***
С Инори он познакомился совершенно случайно: шёл на поручение, а затем, услышав шум и торжествующие выкрики хиличурлов, отправился в дебри леса проверить обстановку. И, как оказалось, не зря. Лежащая без сознания девушка в окружении махающих пылающими дубинками хиличурлов — не то зрелище, которое хочется видеть с утра. Особенно тогда, когда рядом полыхает костер и какой-то хиличурл подкидывает в него хворост, а остальные ищут палку побольше, чтобы устроить нечто наподобие шашлыка. Об этом Инори не знает: когда Беннет вытащил её из этой передряги и они сдружились на почве приключений, он решил, что травмировать её психику этим фактом не стоит. А то хвастаться ещё начнет — с неё станется....
— Знаешь, — замечает Инори, задумчиво разглядывая яркие точки-звёзды, складывающиеся в красивые созвездия. Рядом хрустят ветви, поглощаемые костром, а над ухом пищит комар. Застрять ночью посреди леса — не лучшая ситуация, в которой они могли оказаться в первый же день их знакомства. — В какой-то мере, неудачи — это хорошо, не думаешь? Я имею ввиду, ты же искатель приключений и благодаря неудачам влезаешь в такие передряги, что можно позавидовать. Да и, к тому же, я сама та ещё неудачница: хуже уже точно не будет. Так что... я знаю, что проспорила, но... я всё равно хочу вступить в твой отряд. Беннет поворачивает голову в её сторону и смотрит неверяще. Боится не то, что пошевелиться: вздохнуть лишний раз. Это кажется сном: не может быть такого, чтобы человек, испытав все неудачи на своей шкуре, всё ещё хочет вступить в его отряд. Но, раз это сон... пускай он не кончается. — Спасибо, — благодарно выдыхает Беннет и озаряет Инори счастливой улыбкой. Даже если она передумает на следующий день, этих слов достаточно, чтобы Беннет наконец-то почувствовал себя нужным. Инори, помедлив, мягко улыбается в ответ.***
После этого события начались их совместные приключения. — Двадцать грибов филанемо? — Инори хмурит брови и недоверчиво вчитывается в листовку, решив, что ошиблась. Но нет — аккуратный почерк Катерины весьма однозначен, и даже повторное перечитывание не даёт ей желаемого результата. — Это каким образом вообще?.. — Ну, — Беннет задумчиво чешет затылок, озирается по сторонам и указывает ладонью на крыши домов, под которыми находятся эти злополучные грибы. Их сложно назвать вкусными: склизкие и мерзкие, в супе они разваливаются в противную кашу, вызывающую лишь рвотные позывы. Трудно доставать, невозможно приготовить так, чтобы это было съедобно... сплошные минусы. Но Беннет их ест. Продукты переводить — пагубное дело, и на этом всё сказано. — Видишь, там, под карнизом? Их можно достать у окон или допрыгнуть. А ещё, в принципе, если на планере спуститься, то тоже получится, только у тебя... — Лицензии нет, — заканчивает за него Инори и корчит мину мученика: смешно морщит нос и выдавливает из себя натянутую улыбку; разводит руки в разные стороны, мол, «грешна, ничего поделать не могу». — Ох... У меня около окон они висят, штуки три достать можно, если на подоконник встать. А где оставшиеся семнадцать возьмём? — Слаймогелевые перчатки, — не задумываясь, отвечает Беннет. — А, это те, которые мы всё купить никак не можем? Уже второй месяц? — Ага. — Дорогой дневник... — стонет она, спрятав лицо за ладонями, изувеченными множеством шрамов. С тех пор, как она вступила в Отряд Бенни, их стало едва ли не в два раза больше, они повсюду: на ступнях, плечах, коленях и рёбрах. Куда ни глянь, там будет, по крайней мере, гематома или другая неприятная ссадина; но Инори привыкла — просто мажет их вонючей мазью каждый вечер, прикладывает лёд и промывает в Сидровом озере, после чего всегда простужается и неделю сидит дома, кашляя и чихая. Просто традиция какая-то. — Мне не передать ту боль и унижение... — Которую тебе довелось сегодня испытать, — заканчивает за нее Беннет, привыкший к этой фразе настолько, что знает её наизусть. Инори осекается: удивлённо округляет глаза, приоткрывает рот. Некоторое время просто молчит, переваривая произошедшее, а потом начинает сдавленно хихикать. — Если что, не волнуйся, я могу сам их собрать. Мне несложно. — Да нет! Мне тоже несложно, просто... я слабо представляю, как мы будем это реализовывать, — она мягко улыбается. — Хм, я что-нибудь придумаю, не сомневайся!***
