Border ballad

Это не единственный их фанмит, хотя первый за пределами Тайланда. И Дом, признаться честно, немного нервничает. Он уговаривает себя, что страшнее тайских фанаток вряд ли кого-то можно найти, а дурацкие конкурсы наверняка не способны переплюнуть даже китайские ведущие. Он напоминает себе, что в Китае жестче ограничения на показ ЛГБТ-контента, что китайцы, как он слышал, на фанмитах ведут себя сдержаннее. Но ничто не помогает. Пальцы выбивают дробь по пластиковому сиденью кресла, яркий свет в зале ожидания режет глаза, а неумолчный шум аэропорта раздражает. Сейчас бы маску, беруши и наушники, чтобы хоть как-то оградить себя от снующих мимо людей, от звуков, разговоров и запахов. Дом оглядывается в поисках сумки, но вспоминает, что она у Пи’Ми, который бродит где-то возле информационной стойки, пытаясь уточнить изменившееся время отлета. Дом растерянно обводит взглядом пространство вокруг себя. Замечает Найна и Джуна, сидящих через один ряд от него. Джун читает какую-то книгу в мягкой обложке, а Найн дремлет, привалившись к его плечу и обхватив себя за локти руками. Джун мягко приобнимает его, знает, что худощавый Найн вечно мерзнет. Эрт и Бен, как всегда, слоняются где-то в поисках приключений. Дому нравится эта пара, хоть их бьющая через край энергия иногда немного утомляет. Но зато они всегда находят что-то интересное: еду, напитки, сувениры, места. Павел называет это “шилом в жопе” и нельзя сказать, что Дом с ним не согласен. Павел. Дом спешно оглядывается и откидывается на спинку сиденья, найдя его глазами. Павел копается в телефоне, а Дом предпочитает не задумываться над тем, почему именно от взгляда на партнера ему становится легче и спокойнее, не так тревожно. Просто они много времени проводят вместе. Скиншип и все такое, все через это проходят. Он давно не чувствует себя рядом с Павлом стесненно. Не этого ли добивались режиссер и их преподаватели? Для самого Павла это вообще никогда не было проблемой. В самую первую встречу, даже не взглянув на робко протянутую руку, он просто подошел и обнял Дома, похлопав по спине. Затем взглянул в глаза и скривил губы в этой своей усмешке. Наверное где-то там и началась уверенность Дома. Все дурацкие упражнения на доверие партнеру он выполнял с завидной легкостью. Ни у него, ни у Павла не было с этим проблем. Дом легко обнимал его в ответ при встрече и прощании, не задумываясь прикасался к нему, не стесняясь прижимался, сидя рядом. Они легко нашли много общего: фильмы, игры, книги. Дом с удовольствием смотрел на репетиции, на то как тщательно Павел отрабатывал каждое движение, каждый шаг в танце. Дом был единственным, кого Павел без раздумий подвозил на байке. Остальным этой чести нужно было добиваться. И все-таки… Все-таки где-то под всей этой легкостью, под всеми шутками и насмешками, под бьющей наповал харизмой и нахальными улыбками был настоящий Павел. Павел, которого Дом совсем не знал. Тот, который засыпая, всегда прикрывал лицо локтем. Тот, кто всегда точно знал, когда Дом устал, голоден или нервничает. Тот, чье тепло согревало Дома изнутри. Он собирал этого настоящего Павла по крупицам: усталости на дне карих глаз, сведенным судорогой мышцам, сжатому в тонкую линию рту. Остальные видели картинку: экстремального парня, рассекающего на байке, бьющего тату и танцующего так, словно он может соблазнить любого. Дом не сомневался, все так и есть. Но тот Павел, которого видел он, немного отличался. – Хей, ты чего застыл статуей? Опять нервничаешь? Хриплый голос выводит Дома из задумчивости. Он непонимающе смотрит на Павла, а тот кивает на его руки, судорожно сжимающие пластик кресла. Дом отрицательно мотает головой, заставляя себя расслабиться и опереться на спинку неудобного кресла. Павел хмыкает, садится рядом, прямо на холодную железную подставку, смотрит на Дома с усмешкой. А потом разворачивается и ложится вдоль кресел, вытягивая длинные ноги. Голова его опускается на колени Дома. Дом на миг замирает, потом чувствует тепло, проникающее