***
— Играй еще раз! Очередной урок по педпрактике, очередной поток замечаний от учительницы по отношению к Сугаваре и очередной вздох светловолосого, который четко расслышал Ойкава, сидящий с ним рядом. Учительница старой закалки зачастую не щадила чувства своих учеников, начиная психологически давить и тем самым пытаясь мотивировать, но Сугаваре это никоим образом не помогало. Было видно, что он устал играть одну и ту же строчку из раза в раз, а от учительницы слышалось только «фальшиво звучит! смотри в ноты, идиот!». Он же не осмеливался поднимать глаза на чертову строчку, было слишком тяжело это сделать из-за ощущаемого давления. Ойкава, сидящий справа, наблюдал эту картину с тоской и нахмуренными бровями. Аккорды действительно звучали фальшиво, но уши ему это не резало, он не обладал абсолютным слухом, чтобы точь-в-точь понять, какая нота была сыграна неправильно. Ему не нравился сам метод преподавания по типу «я не буду говорить, в чем твоя ошибка, я просто тебе скажу, что ты неправильно играешь, а дальше сам, ты ведь скоро в колледж пойдешь». Проблема в том, что с Ойкавой обращались так же, но он не собирался идти ни в какой музыкальный колледж. «Ойкава, слезай с инструмента! Не могу уже слушать, как ты играешь», — его учитель не была настроена ни на какие компромиссы. Ойкаве пятнадцать лет. На пальцах следы от крови, запястья болят от долгой и напряженной игры, настроение ниже плинтуса, а в голове лишь мысли о том, чтобы поскорее окончить музыкальную школу, получить красный аттестат и через пять лет вытирать пыль с домашнего инструмента, к которому никто не прикасался. Скоро фортепианный конкурс, но он уже не обрадуется первому месту, как в восемь лет. Ему будет откровенно плевать. «Ты ничтожество. И с чего ты решил, что достигнешь чего-то в режиссерском деле?! — твердила мать над ухом сына, пока тот перебирал на домашнем фортепиано разбор нового произведения. — Не факт, что ты на этом заработаешь. А вот профессия учителя фортепиано ценится!» «Ты слишком ленивый. Ты ничего не добьешься. Нигде», — слова отца. Мечта стать режиссером убита напрочь. Он покорно после старших классов поступает в музыкальный колледж на первый курс по полученному красному аттестату и вступительным экзаменам, на которых он проявил себя лучше всех. «Мы тебя любим, Ойкава! — сказали родители после получения студенческого билета. — Не обижайся на нас, мы хотели тебя мотивировать» Ойкава перестал заниматься круглые сутки на фортепиано. Раны на пальцах начали заживать и больше никогда не появлялись из-за клавиш фортепиано. — Бодрячок, у тебя в левой руке до диез, а не до. Ты забыл знак при ключе. Сугавара повернул голову к Ойкаве, удивляясь от спокойствия сказанной фразы. Следующая попытка сыграть правильно череду аккордов оказалась успешной. — Ну вот! Я ведь говорила, что у тебя получится, сразу бы в ноты посмотрел, золотце! Ойкава закатил глаза.***
— Освободись, ты слишком напряжен. В этот день с Сугаварой что-то определенно было не так. Фортепиано издавало стучащий и неприятный звук, который ученик пытался сгладить с помощью педали, однако он слишком много ее добавлял. — Я тоже пользовался этим трюком, но ты сам не замечаешь, что у тебя грязный звук? Ноты ложатся друг на друга и гармонии смешиваются. Отвратительно же, — Ойкава вздохнул и потер лоб, подходя к непутевому ученику и начиная делать массаж плеч. Для учителя и ученика это должен был быть обычный физический контакт без всяких намеков на что-то большее: старший лишь помогает опустить плечи и сделать звук более мягким, а младший поддается и расслабляется. Однако от прикосновения Сугавара почувствовал что-то не то и поджал губы, напрягаясь всем телом еще больше. — Ойкава-сан, — он поворачивается к третьекурснику с привычной улыбкой на лице, — я могу сам расслабиться. Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Отпустите меня, пожалуйста. Тот опешил, однако опустил руки с плеч и вежливо наклонил голову, извиняясь без слов. Они друг друга поняли.***
