Брат мой, брат

- Эти руки не могут принадлежать воину, - отец с заметной брезгливостью на лице отбрасывает тонкие ладони Фарамира, убирает тренировочный деревянный меч и поворачивается к ним спиной, уходит со двора тяжёлыми шагами, не одаривая ни единым прощальным взглядом. Его осанка, гордая, величавая, как и положено правителю Гондора, выражает одно лишь разочарование. Боромир решается поднять голову. Он подходит к брату осторожно, словно боится спугнуть, обнимает его за по-детски угловатые плечи, которые ещё обязательно раздадутся, как у любого мужчины, и чувствует поверхностное, рваное дыхание, полное попыток сдержать рвущиеся из глубины горла слёзы. А затем ткань рубашки становится мокрой и горячей, и Боромир, закрывая глаза, думает о том, что это жестоко. Больше отец никогда не тренирует их вместе. Боромир обещает себе, что научит Фарамира всему самостоятельно, и когда тот, не рассчитав сил, выбивает ему запястье, улыбается через боль, мотает головой, когда братишка, мгновенно потерявший всю уверенность, хочет побежать за целителем. - Молодец, - искренне произносит Боромир. Радость, на мгновение мелькнувшая в родных глазах, куда лучше и ценнее любой благодарности, любой похвалы, которой Денетор когда-либо удостаивал самого Боромира. - Тебе больно? - рука Фарамира осторожно касается запястья, заставляя думать: это были бы единственные в мире ладони, способные принадлежать как воину, так и лекарю. - Вовсе нет, - Боромир сверкает в ответ гордой улыбкой старшего брата, а вечером крепко затягивает повреждённое место тряпкой и лжёт отцу о падении с лошади. Благо, отец даже не думает сомневаться в правдивости обожаемого сына. Эта любовь - как камень. Иногда на неё можно опереться, но всё чаще она давит к земле, да так, что не вздохнуть. - Отец, это... - Я не разрешал тебе говорить, - взгляд Денетора, брошенный из-под густых бровей, заставляет Фарамира замереть на месте и неловко переступить с ноги на ногу, пока посланники окрестных деревень смотрят на него так по-разному; те, кто не понаслышке знают о крутом нраве Наместника, жалеют, другие считают, что ничего путного из его младшего сына не выйдет. От выражений их лиц Боромир чувствует, как из глубины души поднимается горячая волна ярости, потому что Фарамир учится драться до кровавых мозолей на ладонях, учится стрелять до рвущейся одной за другой тетивы, учится скакать до головокружения, а взамен получает лишь холодный равнодушный вид и похвалу, что адресована другому, это несправедливо, это так несправедливо, что Боромиру хочется... - Сын? Властный жёсткий голос выдёргивает из собственных мыслей резко, почти болезненно, Боромир выступает вперёд и начинает говорить, а краем глаза замечает, как понуро выглядит братишка. - Эй, - он ловит его в коридоре после того, как встреча заканчивается, и утаскивает в их секретный угол, нишу в стене, раньше там стояла статуя, но отчего-то разбилась и теперь её заменяет длинная плотная занавеска. - Фарамир, не... - Не принимай всё близко к сердцу? - в этих глазах слишком много усталости для совсем молодого юноши, и Боромир чувствует, как его руки опускаются сами по себе. - Может, отец прав и мне лучше попроситься в ученики к Митрандиру? - Только попробуй, - старший из сыновей Денетора опасно щурит глаза, забывая о мимолётном бессилии. - Мы сможем ему доказать, чего ты стоишь. И сделаем это вместе. Они давно не дети, но Фарамир всё так же прижимается лбом к его плечу. - Ты скоро зачахнешь в библиотеке, - Боромир, только что вернувшийся, опирается бедром о хрупкий стол и усмехается, видя, как брат старается удержать его на месте. - Пойдём. - Куда? - заинтересованно спрашивает Фарамир, мгновенно забывая о своих драгоценных свитках, и в его взгляде виден всё тот же азарт, который заставлял их в детстве искать приключения на свою голову. Боромир выразительно пожимает плечами и озорно улыбается. - Какая