Часть 1
26 декабря 2020 г. в 10:00
Окон в моей комнате не было, и знаешь, это единственное, что беспокоило меня поначалу. Я даже не помнил, как должен выглядеть дом, должны ли в нем быть такие пустые белые стены, мебель, намертво прикрученная к полу, должно ли пахнуть нашатырем... Но отсутствие окон сводило меня с ума.
Я плохо тогда говорил, заикался все время, путал языки, но как-то сумел донести до нее эту мысль. Та женщина, немка, попросила меня не переживать по этому поводу слишком сильно. Еще она сказала мне мое имя и что я пострадал при падении с большой высоты, и что мне ни в коем случае нельзя вставать с постели. Да я и не пытался. Это было довольно паршивое времечко – болело все и всегда, перед глазами все плыло, и о любом движении, даже о слишком глубоком вдохе я потом жалел часами. По-моему, у меня вообще все кости в теле были сломаны. Она сказала, что я совершил подвиг, что спас жизни тысяч людей.
Потом я понял, что все это время мы были под землей. Мы всегда прятались под землей.
Она была еще совсем молодой и очень красивой, эта женщина, а еще строгой, но очень доброй. Ее звали Ханна, она приехала откуда-то с севера. Ее вызвали специально, чтобы ухаживать за мной. Помимо нее, со мной носилась огромная команда врачей и медсестер. Я не понимал, чем заслужил такое внимание. Они все твердили, что я – герой. Я не спорил – мне было некогда. Я заново учился говорить и ходить, и много чего еще. Они не настаивали, но я чувствовал, что мне срочно нужно было возвращаться в форму и приниматься за свои геройские дела. Я рвался в бой. Я должен был восстановить порядок в мире, погрязшем в бессмысленных войнах и борьбе за влияние и богатство.
Ханна говорила, что я не должен так сильно напрягаться после тяжелой травмы, но я отчаянно пытался вспомнить, кто я такой. У меня ничего не выходило, будто до той секунды, как я открыл глаза в комнате без окон, меня вовсе не существовало. Они показывали мне письма и фотографии, но все казалось пустым и бессмысленным. Я наизусть выучил всю переписку с моим наставником – им был доктор Эрскин, выдающийся ученый Гидры, который сделал из меня, слабого мальчишки, суперсолдата. Это было не трудно, ведь по иронии у меня отличная память.
Конечно же, они охотно помогали мне. Они исследовали меня, брали анализы, ставили эксперименты, и я был рад помочь, так мне хотелось вспомнить. Беседовал с кучей психиатров, позже оказалось, что Ханна тоже была одной из них – она была специалистом по гипнозу. Но ни черта не выходило. Просто жизнь раскололась на две части: но в одной была только непроглядная тьма, а во второй – белая палата и толпы врачей.
В итоге я смирился. Я полностью восстановился физически и приступил к работе – я стал капитаном Гидрой. Точнее, они хотели, чтобы я им стал, но с этим тоже возникла проблемка. Знаешь, я ведь всегда отлично справлялся с планированием – это вроде как моя сильная сторона. Но стоило мне оказаться в поле, как все темнело в глазах, я терял нить времени, а когда приходил в себя – все оказывались мертвы. Свои, чужие, просто все. Лишь я был невредим, и руки мои были в крови. И чем сильнее я старался это контролировать и сдерживать себя, тем больше было жертв.
Гидра, ну ты знаешь, имеет довольно твердые убеждения относительно того, каким именно способом должны достигаться цели. Я тоже всегда считал, что добро должно быть с кулаками. И хотя гидровские методы зачастую казались мне слишком радикальными, я выходил за все рамки. Даже по меркам Гидры я был слишком опасен для окружающих.
На тренировках я умудрялся покалечить столько народу! Стоило мне дать в руки пистолет – я начинал палить во все стороны. В драке я входил в такой раж, что у соперника не было шансов. Люди были такими хрупкими, а я… я был практически неуязвимым. Все мои травмы заживали в считанные часы. У меня до сих пор всего один шрам – на затылке. Сейчас я думаю, что им каким-то образом все-таки удалось залезть в мою голову. Наверное, не было ни дня, когда они об этом не пожалели бы.