После этого неловкого случая Ойкава, если и видел Сугавару в колледже, старался со спокойной улыбкой кивать ему в знак короткого приветствия, но тот быстро отводил взгляд и теребил пальцы. Сегодня они снова встретились на совместном уроке, темноволосый сидел в стороне и наблюдал за тем, как его педагог занимается с Сугаварой и не замечал никакой напряженности. Почему на одиночных занятиях такой дискомфорт? Тоору и не ожидал, что на одинокой остановке сможет кого-то встретить. — И долго ты тут уже стоишь? Наручные часы Ойкавы, на которые он ненароком бросил взгляд, показывали двадцать пять минут восьмого. Занятие Сугавары и третьекурсника закончилось уже около полутора часа назад, может, даже чуть больше. После него у Ойкавы была пара по гармонии, которая вот только что окончилась. Поэтому он не ожидал, что его ученик будет так долго ждать автобус до дома. — Уже как сорок минут. Меня учитель задержала еще на полчаса, после этого я пришел на остановку, вот стою, жду… Ойкава немного печально взглянул на светловолосого, боясь озвучивать следующий вопрос. — Сколько тебе ехать до дома, бодрячок? — Почти час. Не волнуйтесь, Ойкава-сан, мне не в первый раз так. Сугавара вновь обнажил зубы в доброй улыбке, из-за которой все нутро Ойкавы сжималось в комочек. Ему почему-то очень сильно хотелось, чтобы этот веселый мальчик улыбался так как можно чаще. Желательно из-за него же. — Слишком много улыбаешься на морозе, Бодрячок-кун, — на этих словах Ойкава заметил, как младший забавно закатил глаза и усмехнулся, — у тебя губы трескаются. Ты хоть за ними ухаживаешь? Сугавара похлопал ресницами и заправил выпавший локон волос назад, не понимая, о чем идет речь. Но как только Ойкава пальцем потянулся к его губам, видимо, чтобы проверить их шелушение, он рефлекторно отвел руку от себя с немного рассерженным выражением лица: к прикосновениям он все же не привык. Однако оно вскоре переменилось на более отзывчивое, и по его виду было видно, что он готов дослушать темноволосого. — У вас холодные руки, Ойкава-сан. Наденьте перчатки, вы все же пианист. — А, да? — парень на секунду запнулся, после чего закатил глаза. — Я их забыл сегодня… стоп, подожди, у меня кое-что для тебя есть. Ойкава кивнул в знак благодарности и снял с плеча голубой рюкзак, начиная в нем копошиться и судорожно ища какую-то конкретную вещь. Он буркнул себе под нос несколько матов, от чего Сугавара постарался скромно улыбнуться и этично промолчал. — Вот! — с довольным видом Ойкава достал из сумки совершенно новую упаковку гигиенического бальзама для губ. — Думаю, со вкусом персика как раз подойдет, — он протянул ее младшему, который, судя по недоуменному взгляду и чуть дрожащим пальцам, не хотел принимать «подарок». Он отрицательно покачал головой какое-то время, но Ойкава насильно всучил ее в чужие руки. — Да ты не парься, я себе новую куплю. Или ты не любишь персики? — Наоборот, люблю очень сильно, — Сугавара раскраснелся и отложил гигиеничку к себе в сумку, начиная смущенно теребить пальцы. Почему-то Ойкава так и знал.***
Подготовка к очередному конкурсу в ученической карьере Сугавары: он, привыкший к нагрузке, уже почти не думал о выступлении, воспринимая его, как должное, а вот Ойкава сильно волновался насчет его выступления послезавтра. Однако он думал не только об этом: почему при нем светловолосый не старается сразу играть, как положено? Прежде, чего у него с Ойкавой что-то получится, он проходит стадию непонимания, красных щек и скромного поведения, которое начинало подбешивать Тоору. А вот как только они занимаются со старой преподавательницей, он становится совсем другим человеком: схватывает все на лету, а пальцы с ужасной точностью вытаскивали из рояля нужный звук для каждого произведения. Чем Ойкава хуже? — Это последняя попытка сыграть этот этюд. После этого ты идешь домой отдыхать и потом заниматься дальше Шопеном, договорились? Тоору скинул ногу на ногу, сидя в первом ряду пустого концертного зала и руководя репетицией в девять часов вечера. Да, иногда с Сугаварой приходилось засиживаться допоздна, до конца занятого ими времени оставалось ровно сорок пять минут, но у Ойкавы настолько сильно отпало желание спокойно сидеть и смотреть за игрой парня, что он хотел поскорее закончить, дойти до дома и спокойно передохнуть. Передохнуть, ударение на последний слог, если что. Старший был готов еще долго размышлять об этом, однако из пучины бесконечных мыслей его вывели первые ноты, сыгранные настолько тонко и нежно, что Ойкава подпрыгнул на месте. Неужели наконец-то получилось? Пальцы двигались по разным октавам, проигрываемая мелодия не давала отвлечься на какие-то посторонние звуки. Взгляд и внимание так и тянулись к невероятному парню: у него нет выдающегося таланта, исполнение этюда Шопена есть результат кропотливой работы, которая, в большинстве своем, проводилась с Ойкавой Тоору, студентом третьего курса фортепианного отделения. И сейчас он чувствовал не только гордость за то, что у него наконец получилось заиграть свободно, но и эстетическое наслаждение: мелодия, которую хватал тонкими пальцами Суга, стала для него настолько привычной, что он на какой-то момент