даже сквозь джинсы, и медленно выдыхает, запуская пальцы в растрепанную шевелюру Павла. Тот жмурится и немного крутится, укладываясь поудобнее. Потом довольно вздыхает и по привычке заслоняет лицо локтем. Дом ловит себя на желании нагнуться, загородив партнера ото всех, и прижаться губами к сомкнутым векам, уколоть губы острыми пиками ресниц, скользнуть поцелуем по гладкому лбу и… Дальше он старается не думать: не первый раз такие мысли приносят возбуждение, с которым ему трудно справится. Он вообще не хотел бы задумываться над чувствами, которые вызывает у него Павел. Это только помешает их работе. Дом прикрывает глаза, откидывая голову на спинку кресла. Под закрытыми веками снова Павел: танцует, двигается нарочито-провокационно, хрипло смеется, оборачивается и рассчитано-завлекающим жестом хлопает по сиденью мотоцикла. И тут же рядом: локоть, закрывающий лицо, горькая складка у губ, нахмуренные брови, отсутствующий после звонка матери взгляд, слабая улыбка и закрытые навстречу легкому бризу глаза. А еще: невесомое прикосновение, когда Дом спит, палец, разглаживающий складку меж бровей, легкий поцелуй в щеку. Дом резко распахивает глаза, страшась вновь погрузится в этот омут, и натыкается взглядом на высокого европейца. Его кожа темная от загара и везде, кроме лица, расписана татуировками. Слова, много слов, разных размеров, на разных языках. Европеец очень высок и его тело будто сплетено из мышц и сухожилий. Каждый дюйм кожи пестрит надписями, словно чемодан путешественника наклейками. Прежде, чем незнакомец уходит, Дом успевает заметить длинное предложение на тайском, что-то про победу, ухватить “сердце” из витой цепочки иероглифов, обнимающей мощную шею, видит арабскую вязь на предплечье. Но больше всего привлекают внимание большие готические буквы, виднеющиеся из глубокого выреза футболки. Дом даже не пытается понять значение слов, он просто ошеломлен видением того, как эти буквы могли бы смотреться на светлой коже Павла. С еле слышным стоном он откидывается на спинку сиденья, обреченно прикрывая глаза. К счастью, Пи’Ми вовремя возвращается, подгоняя впереди себя веселых Эрта и Бена, чудом не заблудившихся в огромном аэропорту. Они привычно подхватывают вещи и направляются на посадку. Павел обыденно закидывает руку ему на плечо и мило улыбается хорошеньким стюардессам. Те стараются сохранить серьезность, но Дом слышит, как они перешептываются у них за спиной. К большой радости, Эрт и Бен идут первыми, собирая дань внимания своими улыбками и заразительным смехом, а за ними довольно бодро передвигается Джун, по-прежнему слегка приобнимая Найна. И это хоть немного отвлекает внимание от них. Место Дома рядом с Павлом. Впервые он хочет быть чуть дальше, не так близко, чтобы успеть хотя бы вздохнуть, вернуть утраченный баланс, найти внутри себя ту точку спокойствия, о которой так любит разглагольствовать его учитель йоги. Он занимает ближнее к проходу кресло, позволяя Павлу любоваться взлетом через иллюминатор, и слегка отворачивает голову в сторону, прикрывая глаза. Ему нужно хоть немного одиночества, пусть иллюзорного. Павел, как всегда, понимает его без слов и весь полет послушно пялится в иллюминатор или в свой телефон. Они действительно слишком близко, настолько, что порой это мешает. Неудивительно, что в гостинице их поселяют попарно и, конечно, у них с Павлом один номер на двоих. Спасибо, что кроватей тоже две. Дом искусно скрывает свое недовольство и на встрече с китайскими организаторами послушно улыбается и кивает головой, выслушивая правила. Затем так же послушно улыбается Пи’Ми, хотя вряд ли смог обмануть этим своего проницательного менеджера. Дом и хочет и страшится вернуться в номер. Там придется быть наедине с Павлом, дышать его запахом, видеть его глаза, его тело. Все это немного слишком для Дома, поэтому он делает самую безумную вещь в своей жизни: отправляется гулять в одиночку в незнакомой стране. Нанкин – крупный город и чем-то похож на Бангкок. Суета уличных рынков, острый запах еды