Лучше бы не думал. Тихий вздох срывается с губ Инори, когда она зачерпывает мазь и наносит её на спину Беннета, игнорируя все его заверения о том, что с ним это случается не в первый раз и у него ничего не болит. — Прости, идея была ужасной, — признаётся он, тихо ойкая, когда Инори случайно нажимает на синяк. Мазь холодная и противная, но, по их опыту, действенная: после того, как Инори вступила в отряд Бенни, при каждом ушибе они мажутся именно ею. — Не стоило было даже её предлагать. — Нет, она была гениальной, но моё исполнение, конечно, подкачало, — мотает головой Инори. — Так упасть на тебя надо было постараться. Я вообще удивлена, что мы оба живы... Всё, я больше никогда не буду проникать на винокурню господина Дилюка ради чёртовых грибов филанемо, с меня достаточно, спасибо. — Ага... Ты тяжёлая, кстати, — в шутку замечает Беннет, за что получает особенно болезненный тычок под рёбра. — Ай, всё, прости, прости. — Вообще-то, это ты меня откормил своими рыбацкими бутербродами и яичницей, так что не надо тут! — возмущается она, быстро закрывая баночку с мазью и убирая её в свою потрёпанную сумку. Затем она встаёт перед Беннетом и приподнимает свою рубашку, чтобы показать выпирающий от появившегося жира живот. — Вот, посмотри! Раньше такого не было: я ела раз в несколько дней и весила, как пушинка, так что теперь вини только себя. — Из-за того, что ты весила, как пушинка, тебя митачурлы и отбрасывали с одного удара, — протестует Беннет. — А теперь, когда ты ешь нормально, они отбрасывают тебя за два. Я считаю это личным достижением. Инори с трудом сдерживается от того, чтобы захихикать, но всё равно старается нахмуриться и посмотреть на него недовольно. Правда, у неё это совершенно не получается: на Беннета попросту невозможно злиться, он слишком чудесный и милый, поэтому она лишь цокает языком и дует растрескавшиеся губы. — Всё, я теперь есть хочу, — жалуется она, чувствуя, как урчит живот. Раньше она игнорировала чувство голода и не ела днями, но после появления Беннета в её жизни так делать не хочется. Зная, что после первой же просьбы он вручит ей какой-нибудь пережаренный стейк, которым можно заглушить голод, Инори теперь не пытается корчить из себя великомученика и нагло ворует у него провизию, а он сам и не против. — Эх, разбаловал ты меня. — А разве это плохо? — слабо улыбается он, с любопытством вглядываясь в её лицо. — Нет, но... я очень благодарна тебе за это. Спасибо, что тратишь на меня своё время. Не думаю, что заслуживаю этого, но спасибо. Слышать такое от Инори непривычно: такие фразочки скорее в стиле Беннета, а не яркой и взбалмошной Инори, которая, по ощущениям, даже не знает словосочетание «низкая самооценка». Всегда шутит, улыбается и по-дружески хлопает Беннета по плечу, утверждая, что они прорвутся через любые неудачи, просто назло всему миру, а сейчас... говорит, что не заслуживает его поддержки? — Не говори так, я только рад проводить с тобой время и как-то помогать, — качает он головой и, помедлив, гладит Инори по волосам. Та смущённо прикрывает глаза и не то, что не возражает: немного приседает, чтобы ему было удобнее взъерошивать её причёску, и едва ли не мурчит от удовольствия. — О, у тебя иголки в волосах, ты сегодня опять экзамен по полетам сдавала? Инори замирает, а затем сдавленно воет и утыкается Беннету в плечо. Тот поддерживающе её обнимает и неловко похлопывает по спине. Полёты — тема, которую при Инори лучше не поднимать. Страх высоты смешался с бесконечными неудачами, сопровождающимися в компании Беннета, так что каждая попытка получить лицензию на полёты заканчивается маленькой катастрофой: будь то неожиданная поломка планера во время пикирования или столкновение с деревом на высокой скорости. — Да... — всхлипывает она демонстративно и сцепляет свои ладони где-то на пояснице Беннета: жест настолько привычный и родной, что ему только и остаётся, что улыбнуться, — как думаешь, сколько раз я врезалась в одно и то же дерево, пока пыталась приземлиться и никого не убить? — Даже страшно представить, — бормочет Беннет, а затем, немного подумав, предполагает. — Четыре? Или пять... я же с тобой не был тогда, всё должно было пройти лучше, чем обычно. — Не забывай тот факт, что я тоже неудачница, и даже без твоего присутствия я всегда умудряюсь как-то лажать. Так что... двенадцать. Это число звучит