Кротость

«Все любят её за кротость. Она — то, что нужно для Чарльза». — С этого нелепого признания всё и началось. Я должна быть счастлива, ведь, пусть и происходила из семьи виконта, но всегда ценила настоящие чувства, и, как мне казалось, в нашем феврале они были. Когда мы познакомились, он встречался с Сарой. Это она могла стать его невестой, принцессой, а я была лишь маленькой девчушкой с тысячей веснушек на лице. Но спустя пару лет всё изменилось. Если честно, я и не думала о таком будущем. Бросив пансион для девочек, я устроилась работать в «Молодую Англию» (1), чтобы оплачивать дорогую квартиру, подаренную матерью. А так как я никогда не любила одиночество, то решила разделить её с тремя подругами из педагогического колледжа. Француас, Фрэнсис и Фанни были весёлыми и открытыми. Они не видели во мне богатенького ребёнка — лишь трудолюбивого человека, который сражается со всем один. Они хотели стать для меня личными мушкетёрами, и у них это хорошо получалось. — Фрэнни, а это что за подарки? — Это наконец-то тебе. Неужели не надоело, что все плюшки достаются Саре? — Надоело или нет, но она их больше заслуживает. — С чего это вдруг? — За ней принц ухлёстывает. Я услышала, как Фрэнсис засмеялась: — Ну и что? — А то, что она на моём фоне может заметно выделиться. Она хотя бы школу закончила, делает успехи в лингвистике, политике… — Я замялась. — Зато у тебя есть хореографическое и музыкальное образование. Кому нужны эти занудные стариканы вроде Тэтчер? Слушать тошно. Я тоже засмеялась, хоть так и не считала. В беседу вмешались Француас и Фанни. — Знаешь, я думаю, что у них не очень то и сложится, — сказала Фанни. — Это ещё почему? — Сара слишком честная для него, — ответила Француас. — Ты не хочешь посмотреть подарки наконец? — спросила Фрэнсис. — Чтобы я наконец сбросила хоть капельку напряжения. — Конечно хочу! Я осторожно вскрыла глянцевую обёрточную бумагу зелёного цвета. На ней словно графитовым карандашом были нарисованы розы — красиво, но слащаво даже для меня. За ней скрывались дизайнерские туфли моей мечты. Фрэнсис сделала их для меня, а девочки купили все материалы, как я узнала позже. Туфли были расшиты искусственными сапфирами и обклеены крупными кружевами, сквозь которые виднелась серебристая основа туфель. Их заострённый носик придал бы моей громоздкой ноге изящества (вечная проблема девушек с высоким ростом). — Ох, спасибо! Спасибо, девчонки! — Я чмокнула Фрэнни в щёчку и осторожно обняла Фанни и Француас, потрепав их по волосам. Это оказалось лучше тех «подарков», что я получила в детстве. Когда мне исполнилось шесть, я услышала всё то, чего не должна была слышать… — Ты понимаешь, на что обрекаешь детей? — Усталый голос отца. — Минутку, минутку, а на что я их обрекаю? — Недоумение матери. — На одиночество! — У них будешь ты. И не повышай голос, у Ди сегодня день рождения! На самом деле, для папы повышение голоса было чем-то несвойственным, и я почувствовала огонь тревоги, который пролился по моим маленьким ладошкам. Часть я не слышала или не хотела слышать, а, может, просто не понимала, о чём они говорят. — Ты ведь понимаешь, что я была бы рада, если бы этого не случилось? — Я больше ничего не понимаю, кроме того, что ошибся в тебе. Неужели ты настолько не можешь контролировать свои эмоции? — Не могу… — Что ж, тогда ты можешь уйти хоть завтра. Дай только ребёнку почувствовать вкус праздника. После того как я услышала этот разговор, я очень испугалась того, насколько грустным и измотанным был голос папы. Конечно, я даже не верила, что мама уйдёт, полагая, что всё закончится её типичной конной прогулкой, но нет. Я с негодованием срывала обёрточную золотистую бумагу мамы с последнего совместного подарка моих родителей. Это был мягкий пони: я всегда мечтала быть похожей на маму, но отец запрещал занятия верховой ездой в таком раннем возрасте. Засыпая, я прижимала его к своему сердцу. Это успокаивало. Но спустя два года, когда окончательный развод всё-таки состоится, я буду так же прижимать к груди все мамины платья, которые она не забрала так же, как не