Легче

Как же Андрею стыдно, господи, как же ему стыдно. Ему стыдно за прокат и за слёзы, стыдно за то, что он не сдержался, стыдно за сорванные аксели — и это после флипа-то! — стыдно за то, что его развал — оба развала, эмоциональный тоже — видели. Стыдно. И колено болит. Он хотел бы злиться, может быть. Злость — это неплохо, она обычно помогает, но что-то душит изнутри, не давая этому свежему, отрезвляющему чувству даже зародиться в душе. Он не хочет сидеть в автобусе хотя бы с кем-то. Кирилл Анатольевич всё понимает без слов и, просто глянув на Андрея один раз, усаживается через проход, рядом с Антоном. Антон вот молодец. Откатал чисто и ушёл красиво. То есть, ещё не ушёл, но… ну, короче… Андрей забивается в угол, прижимается лбом к стеклу. Стекло холодное, и обычно это помогает, но сейчас, ему кажется, не поможет ничего. Он просто хочет оказаться за дверью номера… нет, за дверью ванной комнаты номера и спокойно разлететься на куски уже там. Он закрывает глаза. А когда открывает, автобус уже едет по дороге к гостинице, за окошком темно, а в стекле смутно отражается чистый профиль приткнувшегося рядом Петьки. Как он так подсел-то, Андрей вообще не обратил внимания… И ведь отсесть не попросишь. Во-первых, они уже едут, во-вторых, глупо, а в-третьих… в общем, Петька умел так приклеиться, что не отдерёшь даже с мясом. Во всех смыслах. Он вот молодец. Держится. Тоже подразвалился, и спина у него болит, но держится ведь. Вот он как раз, наверное, злился сегодня. Или вчера. А может, не злился, а просто… просто не ревел. В горле опять что-то сжимается, и Андрей снова закрывает глаза. И даже на себя разозлиться не получается, а ведь за эту вот жалость к себе — самое то… А Петя молчит. И только после очередного поворота вдруг кладёт пальцы Андрею на локоть. Нет, чуть ниже. И сжимает, продавливая пуховик. — Я в номере до утра один, — очень тихо говорит он, даже не глядя на Андрея. Чёрт, он вообще пялится в телефон, пока это произносит, и даже на экране что-то там тыкает. — А у тебя, наверное, сосед никуда не делся. Заходи. Отлежишься. Молча. Или не молча, если тебе нужно. Пальцы у него что надо. Длинные, сильные… сейчас чуть побелевшие. Андрей накрывает их ладонью. Холодные. Гаснет экран Петькиного телефона — полминуты бездействия. А он по-прежнему смотрит туда, словно там вместо черноты вдруг появилось что-то до жути интересное. И не убирает руку. И Андрей знает — не уберёт, пока не получит ответ. Каким бы он ни был. — Я… — Говорить трудно. — Слушай, дай воды, пожалуйста. У тебя есть? — Есть. — Телефон исчезает в недрах Петиной куртки, сам он неловко одной рукой лезет в рюкзак. — Всю выпил, да? Андрей кивает. Сворачивает пробку, пьёт — жадно, сжимая пластик так, что стенки бутылки в конце концов почти начинают касаться друг друга. И резко останавливается, поняв вдруг, что сейчас выхлебает воду до конца. Не свою. Наверное, что-то такое отражается на его лице, потому что Петя, переведя на него, наконец, взгляд, улыбается. Кривовато, правда: — Да пей ты. У меня ещё есть. Тебе нужнее. Блин, вечно ты… Он явно хочет сказать что-то ещё, но осекается на полуслове. И гладит Андрея по предплечью. Очень коротко, очень легко, со стороны все скажут, что рука скользнула от движения автобуса, но Андрей знает — прекрасно Петька понимает, что делает. — Я приду, — тихо отвечает он, возвращая бутылку в Петин рюкзак. — Сп… — Молчи. — Петя откидывается на подголовник, закрывает глаза. Морщится — Андрей не хочет представлять, насколько ему может быть больно. И слова благодарности и правда застревают на языке. Пете, наверное, сейчас не хочется быть одному. А вот Андрею — наоборот, но… блин, с Петей рядом, если он сам того хочет — это почти всё равно что в одиночестве. Если он так решал, то умел становиться тихим и незаметным. Однажды они шутили даже, что произволка у Петьки правильная именно поэтому — «призрак ты иногда, как есть призрак, ну правда»... Андрей даже способен удивиться, что