Но тогда… Это было невыносимо. Я вообще не понимал, как такое возможно – они твердили мне, что я был героем, что я спас столько жизней. Я вновь и вновь перечитывал письма Эрскина – он писал, что выбрал меня для своего эксперимента, потому что я был честным парнем с чистыми помыслами, способным изменить мир к лучшему… но как я мог этому верить. По факту я был монстром, и они сами уже начинали меня опасаться. Они стали давать мне меньше миссий, тренировался я в основном один – стало очевидным, что они прятали меня от всех. Какой-то умник предложил ввести бригады зачистки, которые после всех операций убирали оставшиеся после меня горы трупов. Они предложили мне больше не надевать форму капитана Гидры.
В те времена я был готов пойти на любые предложенные учеными эксперименты, лишь бы исправить себя. И пусть я не понимал, как тестирование моей устойчивости к холоду, голоду, жаре, проверка скорости заживления ран и испытания различных препаратов могли этому способствовать. Я просто хотел быть полезным. Я хотел сделать мир лучше.
Я злился. Я и сам этого не замечал, но Ханна помогла мне это понять. Ее назначили моим куратором, но по сути она была мне как сестра, она всегда была рядом со мной. Она сказала – это все подавленное чувство вины. Она всегда говорила мне: ты хороший человек, Стив Роджерс, просто ты немного потерялся. Какой бред, думал я. У меня в голове все время звенело. Я был, как пустой зал, наполненный только эхом – оно отражалось от стен и многократно усиливалось, входя в резонанс, и в какой-то момент я просто слетал с катушек. Но я не знал, какой звук порождал это смертельное эхо.
А потом появилась она. Пегги Картер.
Ханна предупреждала меня – моим состоянием обязательно попробуют воспользоваться враги. Я ведь ничего не помнил, они могли наплести мне с три короба и попробовать склонить на свою сторону. Я должен был верить только своим – Ханне и врачам.
Пегги Картер поймала меня на миссии. Честно говоря, это было практически невозможно, но она справилась. Выудила редкий момент, когда я был один, и набросилась на меня с обвинениями. Я был настолько огорошен ее напором, что ничего не сделал, просто слушал ее.
Знаешь, меня ведь никто никогда не отчитывал. Я же был героем. Ханна всегда очень терпеливо и спокойно, как отсталому ребенку, объясняла мне, если я что-то делал не так. Та женщина, Пегги, материлась, как сапожник. Она не могла поверить, она просто не понимала, почему я стал таким, – она была в ужасе от моих подвигов во славу Гидры и поведала об этом в весьма красочных выражениях. Я тоже не понимал, но у меня не было ответов на ее вопросы. Как и все остальные, она твердила: я знаю тебя, ты хороший человек, Стив Роджерс, что они с тобой сделали?
Ее слова ничего не разбудили во мне – все ее истории были не про меня, а про кого-то другого. Кого-то действительно честного, справедливого, а главное, умеющего держать себя в руках. Меня смутило, что она называла все те же имена – Авраам Эрскин, Арним Зола, – и те же даты, вот только события были другими. Ханна предупреждала – они будут искажать факты так, чтобы в них было проще поверить. Но Пегги говорила с таким убеждением, и в ее глазах я видел – даже если ее слова были ложью, она искренне в них верила.
Я ведь понятия тогда не имел, кем она была, и попросил ее уйти. Я не желал ей зла, но если бы ее поймали, ей бы точно не поздоровилось. Пегги тогда уже основала Щ.И.Т. и была врагом Гидры номер один. Мне такие данные не доверяли – тогда они еще боялись, что я все-таки вспомню. Семьдесят лет прошло, а я до сих не вспомнил. Она не хотела уходить, она требовала, чтобы я пошел с ней, и мне пришлось выталкивать ее силой. Наверное, это был единственный мой хороший поступок за всю карьеру в Гидре. С небольшой натяжкой.
