Апельсиновая кровь

Меланья не жила дома, снова, мать только рукой махнула, подписала бумагу. На Энцо и не взглянула даже, сбыла дочку с рук – да и забыла. Меланья не пила больше и не курила, на волосах краску оставила, а на лице – ничего. Аня себя без макияжа считала взрослой, красивой, Меланья ей теперь казалась совсем девочкой. Хоть и была на самом деле старше. И замужем с недавних пор. Но, этому не вопреки, когда только могла – пряталась в объятиях Монтанелли, вся там помещалась. И он прижимал её к себе, прикрывал ладонью её живот. Они не знали оба, любят ли будущего ребёнка. Хотя Лоренцо, наверно, да, он создан был, чтобы любить всех детей мира. А Меланья гордилась, несла свою беременность как знамя. Благо было это и почти совсем легко. Её и не тошнило, она только бледная была очень-очень. Ей нравилось, так нравилось осознавать – она та, кто всех примирила, без малого совсем, она та, кто самое тяжёлое взяла на себя. Она и не знала ещё, что впереди, пока были грёзы одни да забота. От всех забота о ней самой. Артур всегда становился за спиной у отца, не мог привыкнуть, не мог смотреть в лицо ему такому, не мог принять, что не его тут оберегают. С радостью поменялся бы местами с Мао! Аня язвила: – Артуру пришлось быть самым взрослым, а он этого терпеть не может! Вот я сдала все экзамены летом и меня должны взять в колледж, тогда и подрабатывать можно! Аня грозилась – будет оператором ввода данных, и деду с бабкой на лекарства заработает, и Меланье вон фруктов подкинет. Аня клялась – ни дня больше в четырёх стенах, ни шагу по старым следам, она живёт свою жизнь сама. Она с Артуром, часто с Артуром, не в смысле – они стали парой, далеко ещё до этого, если вообще сбудется. Но много времени проводили вместе, Монтанелли с Меланьей курить их гоняли на улицу и цапаться тоже. Только Лоренцо всегда завещал, не питайтесь, мол, одним табачным дымом да жвачкой! Аня ещё в одном клялась – не будет от Ривареса этого зависимой. Никогда. Сутки Артура – портить глаза под неяркой лампой, читать, строчить статью. Это не приветствовалось, когда охраняешь, но ему плевать было, он привык стрелять на звук. На этом складе было не из чего, но реакции бы всё равно хватило. Знал он, конечно, что склад только временно в судьбе его, только до тех пор, пока статьи его не заметят и не начнут предлагать работу. Пока же после суток отсыпаться, потом пытаться время провести… с семьёй. Кончалось всегда Носовой Анной. А как к ней относиться – он и не понял ещё. Она вот знала, что сердцем он всё время с отцом. А он, Артур, только чувствовал, что эта девчонка – будто его двойник. И какая она Анна, такое холодное, помпезное имя, а к местным сокращениям Артур никак не мог привыкнуть. Анна – Аннина – Нина… Нет, на Нину она точно не согласится, у неё же бабушка Нина Юрьевна. Анита, вот так правильно, ей должно понравиться. Сутки Монтанелли куда суетливее, палаты, уколы, безумные глаза, и спасибо, что он не при совсем маленьких, и так в каждой бледной до прозрачности девочке он видит Меланью, хотя Меланья ест за четверых. А эти голодом себя морят зачем-то, думают, что так станут красивее. Лоренцо продал кардинальский перстень, по смуглой руке до сих пор видно, где годами носил его. Странные игры девочки Мао, как она выбирала, что отнять и что оставить… Он замучился уже объяснять, что да, такое у него имя в российском паспорте, иностранное. У сына вот – Слепнев Артур Лаврентьевич, ни больше ни меньше. И год рождения на десяток лет пораньше отцовского. Не признаешь мальчика, и в этом главная боль, это уже не исправить. А так – Лоренцо и к тому уже привыкал, что пожилые санитарки говорили вечно: мол, доживи до наших лет, столько поймёшь… Хотя не могли не видеть же, что и сейчас он понимает. Да, в каждом мальчике, что пытался уйти из жизни, Монтанелли видел не себя нынешнего, юного, он видел Артура. Этих мальчиков подхватил кто-то, удержал от непоправимого, удержать бы и ему сына хоть теперь. Сутки Меланьи никогда не одиноки, она много спит и мало гуляет, но за неё всё равно волнуются. С Артуром они и словом-то редко когда перекидывались, и он был за стенкой, в одной из двух комнатушек, которые они снимали на троих. Но был, не уходил никуда. Мог спать, но не исчезнуть. Пару раз заходила Колючка, завидовала немного, но и ужасалась, на шоу советовала пойти, рассказать свою историю, мол, разбогатеешь, подруга. Меланья смеялась только, ведь если всю правду поведать да вдруг кто поверит, это и правда всех бы озолотило. А если не всю, так и не сделать из этого никакой истории. Хоть и жила она, Меланья, счастливее и романтичнее, чем Белла в «Сумерках», и даже не собиралась этого скрывать. Мао теперь была ведь обычным ребёнком, не родившимся ещё, но как все. Отказалась от странной своей силы ради вот этого – семью обрести. Теперь, если бы и захотела, ничего не изменила бы в созданной ею реальности. Сколько Артур ни мечтай втайне, сколько Аня ни лови его на этом и ни язви: – Ты у нас как тот гусёнок-инфантил! Только никто с тобой не захочет меняться! Если только на стол с капустой и яблоками подадут твоего лучшего друга… Эту историю Аня уже рассказывала тем, кто не знал, и как книгу, и как мультик рассказывала, может, и Мао интересно было, а вот Лоренцо всегда затыкал уши, стоило помянуть. Ведь сердце падре Монтанелли – оно как апельсин. Огромный, сочный, впитавший всё итальянское солнце. Всем хватит по дольке. Только вот каждая долька отрывается с кровью. Он как та, из легенды, птица, которая не просто пронзает себя шипом, а кормит птенцов своими внутренностями. И Артур знает, что это так. Он только не знает, не поздно ли. И снова и снова Артура тянуло сидеть на подоконнике у себя в комнате, курить в форточку. Хотя это всегда усилие, залезть-то, пусть в этой жизни он и хромает куда меньше, только это о той и напоминает, да пара шрамов на лице. Но сидеть удобно, особенно когда откроешь окно. У Монтанелли в комнате опять пахло ладаном, странные же у них представления о том… как создавать интимную атмосферу! В эту сторону думать как-то совсем не хотелось, а того больше – признавать, что запах всё ещё нравится. Вот и брал Артур новую сигарету из пачки с двумя чёткими буквами. “LM”.