забрала и нас. Одиночество Чарли невыносимее моего, потому что он был на год младше, чем я, но мы поддерживали друг друга, проводя время вместе. Чтобы утешить его, я даже сама смастерила деревянную подставку для ночника. Ему было страшно засыпать в темноте. — Почитаешь мне сказку? — просил он жалобно, и я также молча, как и мой отец, делала то, что было необходимо. — Давным-давно в старом замке жил старый король, но его супруга была серьёзно больна, поэтому не могла родить ему детей… — Так пусть она будет нашей мамой, ведь нас целых четверо… Помню, что тогда я не говорила ни слова, просто держала его за руку, пока сумрак сна не захватывал нас обоих в свой плен. Потом приходил папа, заботливо укрывая нас одеялом и закрывая распахнутое окно, молясь только, чтобы наши души не остались такими же распахнутыми ни для кого, но его молитвы не были услышаны. *** Мои подруги, кстати, оказались правы насчёт Сары, она рассказала журналистам всю свою подноготную: курение, наркотики, анорексия. Чарльз испарился так быстро, будто изначально был микрочастицей. И спустя пару месяцев я услышу от подруг: «А мы тебе говорили!». Чтобы позабыть обо всех своих перепалках с мачехой и неудачах в пансионе, я полностью погрузилась в занятия танцами. Фрэнсис — по стечению обстоятельств мою лучшую подругу звали, как мою маму — сопровождала меня на каждое из этих занятий и всегда поддерживала. Она не была из богатой семьи, но мой тренер с радостью проводил свои занятия и для нее, записывая их на мой счёт. Тот не был большим, но и недостатка в финансах я не ощущала. В свои восемнадцать я с радостью пользовалась тем, что родители заменяли свое внимание денежным эквивалентом. — Спасибо тебе, – устало сказала Фрэнсис, держа в руке свою розовую тренировочную сумку. — За что? — Ну... не знаю, я-то не из «элитарных» — так бы и работала в детском саду воспитательницей, живя в нескончаемой рутине, а ты помогла. Я беззвучно посмеялась и пожала плечами. Если бы это ещё значило для меня хоть что-то. Статус, власть — такая ерунда... Я хотела быть человеком, а не королевой. Это очень плохо удавалось всем в моем окружении, и только трое моих подруг научили меня смеяться, веселиться и стараться не быть элементом одной системы. Они научили меня чувствовать биение своего сердца. Быть душой нашего коллектива. Показали мне, что я умею быть лидером, а не разочарованием. — Ди, ты снова разочаровываешь меня! — Мать покосилась на испорченное платье. Точнее, оно не было испорчено даже на мой нынешний вкус. — Зачем ты срезала все рюши? — Потому что таким образом я похожа на чёртов торт! — «Чёртов торт»? Выбирай, пожалуйста, выражения, — уже безразличным тоном сказала мать. Как же она меня этим раздражала. Даже нет, не так. Бесконечно бесила. Хоть какую-то эмоцию можно было выразить? Ударить, например, — я даже этому обрадовалась бы. Она сбежала к этому безродному уроду, высосав из папы всю радость жизни, ещё и указывает, что делать в те редкие часы наших встреч! Невыносимая! Мне тогда было всего двенадцать, поэтому пришлось утаивать даже от себя самой список тех ругательств, что могли бы прозвучать. Я старалась сдерживать себя и сделала вид, что слово «чёртов» — мой потолок. — А можно, пожалуйста, не буду? — ехидно уточнила я, но вопрос этот не требовал ответа. — Скажи спасибо, что я перед этой сухопарой льдиной вообще не в джинсах щеголяю, понятно? — Понятно… — беспомощно сказала она. Мои слова задели её глубоко. Она отвернулась, кажется, чтобы я не видела слёз, потому что плечи её как-то странно судорожно дрогнули, а затем поникли. «Ну, хоть какие-то эмоции», — безжалостно подумала я. Сейчас я бы, конечно, так не поступила. Никогда. Я бесконечно люблю свою мать, а тогда казалось, что ненавижу. За то, что ради любви чужого мужчины она отгородилась от нас. За то, что сделала папу несчастным на долгие годы, опозорила нашу семью. Кто бы мог подумать, что Сара пойдёт по её стопам. Другое дело Дженни и Чарли — они стали опорой для жалкого обломка нашей семьи. *** — Пойдём сегодня в баре посидим? Девочки тоже подтянутся. — Я ещё Джейн