откинул назад шею, прикрыл глаза и ярко улыбнулся, ощущая огромное облегчение и власть над инструментом. Тоору сам приоткрыл рот и встал с первого ряда, подошел ближе к сцене и начал пристально рассматривать своего ученика. Вскинутая шея, которую хотелось обвить пальцами, притянуть к себе и оставить несколько нежных поцелуев; белая рубашка, вечно прикрывающая худенькое тело. Ойкава любил представлять, что на животе немного видны очертания пресса. Хотелось касаться его везде, слушать теплые вздохи где-то у уха и чувствовать, как пальцами тот хватается за шею Тоору, ощутить боль от коротких ногтей и чувство удовлетворения от каждого легкого прикосновения к нему. Это что-то между животным желанием оставить засосы на каждом доступном миллиметре кожи и ощущением, что он готов любыми способами доставить ему удовольствие, расцеловать тонкие пальцы и намазать самостоятельно чужие губы бальзамом, чтобы сберечь их кожу. Сугавара, успевший уже завершить свою игру, снял руки с клавиш и встал от инструмента, готовясь уже спуститься со сцены, как вдруг на нее поднялся Ойкава, преграждая ему путь. Сугавара немного охренел и попытался обойти его, однако довольно неуспешно, из-за чего он почувствовал настойчивое прикосновение к своему запястью. — Ойкава-сан, вы же говорили, что после этюда… — Забудь, Бодрячок-кун. Сейчас просто помолчи. Ойкава сфокусировался на лице Сугавары и сильнее сжал чужое запястье от появившегося напряжения. Впервые он увидел его без улыбки. Даже легкой тени от нее не осталось. Из-за разницы в росте чуть меньше десяти сантиметров Ойкава, вплотную прижавшийся к ученику, невольно опустил голову вниз, глупо улыбаясь из-за того, что он выше. Конечно, он и раньше замечал это, но сейчас, когда он особенно близко к ученику, появляются совсем другие ощущения и чувства, а еще желание беречь и защитить, что ли… Тоору себя не до конца понимал в этот момент, но он все же решился и приложил свободную ладонь к бледной щеке. «Мягкая», — пронеслось в мыслях темноволосого, и он сам заметил появившуюся тень улыбки на лице ученика. «Я могу сам расслабиться. Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Отпустите меня, пожалуйста» Сугавара признал свое поражение и прижался щекой к пальцам старшего, чуть хмуря брови. — Ойкава-сан, вы не надевали перчатки? У вас же руки быстро мерзнут. В концертном зале было холодно, но Ойкаве было откровенно плевать. Он не успел осознать, как чуть надавил на спину Суги и притянул его к себе, уверенно целуя в губы. Осознание, что он наделал, пришло только после того, как он почувствовал мягкие губы своими и осторожно подхватил нижнюю, с удивлением вспоминая случай на остановке и потрескавшиеся губы. Неужели Сугавара не обесценил этот поступок и воспользовался тем, что он ему отдал? Чувствовались легкий привкус персика и тепло чужих рук, что легли на шею и начали осторожно ее поглаживать. Прикосновения Сугавары не были какими-то отстраненными, несмотря на то, что он пытался держать небольшое расстояние и не брал инициативу в поцелуе. Пальцы светловолосого бережно скользили по затылку, спине, волосам и плечам; Ойкава слегка улыбнулся и оттянул нижнюю губу с тихим стоном, успокаивающе гладя по талии и шелковистым волосам, к которым раньше он так же не осмеливался дотронуться. Младший осмелился слабо толкнуть парня в грудь, чтобы поцелуй не заходил дальше, и Ойкава вежливо отстранился, с тоской смотря в глаза своего ученика. — Прости, если напугал. — Раз уж мы поцеловались, позволь перейти на ты, — Сугавара начал говорить достаточно быстро и параллельно теребить пальцы от волнения. — Ты весь холодный. Ты хоть когда-нибудь бываешь теплым? Когда ты меня касался на уроках, это просто… — он аж съежился от неприятных мурашек. — От тебя это приятно, но ты все время забываешь тепло одеваться, да? Январь на дворе… — Ну все-все, бодрячок, — Ойкава рассмеялся и потрепал парня по голове, наблюдая положительную реакцию. — Постой. Прикосновения тебе приятны? — От в… тебя да, — Сугавара нервно усмехнулся из-за непривычки и приобнял руками плечи Ойкавы. — И ты все-таки воспользовался моей гигиеничкой, да? — старший приблизился и прошептал прямо в губы. — Персик очень хорошо чувствовался. — Отст… отъебись. — Не сквернословим в музыкальном колледже! — Ойкава дал легкий подзатыльник и ухмыльнулся. — Неужели такие слова знаешь? Все интереснее тебя узнавать. — Мы еще успеем рассказать друг о друге чуть побольше, Тоору, — Сугавара потер затылок и улыбнулся в ответ. Переход на имя для Ойкавы был очень приятен. — Идем, Коуши. Провожу тебя домой, уже темно.