разница? Лошадиный галоп, ветер, до слёз бьющий в лицо, треплющий волосы, щёки Фарамира, залитые румянцем от свежего воздуха, от быстрой скачки, пыль, летящая из-под копыт, ошарашенные взгляды крестьян, узкая тропка, ведущая в горы, и выступ, откуда открывается вид на Пеленнорские поля. Боромир приваливается спиной к скале и хлопает ладонью рядом с собой, Фарамир, поколебавшись, садится на холодный камень и едва заметно морщит нос. - Замёрзнем. - Боишься? - ответ звучит мгновенно, словно когда-то перепалки стали для них смыслом жизни, но под тонким их слоем сохранилась братская доверчивость, тепло, что согревает даже здесь, на высоте, куда редко забираются обычные люди. - Вот ещё. Здесь не слышно шума равнин, лишь ветер, воющий среди острых зазубренных скал, будто огромный зверь, которому не посчастливилось угодить в ловушку. - Он собирается назначить меня военачальником, - произносит Боромир, и в его голосе слышна гремящая смесь из гордости и горечи, Фарамир с трудом может выносить подобное, хочет подобрать слова, чтобы сказать, что брат как никто другой достоин этого звания, но вместо этого опускает руку и сплетает их пальцы между собой. Лёгкая дрожь, пробежавшая по сердцу - чья она? Чем вызвана - холодом ли, мгновением странной и всё же такой правильной близости? Фарамир умеет бить, Боромир это знает, он сам учил, однако никогда не ожидал, что эти отточенные удары будут обрушиваться на его собственное лицо с такой злостью, с таким отчаянием, сопротивляться не выходит лишь первые мгновение, а дальше оба забывают о своей братской связи, о гневе отца, вцепляются друг в друга и катаются по мощёным плитам двора, как расшалившиеся щенки, только кровь, металлом скользнувшая в горло, отрицает саму возможность шалости. Игры кончились, судя по яростно горящим глазам Фарамира - кончились давно. - Прекратите! - голос отца похож на хриплое карканье, он опускает свой посох на спину сперва одного сына, затем другого и так до тех пор, пока драка не прекращается, пока они не отрываются друг от друга, судорожно хватая ртами воздух. - Фарамир, ты разочаровываешь меня всё больше. Сцепиться с собственным братом? - Это я начал потасовку, отец, - Боромир, видя, как брата трясёт с каждым мгновением сильнее и сильнее, делает шаг вперёд. Холодный острый взгляд проникает до самой глубины души, подобно клинку, и смягчается лишь на едва заметную долю. Это как сказать, что камень становится мягче стали, камень, который с каждым днём всё больше мешает дышать и склоняет к земле, пока не хрустнет, не выдержав, спина. - И почему же? Боромир дёргает плечом и по ноющей боли понимает, что то вывихнуто, сцепляет зубы между собой крепче, не желая показывать никому свою слабость. - Не поделили девушку. - Сыновья Наместника не поделили девушку, - цедит Денетор и, кажется, собирается сказать что-то ещё, но в итоге лишь устало качает головой. - Прочь с глаз моих. Оба. Боромир, о твоём наказании я сообщу позже. - Ты солгал отцу, - произносит Фарамир, без стука зашедший в комнату вечером, и его брат отрывается от выравнивания лезвия меча. - Верно. Шаг вперёд, осторожный, будто крадущийся, Боромир следит за ним внимательно, но так и не может понять до конца, где одно движение перетекает в другое. - Почему? Фарамир похож на горную реку, порывистую, бурную и всё же скованную крепкими объятиями узкого русла, что не позволяет ей разгуляться на полную, он оказывается так близко, а Боромир, поднявшись на ноги, едва ли не впервые замечает, что они сравнялись ростом. - Какая разница? - Он тебя накажет. - Какая разница? - терпеливо повторяет свой вопрос Боромир, видит, как недавняя злость в глазах брата сменяется раскаянием, и с этим же раскаянием он касается шершавыми подушечками пальцев кровоподтёка на щеке. - Больно? - в голосе Фарамира больше нет той ненависти, того ожесточения, в нём лишь та же неуверенность, что и в детстве, только на