Хочешь, мы вместе сыграем ту мелодию?

Мальчишечьи пальцы неловко коснулись лакированных клавиш фортепиано, и низкий звук одной из нот заставил Адриана вздрогнуть и тут же отдернуть ладонь. Он продолжал упрямо прожигать белые и черные клавиши, надеясь, что они вспыхнут, но все-таки снова протянул пальцы вперед, чтобы опасливо нажать на них. В небольшой комнате, где все еще предстояло сделать ремонт, стояли банки с красками и находился искусственный камень для отделки стен, и Агрест-младший не имел ни малейшего понятия, как здесь оказалось дорогое фортепиано из его мамы. Взгляд ярко-зелёных глаз заметил выгравированное шрифтом Calligraph Medium имя Эмили Агрест, и парень поджал губы, понимая, что это именно то самое фортепиано, которое подарил Габриель его матери спустя месяц после его рождения. И именно то самое фортепиано, на котором так любило играть трио их небольшой семьи. Адриан сделал глубокий вздох, потому что не понимал, как он здесь оказался — шёл третий час ночи, он уже давно должен был быть спящим под тёплым одеялом на своей кровати и смотреть пятый сон, но вместо этого, решив не будить своего квами и вообще никого, некоторое время гулял по особняку и в один момент наткнулся на до колики в коленах знакомую белоснежную дверь. И не смог бы точно вспомнить, если бы не вошёл за порог и не увидел фортепиано. Рука так и застыла на дверной ручке, пока сердцебиение участилось и не стала кружиться голова. Парень еще раз неловким взглядом оглядел превосходно сохранившийся музыкальный инструмент, сделанный специально на заказ — в конце концов, его отец никогда не скупился и всегда дарил дорогие подарки жене и сыну. Подавив в себе нехарактерную слабость, он взял стоявший рядом деревянный стул и осторожно сел на него, слегка касаясь пальцами белого лакированного дерева. Адриан прикрыл глаза, пытаясь найти в глубине своей памяти, забитой фундаментальной математикой, ядерной физикой, всеми этими супергеройскими штучками и богиней-ЛедиБаг, воспоминания о том, как его мать пыталась учить его музыке. Адриан мог назвать себя человеком искусства — в конце концов, столько познаний и умения в этой сфере представляло собой что-то… довольно впечатляющее. Он мог со смущением назвать себя аудиофилом, но признавал, что некоторую любовь к прочим проявлениям искусства ему привила сама Эмили. Его мать была превосходной пианисткой, и, честно говоря, Адриан не мог понять ни тогда, ни сейчас, как и почему она выбрала такого угрюмого человека, как Габриель Агрест. Он никак не мог назвать своего отца плохим человеком, но, насколько он помнит, даже им вместе с мамой нелегко было оттащить его от бумажной работы или эскиза для новой одежды. И, если память его не обманывает, он мог пересчитать на пальцах, сколько раз за один год отец улыбался чисто и искренне. Но он помнит так же, что в такие моменты он весь изливался счастьем, и это воспоминание всегда грело душу и сердце и заставляло улыбаться равносильно так же, как грустить сейчас по смерти матери. Адриан ни разу не видел улыбки на лице отца после дня похорон. Пальцы осторожно нажали на клавиши, и парень приоткрыл глаза, понимая, что нашел нужный звук, и тихо хмыкнул. Похоже, что многие часы, потраченные на разучивание разных музыкальных произведений, прошли не зря. Звуки постепенно начинали сливаться в легкую мелодию, которая отражала в себе смесь радости и любви, которую его мать никогда не скрывала и не стеснялась показывать, и он помнил, как еще совсем ребенком любил наблюдать за тем, как мастерски владели музыкой тонкие хрупкие женские пальцы, а после — просил научить его, чтобы почувствовать тепло и мягкость своей матери, которая лишь добродушно улыбалась, прекрасно читая мысли своего маленького