Колыбельная

Гокудера ложится самый последний — Ямамото жаворонок, черт возьми, отрубается в девять, где бы и в каком положении бы ни был, так что на Гокудере — укладывание их дочери. Она ближе к ночи успокаивается, засыпает почти, но всегда жутко упорно ждет, когда папа споет колыбельную. Гокудера обычно садится на край кровати, поправляет на ней одеяло и заботливо заглядывает в глаза. — Сильно устала? — Кладет на лоб ладонь, выдыхает облегченно, когда понимает, что дочка просто очень хочет спать. Она мотает головой и просит: — Спой, пожалуйста. Мою любимую. Ее любимую. Гокудера улыбается. Ее любимая — «Звезда ночная», и ее в детстве пела Хаято мама. Он не может не улыбаться, слыша ее слова. — Может быть, ты начнешь? — просит он и указательным пальцем мягко нажимает на детский нос. — Напомни папе, пожалуйста. У Хаято… всегда были проблемы с вежливостью. С правилами поведения в высоком обществе так вообще. Он сбежал, так и не выучив элементарной благодарности, которую вербально выражали те же гражданские. Он гражданским не был — и тогда считал, что ему хватит мафиозного кодекса Семьи. Хватит омерты. Какая разница, насколько грубым его считают человеком, пока он не нарушает правила своего мира и не позорит Семью, в которую вхож из-за фамилии? Дочь запевает — тихо и угловато, смешно выговаривая «сверкай, сверкай», не с трудом уже, но еще и не правильно. Гокудера научился говорить «спасибо» и «пожалуйста», когда стал служить Тсунаеши — Джудайме, ныне известному, сильному, могущественному. На тот момент он был всего лишь едва выкинутым из мирной, светлой стороны мира подростком — и Хаято решил, что с ним его кодекс и омерта не пройдут. С ним надо иначе. Сложнее. Проще на тот момент для всех, кто не родился в мафиозной Семье, но Гокудера пришел к ним из совсем другого мира. Он слышит, как дочь переходит на второй куплет — и подхватывает — негромко, чтобы не заглушить. Эта колыбельная короткая, и в первый раз дочка пропевает ее вместе с ним почти всю, а потом затихает потихоньку, и Гокудера повторяет куплет за куплетом, раз за разом, пока она не засыпает. Искреннее «спасибо» и легкомысленное «всегда пожалуйста» первым ему сказал Ямамото — и Гокудера смеется про себя каждый раз с того, какие прозвища придумывал для Дождя. Чего только стоило «бейсбольная башка». Он до сих пор иногда так его называет — когда злится и хочет, чтобы Такеши прекратил с ним спорить. Чтобы заткнул его поцелуем или еще что — Хаято конфликтный, Хаято горячий, Хаято таким всегда был, но кто бы знал, как он ненавидел ссориться с Семьей. С дорогими ему людьми. С мужем, в конце концов. И дочка всегда пугалась, если заставала их ссоры — да что говорить, тогда и Ямамото с Гокудерой, видя ее перепуганное личико, со страху не сговариваясь устраивали перемирие и срочно начинали уверять, что все будет хорошо. Что так бывает — нужно выпустить пар, нужно покричать, нужно выкрикнуть пару плохих слов. Но папы не дерутся и будут вместе — как минимум до тех пор, пока она не повзрослеет. Гокудера честный — прямой, как рельсы, и резким бывает, но он жестко против даже лжи во благо — не их дочери, ни в коем случае. И дочка, услышав его слова, всхлипывает и стирает слезы: она хочет верить, что папы будут вместе всегда, но папа Хаято уже рассказывал ей, как бывает — что люди расстаются, влюбляются в других людей. Иногда остаются друзьями, а иногда — совсем наоборот. И порой перестают встречаться вообще. И тут же нажимал на нос тепло и заботливо, говорил, что они с Ямамото в любом случае останутся друзьями — ведь у них будет она. Будет Семья, Босс, многие годы совместных приключений. Дочь засыпает на третьем круге песни, а Гокудера продолжает выводить английские слова мягким голосом — поправляет вновь одеяло, проверяет температуру, гладит пухлую щеку — она еще такая маленькая, его принцесса. Он поет, щекоча ненавязчиво кукольный нос, и поднимается с постели, замолкая на припеве. Дочка спит крепко, когда он выходит из ее комнаты и включает в коридоре ночник — девочка у них самая смелая, конечно, но в темноте ориентируется не очень. У нее это от Гокудеры — тот тоже спросонья совершенно не видит, куда идет, так что предпочитает полежать в кровати и проснуться. Но их дочке всего шесть — она на месте оставаться так долго не может. Ямамото уже отчаянно сопит в подушку, вытянув руку на половину Хаято. Тот фыркает только, не спеша раздевается — у него завтра выходной. Ямамото обещал с дочкой поиграть в бейсбол — и от этого Хаято едва ли не страшнее, чем от появления Вендиче в первые годы его знакомства с Тсуной. Он ложится, руку, выброшенную на его половину кровати, беря в ладони и укладываясь на нее прямо поверх подушки. Ямамото всхрапывал и переворачивался, второй рукой с силой сгребая Хаято в объятия. А тот глаза закрывал — и скоро проваливался в сон. Потому что безопасность чувствовал. И теплый, родной до щемящего ощущения в груди запах — тоже. И обволакивающее прохладное Пламя. А еще — слышал дыхание и равномерный стук сердца у самого уха. Хаято засыпал, зная, что Такеши жив. Что и он, и их дочь оба дома — здоровы, накормлены и согреты. И засыпал — больше ему для спокойствия ничего было не нужно.