good dreams lord diluc

      Раннее утро никогда не было для него тем, чего он ждал с нетерпением. Шторы всегда были плотно задернуты, из-за чего в комнату не проникал ни единый лучик утреннего солнца — в помещении царил полумрак. Не желая вырываться из объятий тёплого сна, он лишь больше кутался в пуховое одеяло, задирая его до самой макушки, а лицом утыкался в подушку. Пробуждение для него было действительно долгим процессом, требующим всей силы воли, которая только была в его юном теле. Порой даже казалось, что заставить себя утром подняться с кровати гораздо сложнее, чем продолжить сражение или тренировочный бой, когда выносливость на нуле и сил не хватает, чтобы ровно стоять на ногах, не то что держать клеймор наготове. В такие моменты им движет адреналин, образованный возбуждённой нервной системой; руки, что недавно по ощущениям были залиты свинцом, становятся до странного лёгкими; чувство усталости пропадает на несколько коротких мгновений, которых хватает, чтобы совершить четыре рубящих удара и последний, пятый, заряженный огнём. Не важно насколько его состояние было плачевно, он всегда находил в себе силы продолжить бой и завершить его в свою пользу, совершенно не страшась противника. Дилюк был хорош в поединках и, совершенствуя свои навыки, доказывал это не только окружающим, но и самому себе.       Однако утренние подъёмы всё ещё были его главным слабым местом — единственным слабым местом. Такую уязвимость Дилюку удавалось позволить себе лишь в редкие выходные, проведённые в родном поместье на юго-западе Мондшатдта. Свободный от службы в Ордене: от стопок бумаг, вечной беготни, собраний капитанов кавалерии и регулярных рейдов на лагеря врагов, он наконец-то мог расслабиться. Позволить себе утонуть в беззаботности всего на день, чтобы на следующий снова быть в строю и защищать город не щадя себя.       В выходные дни утренние подъёмы — его единственный враг. Разнеженное и вялое тело — расслабленное настолько, что даже кулаки невозможно было сжать — с трудом поддавалось контролю, совершенно не желало просыпаться. Плотно сомкнутые глаза лишь раз за разом закрывались, стоило только попробовать их открыть. Сознание было мутным, лишь с редкими вспышками ясности, которые быстро сменялись всеобъемлющей тьмой. В такие моменты, когда невозможно было самостоятельно выбраться из приятного сна, на помощь обычно приходили два человека: Аделинда и Кэйа.       Аделинда — старшая горничная в поместье — всегда тихо стучалась в дверь и негромко зазывала своим голосом. Ранним утром она не была шумной и не старалась разбудить Дилюка громкими звуками — понимала, что это не произведёт нужного эффекта. И если не получала на свои слова никакого ответа, самостоятельно открывала дверь комнаты, проходя внутрь. Не спеша распахивала одну из плотно сдвинутых вместе штор, тем самым давая пролиться солнечному свету лишь на половину от всей комнаты. Присаживаясь на край кровати, женщина шёпотом желала доброго утра ещё спящему юноше. Негромко звала его по имени и говорила, что уже настало время вставать. Дилюк любил, когда его будят именно так — неспешно и тихо, давая время выпутаться из объятий сна и вернуть ясность ума. Шёпот и другие тихие звуки будили его лучше любого шума. Кэйа же наоборот был слишком громким. Яркий по своей натуре, шебутной, как маленький ураган, готовый снести всё на своём пути. Он никогда не сидел подолгу на одном месте, находя себе какое-нибудь занятие. Импровизированные приключения не всегда заканчивались благополучно, однако это не останавливало Кэйю от того, чтобы завершить вечные поиски, и тем более прекратить втягивать в них Дилюка. Пусть Аделинда и была той, кто будил Дилюка практически каждое утро, однако бывали дни, когда эта задача ложилась на плечи Кэйи. По всему поместью раздавался глухой звук топота по дереву — Кэйа спешно направлялся к комнате Дилюка. Распахивая дверь в чужую комнату, не долго думая он запрыгивал прямо на кровать, чтобы хорошенько растормошить спящего в ней юношу. Стягивая с него одеяло, он давал солнечным лучам упасть на заспанное лицо, искажённое недовольством. Сонный Дилюк, с ещё более обычного растрёпанными волосами, был его любимым зрелищем, однако доставать самого Дилюка он любил чуть больше, поэтому Кэйа не мог отказать себе в удовольствии подразнить его с самого утра. Пусть такие шебутные пробуждения не были тем, что приходилось Дилюку по душе, он бы соврал, сказав, что не дорожит подобными моментами. Проводить наедине с Кэйей выходные утра удавалось не так часто, как хотелось бы им двоим, ведь у него тоже были свои заботы в Ордене, поэтому Дилюк спускал ему с рук такие резкие пробуждения, пусть и выражал напускное недовольство.       Мелкая возня в кровати вскоре превращалась в шуточный бой: юноши били друг друга подушками, щипались и толкались, пытаясь выхватить главенство и повалить оппонента на спину. Порой такие перебранки заканчивались синяками в самых неожиданных местах и до ужаса взъерошенными волосами, а кровать была в полнейшем беспорядке. Толкая друг друга из стороны в сторону, они постепенно сползали с кровати на пол, застеленный ковром, однако, даже оказавшись на нём, не прекращали потасовку до тех пор, пока кто-то из них не сдавался. Такие дурацкие соревнования были неотъемлемой частью их детства, которая плавно перекочевала в юношество и навряд ли исчезнет во взрослой жизни. Однако для такого громкого слова как «соревнование», конечный результат был не таким, каким принято его считать: выигрывали оба. Вне зависимости от того, кто же всё-таки взял контроль, довольны оставались оба. Часто Кэйа пользовался преимуществом в росте, пытаясь накрыть Дилюка всем своим телом, не давая свободы чужим движениям, благодаря чему оказывался в выигрышной позиции. Это утро также не было исключением: со сбившимся из-за борьбы дыханием, он нависал над Дилюком, прижимая чужие запястья к полу. — Я выиграл, — его голос звучит радостно, а губы растягиваются в довольную улыбку, — разве мне не полагается награда? — Действительно. Чего же Вы желаете, сэр Кэйа, в качестве награды? — пусть Дилюк и «проиграл» это шуточное сражение, в его голосе проскальзывают нотки веселья, а сам он ухмыляется. — Тебя. — и накрывает чужие губы поцелуем.       Годы идут своим чередом, и многое меняется, однако что-то всё равно остаётся неизменным.       Раннее утро никогда не было для него тем, чего он ждал с нетерпением. В какой-то момент на его плечи взвалилась слишком большая ответственность вкупе с огромным горем, из-за чего в какой-то момент он и вовсе забыл о здоровом сне. И пусть со временем всё пришло в относительную норму, подъёмы ранним утром так и остались его слабостью, которую слишком сложно искоренить. От которой даже не пытались избавиться, а кто-то и вовсе её поощрял. Шторы по-прежнему были плотно задернуты, а в комнате царил полумрак, разбавленный приглушённым тканью светом утреннего солнца. Кэйа не был таким большим любителем тишины, как Дилюк — он скорее походил на небольшой ураган, несущий с собой радость и шум, сметающий собой всё спокойствие, однако в такие ленивые выходные утра он не стремился нарушить чей-то покой. Лишь аккуратно убирал чужие непослушные пряди волос за ухо, любуясь умиротворёнными чертами лица. Оставлял россыпь коротких поцелуев на веснушчатых щеках и накрывал оголённые плечи пуховым одеялом, ласково шепча: — Добрых снов, господин Дилюк.