ребенка. Пальцы уверенно нажимали на нужные клавиши, позволяя теплому звуку вытеснять тишину комнаты, и Адриан ощутил, как внутри него просыпается чувство легкой тоски и теплой ностальгии. Пусть его детство и было всего на большую половину счастливым из-за практически отсутствия внимания отца, но оно не было и плохим — он был единственным ребенком, которого безгранично любила мать, и этого было достаточно, чтобы вырасти нормальным, даже ангельски добрым человеком. Мелодия начинала подходить к своему концу, и она мягко закончилась, когда Адриан осторожно поднял глаза, почувствовав на себе чей-то взгляд.  — Я и не знал, что ты умеешь играть, — Габриель задумчиво потер свой подбородок, впечатлённый умением сына. — Это же… — он неловко запнулся, поджимая губы, будто не мог произнести название мелодии, когда Адриан чуть приподнял уголки губ.  — Yiruma: «River Flows in You», — мягко закончил парень фразу. — Пожалуй, это единственное, что я могу сыграть. Наступило на некоторое время безмолвное молчание, никто ничего не говорил, не зная, куда деть свой взгляд. Взяв себя в руки, вдруг мужчина взял другой стул и поставил его рядом с Адрианом, садясь на него. Тихий вздох безмолвно сорвался с его уст, а затем он… начал играть. Пальцы иногда неуклюже перебирали клавиши, от чего звук получался недостаточно мягким, но мужчина лишь усмехнулся, когда краем глаза взглянул на сына и увидел, что в его глазах стоит неподдельное впечатление и восторг. Конечно, Адриан никогда не думал, что отец умеет что-то делать так же хорошо, как быть совершенным дизайнером с потрясающими эскизами. Он ни разу не видел, чтобы отец играл на фортепиано, а теперь сидит с приоткрытым от удивления глазами.  — Твоя мама меня научила давным-давно, — словно прочитав мысли сына, сказал Габриель, а потом усмехнулся самому себе краешком губ, — всех научила, — добавил он тише, после же вздохнув, когда перед глазами предстал образ его прекрасной жены. Лицо треугольной формы, нос маленький и вздернутый, губы тонкие и розовые, а глаза большие и зелёные, добрая и любящая жена и мать. Упрямая и своенравная, когда речь шла о безопасности других людей, как и Адриан. Божественное великолепие, его личный ангел. И если он не найдёт способ, как её воскресить, то будет вечность проклинать себя только за то, что (неосознанно) не так сильно уделял внимания ей и сыну из-за одной только проклятой работы и эгоистичного себя самого!  — Хочешь, мы вместе сыграем ту мелодию? — вдруг предложил Габриель, отчего Адриан ненадолго впал в шок. Как совершенный дизайнер и принц с обложки моды они делали что-то вместе только на фотосессиях или на каких-нибудь выступлениях, но как отец и сын в последний раз они только горевали на похоронах матери. Так почему бы ещё раз что-нибудь сделать вместе, но только без слёз и сожалений? И как только шок отпал Адриан радостно заулыбался и начал играть. В душе Габриеля что-то ёкнуло в тот момент. Как бы под гипнозом, он моментально подхватил свою партию, и они оба продолжили играть. Наконец мелодия звучала совершенно так, как надо. Пальцы не испытывали скованности, и душа была легка. Все происходило идеально, как будто репетиция проводилась по нескольку раз за день. Мелодия была тихой и мягкой, такой, какой и должна была быть. Музыка разливалась по всей комнате. Она была такой спокойной, такой нежной. В этот момент, в голову пришли воспоминания о Эмили, а на глазах появились горькие слезы. Как же все это было печально, но в то же время прекрасно. Как только они достигли конца композиции, Адриан посмотрел на своего отца и не поверил своим глазам. Он улыбался. Искренне и чисто, как не делал уже очень долгое время. И в душе парня разлилось приятное тепло от этого понимания.