позову и Чарли, можно? Вопрос опять был риторическим, но на тот момент я заигралась в лидера. Хорошо, что надолго меня не хватало. Блики от диско-шара бешено сменялись с нежно-зелёного на фиалковый, а затем — на почти серебристый серый. Я выпила, кажется, третий бокал мартини, и с непривычки к спиртному мне стало плохо. — Ты чего такая хилая? Вроде же я тебе «Смесь Долли»(2) всегда давал на пробу. – Чарли открыто смеялся надо мной. — Я притворялась, что её пью. – Я не отвела глаза, совсем не было стыдно за свою ложь, но впоследствии я не раз запью и заем её чем-то, что избавит от насмешливого звонкого смеха в ушах. — Так и знал. – Он цокнул языком, а затем поправил воротник белой рубашки. Зря я по нему скучала, но кроме него из семьи у меня никого не осталось. Джейн, к слову, тоже отдалилась. Она, конечно, пришла, но лишь затем, чтобы побывать в режиме кокетки, а не увидеть меня. Но хотя бы папу они поддерживают, я ведь не могу, так как принимаю финансовую помощь мамы, а это папу очень обидело. Чарли же мечтал скорее слинять к девочке-азиатке, которую здесь же и склеил, чтобы повеселиться в джакузи. Стало не по себе. Но хоть увидела его, уже стало легче. Я даже улыбнулась растерянной улыбкой. Искренне. — Да ладно, ты не думай, что я всерьёз подтруниваю. Детская привычка. – Он говорил правду, но в глубине души я всё воспринимала всерьёз, и это стало моей проблемой и в будущем. Потом пришла Фанни и заставила меня на спор распить с ними бутылку саке, а после мы пошли играть в бутылочку. Я целовалась с тёзкой Томаса Харди (3) на спор. Увы, он не был так же многообещающ: прыщавый пацан, будто не вышедший из пубертата, долговязый и кудрявый, а ещё от его тела исходил едкий запах пота. До дела не дошло, я вовремя выбежала на улицу и закрыла ворота в черничную ночь. Она была последней для веселья. Следующая была ночью траура. Умер Дики, и нас, как приближенных к королевскому двору, тоже позвали. Принц Чарльз был опустошён. Все знали, как он был привязан к дядюшке. Я не оделась в черное по протоколу: на мне был бежевый свитер и персиковые брюки. Помню, как принесла ему воды и прочитав его взгляде благодарность. Эта благодарность будет впоследствии по ошибке принята за любовь. За эту благодарность я побежала за его машиной и выдавила из себя какие-то нелепые слова поддержки: «Я знаю, кем Дики был для вас, Ваше Высочество». Ничего я не знала. Ляпнула наугад, потому что увидела в нём себя. Свою отрешённость. Пусть все мои близкие и были живы, но всё равно что мертвы. В угоду короне. В тот момент я взяла его за руку, стремилась показать, что он не один в мире. Он не ответил ничем, кроме печальной улыбки. Потом я узнала, что в другие, менее плохие дни, он бы сказал что-то вроде: «Мне не нравится, что ты ведёшь себя не по протоколу». — Хорошо, что хоть кто-то из присутствующих здесь понимает. А вы не такая кроткая, как были раньше, раз решились подойти. Я помню вас пару лет назад, вы даже взгляд отводили. — Извините. — Я покраснела. — Да ладно. Хорошо, что вы увидели и меня без маски, и сами маску сбросили. Он улыбнулся, и на правой щеке появилась ямочка. Это было очень мило. Даже длинный нос не портил его бледного лица, испещрённого шрамами-кратерами. — Сходим в оперу? Мама заставляет идти, не могу один. – Он почти умоляюще посмотрел на меня. Тогда я и не знала, что у него был план. Прошло три года после моего замужества. Пресс-конференция в Австралии завершилась феерично, он пригласил меня на танец — Ну что, удивим журналистов? – Он подмигнул мне, и я увидела в этом очередной шанс. — Конечно! Мы танцевали фокстрот или «танец лисов», как его ещё называют. Мы уже три года в браке, наша жизнь действительно похожа на одну большую ложь и хитрость. Я не рассчитывала на это, когда была обычной девчонкой. Глупо было завидовать Саре, я же не знала, что наши статусы значат не так уж много для нас самих, но значат слишком много для страны. Это слишком тяжёлая ноша. Это сейчас мы танцуем. Сейчас у меня есть надежда. Но спустя пятнадцать минут он отберет её у меня. Мы разойдемся каждый своей