и специй с душными нотками чужого парфюма; разноцветье уличной одежды и яркой рекламы. Сутолока, шум и выкрики на незнакомом языке. Дорога, мощенная булыжником еще, наверное, в позапрошлом столетии, петляет и уводит его все дальше от людской массы. Дом бездумно подчиняется ей, ее поворотам и плавным изгибам. Ноги несут его куда-то вглубь узкого переулка, меж тесно стоящих домов с написанными от руки вывесками и объявлениями. Здесь странно пусто, и Дом выдыхает, неожиданно понимая, что в этот дворик не долетают звуки города, не слышно людского гомона и визга шин. Здесь странно тихо. Он залезает с ногами на узкую деревянную скамейку и запрокидывает голову вверх. В темноте звезды светят особенно ярко и, как миллионы до него, Дом пытается найти там ответ на собственные вопросы. Он прикрывает глаза и позволяет образам наводнить голову, впервые не сдерживаясь, стараясь быть откровенным с самим собой. Полные губы, изогнутые в кривой усмешке, теплое объятие – первая встреча с Павлом. Воркшопы, репетиции, тренировки – ежедневная доза облучения Павлом. Сильные руки, сжимающие его,– дружеский жест прощания. Собственные ладони, скрещенные на твердом животе, тряска под задом и теплый ветер в лицо – первая поездка на Розе, байке Павла. Павел часто подвозит его. По-дружески, как коллегу. Шутит с ним, хлопая по спине, ходит в кино, спит на его плече. Отличный бро. Дому до жути хочется продлить прощальные объятия, втереться телом в теплый торс напротив, так, чтобы он смог почувствовать намечающееся возбуждение, чтоб не остался равнодушным. Дому ужасно хочется вплести пальцы в волосы спящего на его плече парня, оттянуть его голову назад, заглянуть в еще мутные со сна глаза и накрыть полные губы поцелуем. Глубоким, жестким. Дому хочется облизать теплую карамельную гладкую кожу, а потом запустить в нее зубы, прокусить глубоко, до крови. Оставить шрам, как напоминание о себе. Остаться там, в его крови. Чтобы с кем бы он ни был потом, всегда помнил о нем. Оставить след: в его душе, на его коже. Когда он возвращается в отель, уже поздно. Но судя по отсутствию встревоженных звонков от менеджеров и парней, Павел опять прикрыл его. Все-таки коллега. Настоящий бро. Дом усмехается, ероша волосы, прежде, чем открыть дверь в номер и натолкнуться на тревожные взгляды пяти пар глаз. Вся компания дружно выпивает у них в номере, выключив свет и оставив только пару ночников. Всем им положен отдых перед завтрашней встречей. Каждый понимает слово “отдых” по-своему. Дом с удовольствием вливается в спонтанную вечеринку. Облегченно вздыхает, стараясь уйти от вопрошающего взгляда Павла. Он боится не вопросов, а молчания между ними. Молчания, которое Павел, по своему обыкновению, истолкует правильно. Дом не готов говорить об этом. Не сейчас, когда еще сам твердо не уверен в ответах. Парни уже изрядно пьяны – Эрт и Бен где-то затарились алкоголем – и теперь играют в бутылочку. Старая, как мир, игра для пьяной молодежи. Дом ухмыляется, приканчивая очередную порцию коктейля. Эрт силится поднять Бена, пыхтит и напрягает мышцы под хохот и комментарии Джуна и подбадривания остальной компании. Бен хохочет, извиваясь в объятиях Эрта, мешая ему достичь цели. Наконец Эрту удается оторвать ступни Бена от пола на целый дюйм и он, комично округляя глаза, валится на пол от невообразимых усилий. Бен поит его из соломинки чуть разбавленным виски, Эрт закашливается от крепости и материт его под смех остальных. Следующим бутылка выбирает Найна, и Эрт требует сцену поцелуя между Мингом и Китом. Все дружно изображают звуки рвоты, а Джун просто притягивает к себе Найна и чмокает его в губы. Эрт неудовлетворенно кривится, но в их компании поцелуи давно уже перешли из стадии “щекочут нервы” в стадию “повторить тридцать дублей перед камерами”. Найн крутит бутылку и ее горлышко указывает на Дома. Виски шумит в его голове, потому Дом не осознает, на что именно подписывается, когда радостно кивает. Тихий и немного индифферентный Найн подкладывает ему грандиозную