этот раз Боромир ему не врёт. - Да, - честно признаётся, поднимает оказавшуюся очень тяжёлой руку и трогает следы собственного кулака на губах братишки. - Я сам тебя учил. Он не может сказать, кто первым подался вперёд, кто начал это безумие, тёмное, опасное, сладостное, даже сейчас похожее на соперничество, прерываемое укусами, болезненными выдохами, горячими мозолистыми ладонями, шарящими по спине, зарывающимися в волосы, он не может даже сказать, любит его Фарамир или ненавидит, не может сказать, что сам чувствует, и цепляется за их неправильно-братскую связь так крепко, как только может. - Потому что, - произносит Боромир, переводя дыхание и понимая, что чужие губы вновь кровоточат, - ты всегда был и всегда будешь важнее его гнева. Боромир - огонь, полыхающий ярко, неудержимо, обращающий в пепел всё на своём пути; Фарамир - речной поток, способный точно так же смести всё, и из единения воды и пламени рождается нечто новое, третье, ранее неизведанное, нечто, от чего на коже остаются багровые следы и их приходится прятать, нечто, от чего губы искусываются и редко заживают до конца, нечто, от чего Фарамир хромает и, как его брат когда-то, приводит в оправдание непокорную лошадь. Боромир не хочет думать, чем это однажды может кончиться. Если Денетор узнает, если в своём обожании примет решение, способное оттолкнуть их ещё дальше друг от друга, разжечь из братского соперничества настоящую ненависть, если... - Мы обязательно должны ссориться? - спрашивает Фарамир, уходя от удара мечом, уже не деревянным, пусть и специально затупленным для тренировки, он шепчет чуть слышно, но знает, что его услышат. Боромир отступает назад и перемещается вбок, внимательно следя за каждым движением. - Боюсь, у нас нет выбора. В следующее мгновение он оказывается на лопатках, с небом, раскинувшимся над головой, во взгляде брата - торжество, перемешанное со смехом, а отец чуть ли не впервые в жизни смотрит на него поощрительно, но будто тут же запрещает себе гордиться и уходит. - Знаешь, - не менее тихо произносит Боромир, когда двор пустеет и за ними больше никто не следит, ловит горячую ладонь и тянет её обладателя на себя, - для меня ты всегда будешь великим воином. - Так обычно говорят младшие братья, - вздыхает Фарамир, но не вырывается и получает свой заслуженный поцелуй в кончик носа. - А мне всё равно. Фарамир - лучшее, что у него было в жизни. После долгого боя кровь, разгорячённая, разгулявшаяся, гудит в жилах сильнее, чем обычно, Боромиру хочется стянуть с себя доспехи, стянуть рубашку, пропитанную насквозь потом, а потом сделать то же самое с Фарамиром, убедиться, что нет случайных ран или травм, отдохнуть хоть немного в кругу товарищей, а потом найти место потише, чтобы... Его планам не суждено сбыться. Он слушает отца и чувствует, как по спине пробегает холодок, видит, с каким затаённым отчаянием брат вызывается в поход, но получает в ответ равнодушное презрение, которого он не заслужил, Боромир лучше, чем кто-либо другой знает, что не заслужил, и ему хочется взвыть от проклятой несправедливости, от того, что вся любовь отца, тяжёлая, обязывающая, досталась лишь одному, пусть бы Фарамир получил её часть, без долга и необходимости решать, пусть бы... Пусть бы можно было с ним поделиться. Хоть немного. - Запомни сегодняшний день, братишка, - Фарамир касается шеи морды лошади, будто проверяя узду, а Боромир нагибается и мимолётно, но крепко сжимает его пальцы. - Возвращайся, - тихий-тихий шёпот, немая просьба во взгляде, что красноречивей любых слов. Возвращайся ко мне. - Я вернусь, принеся славу нашему отцу и нашей родине, - взгляд, полный привычной гордой горечи и наполовину озвученных чувств. Разве я могу к тебе не вернуться? Остановив лошадь и обернувшись, чтобы в последний раз взглянуть на вызолоченные солнцем гордые шпили Минас Тирита, их с братом родного дома, Боромир чувствует странную дрожь.