воспоминание заставило его улыбнуться. В Петин номер он стучит примерно через полчаса — влез у себя в душ и сменил футболку. Ему открывают — быстро, словно ждали. Да что «словно»: раз уж позвал, значит, ждал… Петя тоже только из душа — волосы влажные, лицо… ну, посвежее, чем было в автобусе. Он пропускает Андрея в номер, хлопает дверью — чуть громче, чем стоило бы, наверное, но… неважно. И снова берёт Андрея за руку — на этот раз немного выше локтя. И, чуть помедлив, обнимает. В его объятиях всегда становится легче. Андрей ещё на том пьеде юниорского чемпионата это понял. У Андрея щиплет в носу — наверное, от запаха Петькиного геля для душа. Ядрёный он какой-то. Стоять нереально, колено надрывается хуже, чем днём, а ещё он почти виснет на Пете, а тому его держать тоже незачем, спина спасибо не скажет, и Андрей неловко тянет их к кровати. Петька же сам сказал: «Отлежишься», вот и… Постель разобрана, покрывало лежит на соседней кровати аккуратно свёрнутым квадратом — и это последнее, что замечает Андрей перед тем, как закрыть глаза и уткнуться Пете куда-то в ключицу. А тот накрывает их одеялом и сопит ему в макушку. И, чуть погодя, гладит по голове. Его самого сегодня Дайнеко гладила. Андрей ещё зачем-то чуть позавидовал. Он тоже хотел бы, чтобы его потрепали по волосам, даже если не очень заслуженно. Петя не произносит ни слова — просто двигает рукой, монотонно, в одном определённом ритме, и Андрея развозит окончательно. Он обмякает всем телом, кусает щёку, сжимает губы, но быстро понимает, что это бесполезно, а держаться уже незачем и не перед кем. И сам кладёт ладонь Пете на спину. Осторожно-осторожно. Он же даже не знает, где там у него проблема — поясница? выше? — и не сделает ли он хуже. Петя вздыхает — судорожно, но не резко, и Андрей, сначала чуть не отдёрнув руку, всё-таки оставляет её там, где легла. В пододеяльной тишине чужое дыхание оглушает, а в темноте гораздо легче делать вид, что не слышишь, как оно прерывисто. И вообще всё так смешалось, что легко даже не понять, кто тут шмыгает носом — ты, он или вы оба. Он тоже гладит — гладит Петину спину, всё ещё боясь навредить даже самыми лёгкими касаниями, но не слышит возражений и смелеет. Не давит, конечно, но ведёт теперь хотя бы совершенно точно по чужому телу, а не по воздуху над футболкой. Петины пальцы в какой-то момент замирают у Андрея на затылке, и тот тоже останавливается. Колено ноет, но хотя бы уже просто ноет, а не шлёт его матом, да и в остальном он почти успокаивается. Почти. Он слышит, как Петя сглатывает, как дышит — глубоко и старательно размеренно, и придвигается поближе, аккуратно обнимает покрепче. Вслух он такие вещи говорить не умеет, это нелепо как-то — показать вот это вот «а ты тоже не один, а я тут тоже с тобой» можно и без слов. Петя вдруг вцепляется ему в плечи — Андрей очень живо представляет, как побелели его пальцы. Вцепляется и вздрагивает, а звук, слетевший с его губ, Андрей даже назвать не может. И испугался бы, но чего тут бояться… Чего бояться, когда всё понимаешь. — Мы ещё всех порвём, — хрипло и отчаянно шепчет Петька, в конце срываясь с шёпота почти на фальцет. — Пролечимся и порвём. Слышишь? Андрей аккуратно кладёт руку ему на шею. Кончики волос покалывают пальцы. — Слышу. Лишь бы сами не порвались, да? Петина усмешка вдруг согревает. Это уже больше на него похоже — больше, чем эта отчаянная попытка снова разозлиться и тем самым спастись от других эмоций. — Дальше некуда. То есть, может, и есть куда, но я об этом думать не хочу. И ты не думай. Ладно? — Ладно. — Андрей может отвечать только эхом, кажется, но не ответить нельзя. — Ладно, не буду. Он снова сползает вниз — головой Пете на плечо. Снова кладёт руку ему на спину — просто так надо. Снова ощущает пальцы на затылке — это тоже надо. Как и невесомое прикосновение губ к макушке. Завтра они уже смогут соображать, завтра каждый разберёт свой прокат — пусть и отдельно, завтра будет лучше. Всё обязательно будет лучше.