свинью, когда своим негромким голосом просит почитать на английском. Дом сначала не понимает, о чем речь, и машинально продолжает улыбаться, сверкая ямочками. Спустя время, когда все затихают, до него доходит. Дом обычно дружелюбен со всеми, это его маска, его способ спрятать себя настоящего. Проблема в том, что Найн такой же: вежлив до крайности, всегда опрятен и скромен. И это тоже маска. Поэтому он с легкостью читает Дома за ней. Видит его нервозность, почти истерию, его заинтересованность партнером. Дом не любит общаться с Найном, и как тот узнал о его увлечении, не взялся бы сказать. Просто однажды Найн подсел к нему и завел разговор о Шекспире и английской классике, а Дом ответил. Спорил, доказывал, приводил цитаты на память. В общем, вел себя как идиот. Найн выбрал отличный момент, чтоб нанести удар. Своим наигранно-беспечным голосом. “Почитай что-нибудь из английской классики, Дом”. Взгляд Павла, сидящего справа от него, прожигает насквозь. Он не знал об этом увлечении, а Дом не любит болтать о себе. Да и к слову не пришлось. Дом ощущает его обиду, и, наверное, поэтому читает, обращаясь к нему. When two strong men stand face to face, tho' they come from the ends of the earth!* Тишину в комнате, кажется, можно резать ножом. Слова даются с трудом, но Дом читает, не отводя взгляда, историю Камала и полковничьего сына. Почему он выбрал именно Киплинга? На это Дом не смог бы ответить даже себе. Взгляд Павла сосредоточен, он внимает истории, не отводя глаз от его лица, словно выпивая слова с его губ. Дом знает, Павел достаточно хорошо понимает английский, чтобы воспринимать его на слух. Но тот не отводит глаз, настороженно следя за каждым словом, слетающим с губ Дома. Когда Дом заканчивает, тишину нарушает только позвякивание кубиков льда в бокале. Никаких аплодисментов или улыбок – Дом благодарен друзьям за это. Он откашливается и крутит бутылку. Стекло холодит ладонь, и Дом обреченно закрывает глаза, как-то сразу понимая, на кого она укажет. Он облизывает пересохшие губы, чтобы загадать какую-то ерунду, но внезапно мир по ту сторону закрытых век взрывается шумом и яркими красками. Парни вскакивают, восторженно вопя, и рвутся на балкон. Длинная лоджия соединяет все три номера, а за ее пределами ночное небо расцвечивают яркие огни фейерверков. Эрт рвется вперед, восторженно хватая за руку Бена и оглушая всех своими воплями. Джун и Найн прильнули к перилам, высунувшись вперед, чтобы охватить взглядом шоу. Огненная вакханалия простирается вдоль горизонта. Словно все фонари Нанкина взорвались разом, ослепляя дождем из бабочек, цветов и сияющих искр. Они кружат в ночном небе, складываясь в замысловатые фигуры и иероглифы, пока очередной залп не формирует огромного, на полнеба, дракона. Внизу визжат и восторженно матерятся поздние прохожие и постояльцы отеля, где-то рядом, не унимаясь, на ультразвуке орет Эрт, ему вторят голоса Бена и Джуна, а в маленькой личной вселенной Дома высокий красивый парень, задрав голову, улыбается фейерверкам. Затем переводит сияющий взгляд на Дома и шепчет: “Как будто звезды взрываются, верно?” Дому хочется забрать его, присвоить, вплавить в собственное тело, чтобы навсегда оставить себе. Как дикарю, впервые увидевшему драгоценность. Он подозревает, что в чужих глазах, наверное, выглядит голодным, но ему плевать. Дом поднимает руку и кладет ее на грудь Павла, слева, чуть выше соска. Павел вопросительно смотрит на него и Дом шепчет: “Тату”. В грохоте взрывающихся фейерверков его слов не услышать, но Павел медленно кивает, не сводя с него пристального взгляда. ~*~*~*~*~*~*~ Если бы Дом знал, к чему приведет это его желание, он бы держал рот на замке. Они не оговаривают слово, так что Павел просто пишет "Полный Дикарь". И теперь Дома сводит с ума эта тату. Глаза как магнитом все время притягиваются к ней. Павел обычно носит майки без рукавов или борцовки, и эта часть "дикарь" всегда на виду. И Дом, черт побери, не может отвести глаз. Даже в номере, зажмурив веки, детально представляет