настолько бредово и сюрреалистично, что Беннет в изумлении вскидывает брови и, отстранившись, смеряет её неверящим взглядом, словно сомневаясь, жива ли она после этого. Судя по мягкой, хоть и вымученной, улыбке, — жива. Но, увы, только физически: морально после такого никто не выживает. — Ты... хочешь об этом поговорить? — говорит он с сочувствием. Более дельной мысли ему в голову банально не приходит, но Инори, похоже, это и не нужно: она, помедлив, качает головой. — Всё точно в порядке? Обречённый вздох, за которым, как уверен Беннет, скрывается бесконечное и всепоглощающее отчаяние. — Да, дело житейское. Кстати, у меня новые синяки появились, сейчас хвастаться буду. Вот, смотри, на колене... и на локте... о, меня ещё белка за задницу укусила...***
— Ну, а я говорю маме: «что? В каком это смысле — больше никаких приключений и никакого Беннета? Ты чего, мать?» А она мне: «ля-ля-ля, тополя, вот ты только и делаешь, что травмы получаешь, в прошлый раз всё было так плохо, что ты встать не могла, вдруг ты вообще инвалидом станешь? Я не собираюсь за тобой следить, да и вообще, когда твой отец вернётся с Драконьего хребта, вас ждёт серьезный разговор...» Нет, ну ужас же! Инори откидывает голову назад и возмущённо смотрит на Беннета, словно ища поддержки. Тот зубами снимает со своего запясться резинку, а затем быстро закрепляет только что сделанную им косичку. Волосы у Инори короткие, едва достигают плеч, так что она выходит донельзя смешной, но всё-таки милой. Поскорей бы у неё волосы ещё немного отросли. — Мне кажется, она в чём-то права, — замечает он. — К слову, ты не говорила, что в прошлый раз тебе было плохо. Почему? Инори удивлённо моргает, а затем отводит взгляд. Либо думает, как бы поудачнее соврать, либо просто вспоминает, что было несколько дней назад. Такое часто с ней случается: вроде, что-то произошло совсем недавно, а она уже стёрла это из памяти, как нечто неважное и глупое. Обычно она откидывает в дальний угол сознания полученные травмы и разговоры с матерью. — Я уже не помню толком. У меня, кажется, колени болели, ну, я их мазью нашей излюбленной помазала, и всё нормально стало. Зачем говорить о том, что уже прошло? Да и вообще размусоливать эту тему... Беннет рассеянно смотрит вдаль: на речку, в которой отражается солнечный свет, на кроны деревьев вдалеке. Над ними шелестят листья раскинувшегося дуба — того самого, где Веннесса приняла образ сокола и вознеслась в Селестию. Инори не хочется отпускать. Да, это эгоистично: он просто-напросто к ней привык, и после того, как у него появился такой хороший, хоть и по большей части бесполезный в бою напарник, путешествовать в одиночку — очень тоскливо и больно. Но с другой стороны, если она получает травмы и так уж сильно вредит своему здоровью, то он, как её друг, должен это прекратить... — Ты чего задумался? — спрашивает Инори, любопытно сверкнув глазами. — Рассказывай. — Я... просто думаю, что тебе стоит быть осторожнее, — говорит он тихо. — Всё-таки здоровье у нас одно, и если ты действительно продолжишь перенапрягаться на поручениях и на наших тренировках, то всё может плачевно кончиться. Инори шумно вздыхает. — Ты сейчас говоришь прямо как моя мама. Только гораздо мягче и не так грубо, как она, но всё же. «Может быть, потому что она права?» — думает Беннет с печалью. Он сам почти что добровольно отталкивает Инори от себя, и от этого действительно больно. Самое досадное в этой ситуации — то, что желание не оставаться одному и желание сохранить Инори в полном здравии примерно равны, хотя её здоровье должно значить для него гораздо больше, чем собственный комфорт. — Да ладно тебе, лучше не думай об этом! — советует Инори с яркой улыбкой. — Даже если мои колени сотрутся в труху, а каждая кость будет сломана по сотне раз, я всё равно буду путешествовать с тобой! В конце концов, я же хочу стать крутым искателем приключений, как мой папа, а если он вернётся и узнает, что я из-за каких-то коленей перестала драться с хиличурлами, он будет разочарован. Ты ничего не можешь изменить, так что не думай об этом лишний раз, хорошо? Звучит очень привлекательно, но Беннет так не может: рваться в приключения, зная, что его компаньону может стать в какой-то момент очень плохо, а он даже этого и не заметит. Какой из него тогда хороший друг и командир отряда?...