Но вот в чем дело… Ханна застала нас. Она пришла на шум, и стоило ей увидеть Пегги, как она весьма категорично потребовала, чтобы я немедленно убил ее. И тогда я снова услышал его… этот гул, эхо в голове. И у меня потемнело в глазах.
А когда я пришел в себя, Пегги Картер смотрела на меня чуть ли не с суеверным ужасом в глазах, и с таким отвращением... Мне был знаком этот взгляд – так на меня смотрело мое отражение в зеркале после каждой неудачной миссии.
Ханна лежала на полу, и я даже не сразу понял, что с ней было не так. Ее голова была повернута на сто восемьдесят градусов назад так, что ее лицо оказалось в одной плоскости со спиной. Это было похоже на ночной кошмар. Я оцепенел и не мог пошевелиться, я не мог даже дышать.
Видишь ли, мне тогда часто снились кошмары, а Ханна всегда говорила: если ты боишься чего-то, попробуй над этим посмеяться. Смешное не бывает страшным. И я рассмеялся. Тогда Пегги Картер молча ушла сама, она не уговаривала меня последовать за ней.
После этого больше никто не говорил мне, что я хороший человек. Я окончательно убедился, что был мерзким чудовищем, но по крайней мере, не теша себя иллюзиями о собственной добросердечности, я на какое-то время перестал испытывать чувство вины.
***
Роджерс останавливается и усиленно трет свою переносицу, глядя куда-то в сторону, и мне хочется отвести его руку от лица, чтобы он не сломал себе нос ненароком. Но вместо этого я делаю огромный глоток водки из своей бутылки. Наташа все-таки изобрела для нас способ напиться – нужно было просто увеличить скорость и количество потребляемого алкоголя. В принципе эффекта от выпитой залпом бутылки водки хватало где-то на полчаса.
Сама великая изобретательница немного перестаралась и теперь спит на моем диване, мирно посапывая. А мы с Роджерсом и Рамлоу вынуждены сидеть на полу, допивая все недопитое.
На Роджерса алкоголь действует странно – он становится невероятно болтлив. Просто находка для шпиона, ага. Как раньше до этого никто не додумался.
– Это была очень интересная, хоть и жуткая история, Роджерс. Спасибо тебе за нее, конечно, для меня ты прям вот даже раскрылся совершенно с новой стороны, – говорит Рамлоу, пьяно растягивая слова, и наливает себе еще рюмку. Иногда я завидую его способности просто пить, как нормальные люди. Похмелью, которое у него будет завтра, я не завидую вообще. – Теперь я боюсь тебя еще сильнее. Но вопрос, который тебе задал Барнс, звучал следующим образом: это ты убил Пегги Картер?
Роджерс густо краснеет и смотрит в пол.
– Точно. Ну да. В смысле нет, нет, конечно же нет! Я не убивал ее. Она умерла от старости. А почему ты спросил? – он переводит взгляд на меня, и я чувствую, как у меня самого начинают гореть щеки.
– Думал, что я это сделал. Конкретно этот кусок у меня совершенно выпал из памяти. Рад, что это все-таки был не я.
Я размышляю, стоит ли спросить – рассказала ли ему Пегги Картер о том, какие отношения связывали ее со Стивом Роджерсом во время войны? Если нет – должен ли я просветить его? В 1944 году Баки Барнс сходил с ума от ревности. Как здорово, что мне все равно.
– Отлично. Это замечательно. А я-то как рад, – встревает Рамлоу. – Знаете, что я понял сегодня вечером? Что я больше никогда не буду с вами пить. Потом мне будут сниться кошмары. Маньяки чертовы.
Он опрокидывает рюмку в рот и кивает в сторону спящей Романовой.
– Ну это, я так понимаю, что у нас завтра выходной? Раз босс так уработалась.
– И не надейся, – фыркаю я, зная, что завтра Наташа будет снова как огурец, в отличие от Рамлоу. – Но я думаю, что можно сделать фото на память. Чтобы она не втирала потом, что перепьет любого.
– А давайте ей усы нарисуем, – предлагает Роджерс, и тогда я понимаю – он действительно пьян.