Плюс одна шизофрения

Старый дедушкин граммофон – наша семейная реликвия. Откуда он в нашем доме – история умалчивает. Молчит и дед, старый партизанище. Да мы и не лезем особо с расспросами. Вся семья уже давно смирилась с тем, что эта тайна уйдёт с дедом в могилу. Я же нахожу в этой загадочности некоторую романтичность и изредка (так, от скуки) выдумываю о нём свои невероятные истории. Здоровенная махина с паршивым скрипяще-повизгивающим звуком. Куда ему до моего сверхпрактичного плеера или даже DVD? Потёртый хлам, которому давно пора на свалку. Только жаль его как-то. Он ведь всё ещё способен извлекать звуки из винила и готов служить верой и правдой. Я не против. Диск. Игла. Музыка. Плюс один отвлекающий фактор. Не знаю, зачем я это делаю, но уже не могу по-другому. Граммофонная игла распыляет наркотик слаще ЛСД и героина. Хотя ЛСД я не пробовала… Свежезаваренный чай. Плюс один липкий кружочек на столе. Больше кофеина в кровь и пусть работает сердце. Без этого мозг отказывается посылать организму какие-либо сигналы. Сегодня он снова объявил мне бойкот. То ли обиделся за наш прошлый "шедевр", который я благополучно испоганила, то ли просто перетрудился, но генерировал идеи и развивал мысли он сегодня препаршиво. Шариковая ручка и тетрадь. Под звуки граммофона рука не поднимается на клавиатуру. Плюс один бумажный комок в корзине. Из меня бы вышел неплохой баскетболист, имей я хоть чуточку ума. Но ума нет – я писатель. Эту фразу я произношу чаще, чем собственное имя, но она всё ещё вызывает у меня смех, плавно перетекающий в истерику. "Вы можете называть себя писателем, если есть хотя бы один человек, который вас читает". Так сказал человек, имеющий в своём активе тысячи подтверждений того, что он таки писатель. У меня их всего трое, но они придают вдохновения больше, чем сотни лестных слов и килограммы травы. Хотя лестных слов я тоже не пробовала. Пишу. Кривые строки зачеркнуты старательнее, чем написаны. Я всегда сохраняю зарисованные записи. Достаю из корзины, распрямляю и складываю в папку как подтверждение того, что я не сижу без дела. Сжечь бы, да жутко. В этих бумажках так много меня, что я боюсь встретить судьбу Дориана Грея. Распутная и вечно молодая жизнь в мои планы, конечно же, не входит. Я боюсь умереть вместе с собственным отражением. В каждом написанном слове, в каждой черточке скрыта частичка моей души. Каждая буква кричит о том, что она написана мною и никем иным. Так что пусть лучше лежат под слоем чернил и ждут того дня, когда я сотворю шедевр и отпущу их с чистой совестью. Пожалуй, меня с ними и похоронят. Маленькая деталь, невинная фраза, странный жест. Любая мелочь будит и мгновенно убивает в моей голове тысячи идей в секунду. В ней вечно снуют туда-сюда персонажи, жизнь каждого из которых ярче и увлекательнее, чем тысячи моих. И ни один из них не хочет лезть на бумагу. Им комфортней в голове, рядом с ветром и тараканами. Но одну мысль я всё-таки словила. Она кричит, барахтается и отчаянно упирается, но я оказываюсь сильнее. Она принимает форму длинного несвязного предложения. Трудно подобрать слова. Как будто я мыслю на чужом языке или по чужим правилам. Кое-как исправляю, дописываю, вычёркиваю и снова дописываю. Теперь на белом листе лежит очередной корявый плод (или, скорее, плодик) моего больного воображения. Он как ребёнок: то, что из него вырастет, зависит не столько от меня… Нет, скорее, не только от меня. После первых фраз и несмелых шагов он движется уже сам. Мне остаётся только давать ему советы и подзатыльники. Педагог из меня лучше, чем писатель. Даже физик-ядерщик лучше. Хотя физику я тоже не пробовала… Перечитываю. Всё так же скучно, всё так же избито. Всё, что мне удаётся извлечь из своей головы, кажется, уже давно извлечено оттуда кем-то другим. Все мои слова уже непременно были сказаны, написаны и в пух и прах раскритикованы. Плюс один уже не свежий персонаж. Мне даже кажется, что все они, может, бессознательно, но продиктованы тем скромным списком литературы, который мне доводилось читать. Там Кандид, тут Дуглас Сполдинг, а этот – чеховский Коврин, один в один. Я тоже немного Коврин – с ума схожу. Жаль только без галлюцинаций. Музыка хоть и слаще ЛСД, но "мультики" не показывает. А мне не помешал бы рядом кто-то, кто шептал бы мне о моей исключительной гениальности и ни капли не краснел. Развивает нарциссизм, зато счастье прибавляется. И идеями делиться можно. Хочется порвать бумагу, но жалко. Поэтому рву волосы на голове. Муки творчества свойственны всем гениям. Меня же мучает чай – он закончился. Закончилась и пластинка. Вовремя. Плюс один несостоявшийся рассказ в папку. К чёрту всё! Пойду в физику. Сдам макулатуру, и как раз хватит денег на взятки преподавателям. Пока кипит чайник, допишу пару строк. Нехорошо бросать своё дитя на произвол судьбы, а то начудит ещё чего. Герой влюбился, женился, умер… Нет, лучше наоборот. Инверсия нынче в моде. И пусть там в ЗАГСе сами решают, как они мёртвого женили. Ну, или читатель додумает. Так даже проще, ведь читателя не будет. И даже не потому, что мне жаль его нервов, а потому, что мой злополучный герой только что расплылся огромным чернильным пятном в кипятке. Чашку забыла… Чай из новеллы – хоть что-то новое из неё получилось. Нужно будет попробовать, если вдруг музыка перестанет вставлять. Бумага медленно расползается, вода стекает на пол, чернильные пятна на столе приобретают причудливые формы. Из этого вышла бы не плохая картина. Авангард или сюрреализм… Кто его разберёт? Даже художники не всегда понимают. А я не художник, я – писатель. Это мой рок и моё проклятье. Плюс один к числу шизофреников.