эту тату на коже Павла. Как раз в том месте, где гладкий валун плеча соприкасается с грудной мышцей, где разлет тонких ключиц. Дом накрывается одеялом, силясь прогнать этот образ и заснуть, но тут же представляет, как чья-то рука - его рука - накрывает надпись, скользит по витым буквам готического шрифта. Как под подушечками пальцев еле заметная шероховатость от введенных под кожу чернил. Дом возбуждается от мысли, что Павел сделал тату, не просто проиграв в споре, а по его, Дома, просьбе. Это словно печать на них обоих. То, что их соединяет. То, на что Дом имеет право. Может провести рукой, будто в попытке стереть буквы, на самом же деле пытаясь плотнее ощутить разгоряченную кожу. Может нагнуться близко-близко, стараясь разобрать буквы, разложить их на черточки и точки, будто тогда эта чертова тату перестанет иметь власть над ним. Может даже коснуться ее языком, выводя самым кончиком одну букву за другой, вырывая стон из горла обладателя этой надписи. Дом с точностью до малейшего нюанса представляет себе этот хриплый гортанный звук. Он знает, как дернется острый кадык на шее Павла, как тот сначала прижмется сильнее, а потом сразу же отпрянет, в испуге от собственной реакции. А потом двинет Дому со всей силы. Или нет. Или просто бросит презрительный взгляд и уйдет, оставив своего партнера сгорать от стыда. Тут Дом начинает путаться, потому что предсказать Павла невозможно. Поэтому он плотнее закрывает глаза и спешно отматывает кадры собственной фантазии до того момента, когда соблазнительная тату оказывается перед его взглядом. Павел что-то говорит, смеется, пьет, а проклятые черные буквы пляшут перед глазами Дома, как мушки. У Павла длинная шея и такой разлет ключиц, что меж ними образуется глубокая ямка. Дому ужасно хочется вылизать ее. И он представляет Павла уснувшим, а себя наглым и стремительным. “Полным дикарем”. В его воображении Павел неподвижен, только мощные пластины груди вздымаются в такт дыханию. Дом просовывает руку за пояс собственных спальных шорт и обхватывает колом стоящий член. За закрытыми веками - выпуклая грудь и рельеф мускулов Паши, язык Дома, жадно вылизывающий впадины и холмики пресса. А в темноте номера - жаркое тяжелое дыхание, рука на влажном от предэякулята члене. Они все так же делят номер на двоих, но сейчас Павел в соседней комнате, у Эрта и Бена, пьет и играет в карты. И будет здесь не скоро. В любом случае, Дом услышит скрежет ключа в замке. Он выгибается на постели, все туже обхватывая член, наращивая темп. Рука звучно шлепает по голой коже живота, яйца поджимаются. В его фантазии только плеск волн и обласканное солнцем тело под губами. В реальности – духота одеяла, вспотевшие ладони и до боли напряженный член в собственной руке. И неожиданное насмешливое “Так и знал, что ты дрочишь” за спиной. Дом моргает, он на грани и плохо отличает, это сон ворвался в его реальность или наоборот. Но чувствуя как сзади сминается постель под чужим весом, как теплое дыхание знакомо обжигает шею, быстро вытаскивает руку из штанов, благодаря всех богов, что додумался прикрыться одеялом. – Брось, ничего такого тут нет, – насмешливо тянет Павел. Дом чувствует, как тот подползает ближе, чтобы привалиться к его спине, сделав жаркое удушающее возбуждение еще более обжигающим. Дом лежит, замерев, как кролик в свете фар, боясь, что любое неверно произнесенное слово окончательно поставит точку в их недолгом партнерстве. – Эй, До-ом… Когда Павел так тянет его имя, Дом вспыхивает, как свеча. Кажется, что его кожа настолько раскалена, что об нее можно обжечься. Жар пульсирует в его теле, стекая вниз, еще больше вздыбливая член под свободным хлопком штанов. Павел молчит и не шевелится, и Дом надеется, что тот уже заснул, когда внезапно длинная и сильная рука обхватывает его сбоку, вместе с коконом одеяла и, собирая ткань в складки, пробирается внутрь, в обжигающий жар возбуждения Дома. Эта рука с тонкими и сильными пальцами мгновенно находит характерную выпуклость на штанах и, стягивая