дорогой. — Я попросил её лично приготовить мне кофе. Она согласилась, потому что делает всё, чтобы заслужить мою любовь, но я позвонил тебе. — Она действительно отличное прикрытие для нас, мой дорогой. — Да, дорогая… Фаянсовая белая чашка с треском разбилась об пол, как и моё сердце. Остаток вечера прошёл как в тумане, потому что вернулся непрошенный гость — тоска, приправленная специями из холода. Мы не объяснялись друг с другом, он молча покинул номер. Мы жили в раздельных, как и положено по протоколу, и я лишь проводила его усталым взглядом. Он, наверное, ожидал другого, но мысли мои уже были заняты другим. Я позвонила на ресепшен и заказала тридцать любимых пирожных с фисташками, чёрный кофе без сахара, и ещё десять блюд, названий которых я даже не помню. Разум в такие моменты заволакивает туманом. Быстрее бы согреться и заполнить пустоту. Я не чувствовала вкуса пирожных, не чувствовала горького вкуса кофе, который напоминал о нём. И вкуса баклажанов не чувствовала. Я словно накладывала бинт на бесконечно кровоточащую рану, возникшую из-за моей кротости, и каждый слой должен быть не просто толстым, а пуленепробиваемым. После я узнала, что это бесполезно. Я сама же сорву с себя эту броню, потому что она будет не по размеру моему тощему телу. Раньше я заедала нелюбовь матери и сама вызывала отторжение «брони», позже этого стало уже не нужно, она отлетала сама. Как чешуя от тухлой рыбы. Но пока этот процесс не заканчивался, моя голова была пуста. Я не думала о том, что я нелюбима. Эти минуты я могла быть никем и обнулиться. *** Позже, я вернулась в Букингемский дворец, но там я была не одна. На чёрном кожаном стуле сидела принцесса Маргарет. Она совсем не похожа на королевскую особу. Сидела нога на ногу, в ярко-жёлтом платье, без обуви. Я недоуменно посмотрела на неё, забыв к чёртовой матери о реверансе. — Чего застыла и хлопаешь глазами как корова? – хриплым голосом спросила она, покуривая... какую там? Десятую сигарету за этот вечер? Во всяком случае, обычно это минимальное её количество для такого времени суток, ведь чем ближе вечер, тем более одинокой она становилась. — Ничего, — я вжалась в стену, будто мне было десять. Она скептически оглядела меня, затем встала, направившись к тумбочке, на которой стоял виски. Вокруг бутылки были обмотаны ещё сигареты. — Выпьешь? Я отрицательно покачала головой. — Не хочу. Усмешка. Она присела обратно, сделала глоток. Жадно, будто её мучила многолетняя жажда в пустыне. — Знаешь, что жёлтый — цвет безумия? А мне он нравится. Яркий, не такой, как наша мрачная семейка. Я засмеялась: — Угу, люблю яркие цвета. — Я нервно покусывала губы. — По тебе и не скажешь, раз выбрала Чарльза. Твоя сестра умнее оказалась, отказала ему. — Она не испытывала к нему ничего. Я была в замешательстве, хоть и много слышала об её откровенности. — А ты испытывала? — Она словно проверяла меня. — Конечно. — А как же статус и прочая чушь? — Она осушила бокал до конца. — Ерунда… — Да, ты и правда дура, как говорят при дворе. Я заметила, как она подавила вздох, а затем неожиданно подошла ко мне и обняла. Это произошло так быстро, что я не успела понять. Совсем не успела. Она обнимала очень крепко, от неё пахло табаком, а ещё апельсинами и солёным морем. Необычная смесь, но ведь она недавно приехала с Мюстика. Этот аромат совсем не похож на лаванду, которой всегда пахнет королева. Она гладила мои волосы, но почему? Это было так странно. Но позже я поняла. Я думала, что найду родственную душу в Чарльзе, а нашла во взбалмошной сестричке королевы, «Мятежной принцессе», как называла её пресса. А кем стану я? Сломленной ромашкой в поле? — Выше голову, — сказала Маргарет Роуз. Ты можешь гордиться хотя бы тем, что можешь выносить Чарльза дольше пяти секунд и хорошо танцуешь. Я и не заметила, как плачу, но не от того, что мне жаль себя, а потому что впервые за три года жизни во дворце меня кто-то обнял. 1) Элитный детский сад в Великобритании. 2) Так называют смесь из остатков алкогольных напитков в странах UK. 3) Знаменитый английский писатель поздней викторианской эпохи.