резинку, оказывается на члене. Дом тихо стонет, не в силах контролировать себя. Он чуть подается вперед, в эту теплую сильную руку, молясь, чтобы она сжалась чуть крепче. Он ожидает насмешки или довольного хмыка, он готов к ним, все, что угодно, только сжимай, сжимай. Но сзади слышится лишь шорох простыни и - тот самый - хриплый гортанный стон. Дом уже не контролирует ничего. Он отбрасывает одеяло и разворачивается, успевает еще заметить удивленные глаза Павла, но тут его взгляд падает на злополучную татуировку и крышу срывает окончательно. Он еще помнит, как разорвал тонкую ткань на груди Павла, помнит его восторженный взгляд, но потом НИЧЕГО. Кроме запаха чистой кожи, кроме ее жара и восхитительного вкуса, всех этих впадин и выпуклостей. Кроме блядских темных букв. Дом кусает и вылизывает, словно оголодавший вампир. Ему кажется, что чертова надпись уже проникла под его кожу, словно Веном, и растеклась черными кляксами на плече. Дом помечает тело Павла снова и снова, оставляя цепочки красных следов по всему телу. Вокруг сосков розовеют яркие ореолы, Дом зацеловал их до такой степени, что Павел вскрикивает от боли, стоит к ним прикоснуться. Дом почти рычит, стягивая с Павла легкие шорты. Тот приподнимает его голову и смотрит в глаза. Зрение Дома расфокусировано и он видит только блестящие в полумраке белки глаз и зубы. Павел улыбается, доходит до него. Улыбается, значит не сердится. Мозг Дома может сейчас мыслить только простыми категориями. Поэтому он нагибается и ласково целует налившийся кровью член Павла. Тот откидывается назад с таким стоном, словно это самая сладкая пытка. Дом усмехается и сползает чуть ниже, устраиваясь на ногах Павла. Его крепкий член качается перед носом и Дом, не сомневаясь, заглатывает его сразу целиком. Слюна течет вниз, собираясь в паховых волосках. Дом старательно сосет, втягивая щеки, а дыхание Павла вновь прерывается протяжными стонами. Каждый из них делает Дома счастливым. – Постой, Дом, постой, – заполошно шепчет Павел, подтягивая его к себе за плечи. Дом скользит по этому совершенному телу вверх и встречается взглядом с блестящими глазами Павла. – Не так, – жаркий шепот проникает под кожу, усиливая возбуждение Дома стократно, – я тоже хочу… Павел притягивает его к себе ближе так, что Дом оказывается верхом на его бедрах, и с упоением вылизывает его грудь и покусывает соски. Острые молнии прошивают позвоночник Дома и он откидывается назад, хрипло дыша. Большие ладони Павла хаотично двигаются по торсу и рукам Дома, выглаживая его кожу, высекая искры из каждой клетки. Дом хрипло стонет, не переставая, потираясь бедрами о стоящий член Павла. Пока Павел не обхватывает оба их члена одной рукой. Дом захлебывается стоном от остроты ощущений, где-то там, вдалеке, голос Павла вторит ему. Пока они оба не взрываются, рассыпаясь жидким огнем. Через несколько веков или около того, у Дома хватает сил поднять голову с мерно вздымающейся груди и оторваться от биения чужого сердца рядом. Солнце только-только показалось розовым краем над океаном, разгоняя тьму, и в этом неярком предутреннем свете Дом с ужасом смотрит на тело рядом. Смуглую гладкую кожу расцветили отметины: красные и фиолетовые пятна. – Боги, – он трет лицо, с ужасом думая о том, что сделает с ним Павел, когда проснется. Убьет - не меньше. – Еще неизвестно, кто тут дикарь, – шепчет он, не в силах отвести взгляд от вольно раскинувшегося тела своего любовника. – Конечно, ты, – хриплый спросонья голос вырывает Дома из пучины мучительного стыда и проснувшегося вновь вожделения. Павел потягивается и, чуть подтянувшись, садится, опираясь на подушку. – Я и тату сделал в твою честь. Дом вопросительно смотрит на него. Павел нагибается ближе, не сводя глаз с наверняка распухших губ Дома. – Ты иногда так смотришь на меня, словно хочешь съесть, – шепчет он, задевая теплым дыханием чувствительную кожу Дома. – Как дикарь. Полный дикарь. Дом хочет усмехнуться, но губы Павла уже накрывают его собственные, на этот раз нежно, дразняще.