Знал бы он наперёд, чем кончится это неуклюжее, скомканное признание, звучащее скорее как бессвязный лепет, вовремя бы прикусил язык да сменил тему на погоду, хиличурлов, готовку... Тем ведь немеренно, и с Инори можно говорить об абсолютно любой. Например, спросить: «Инори, а чем это у тебя так вкусно пахнет в сумке?» А она удивится, нахмурится и спросит: «Стоп, что?», начнёт копошиться среди горы бесполезных вещей, распиханных по разным карманчикам и отсекам, найдёт сгнившее яблоко, которое они оставили там пару недель назад про запас. Начнёт шёпотом ругаться, бить землю ногами, критично обнюхивать сумку и давиться запахом, а потом успокоится, вернёт яблоко обратно и снова забудет в сумке. И так до полного гниения. Повезёт, если не съест. Она может... и он, кстати, тоже. Но нет. Что было — то было. И даже если закрыть глаза, спрятаться в темном углу и твердить, твердить, твердить до посинения, что это не так, далеко не факт, что обман самого себя воплотится в жизнь. Беннет пытался. Не получилось, увы. Остаётся смириться, закрыть глаза и... Инори смотрит на Беннета растерянно, даже с лёгким испугом. Краснеет. У Инори огненно-оранжевые глаза, которые он привык сравнивать с вечерним заходом солнца, пламенем костра или просто спелым закатником. Почти всегда они сверкают задором и лёгкой насмешкой, заставляя Беннета слабо краснеть и сдерживать желание глупо улыбаться; если бы его спросили, чьи глаза в Мондштадте, нет, во всём Тейвате самые прекрасные, он бы недолго думал, ведь ответ сам лезет в голову, шепча бескомпромиссное «Инори». Чёрные кресты вместо привычно круглых зрачков, вкрапления жёлтого и почти что красного — они действительно чудесны, но сейчас выглядят до того потерянными, что хочется зажать самому себе рот, натянуть на лицо широкую улыбку и сказать: «шучу». Но Беннет ненавидит лгать: даже когда всё плохо, он упрямо продолжает говорить горькую правду, лишь усугубляя ситуацию. Он падает в её глазах всё ниже и ниже, и это видно. Но он по-другому не может. — Я понимаю, что это спонтанно, и тем более пойму, если ты не чувствуешь того же, — обречённо бормочет Беннет, желая привычно положить руку на её обгоревшее от солнца плечо, потрепать в качестве безмолвной поддержки, но резко одёргивает самого себя и прячет ладони в карманах, сжимает их. Досадно. Обидно. Больно. Но терпимо. Переживет как-нибудь. От разбитого сердца ещё никто не умирал, всё в порядке. — Просто решил, что ты должна знать. Ты не обязана отвечать взаимностью. Молчание вместо ответа. Полнейший ступор: выпрыгнет митачурл — даже не шелохнется, так и будет пялиться в одну точку да рот беззвучно раззевать, не зная толком, что говорить. Держит астры еле-еле, ещё чуть-чуть — и выронит из рук. Опомнившись, она резко сжимает их за стебельки, перекатывается с пятки на носок, делает слабый вдох, выдох... — Эм... Спасибо, что рассказал. Я могу... ответить позже? В голове полная каша, прости. Я просто... я... совершенно не ожидала этого, хех. Давай завтра поговорим, хорошо? Например, на нашем тренировочном поле? Да? Хорошо? Спасибо! Беннет резко качает головой, стараясь избавиться от чувства, что при их следующей встрече его ожидает мягкий отказ и просьба больше к ней не приближаться. Что от него отвернутся. Инори много раз рассказывала о том, как обрывала общение с теми, кто ей признавался в чувствах. Почему же Беннет должен стать исключением? Он с шумом вдыхает вечерний воздух. Его ещё не отвергли, но, тем не менее, он начал закапывать себя заранее — ещё одна черта Беннета, от которой он бы с удовольствием избавился. Бессмысленных самокопаний поубавилось бы в разы. Интересно, чем закончится их встреча на поле для тренировок? Даже думать не хочется — слишком уж мысли мрачные.***
Беннет зачерпывает двумя пальцами мазь и распределяет её по щеке: он сам не заметил, когда и при каких обстоятельствах получил синяк. Возможно, когда он пытался слезть со статуи Барбатоса и несколько раз ударился головой об неё. Хотя, может быть, он его ещё где-то получил. «Инори бы им хвасталась,» — думает он со слабой тоской и убирает мазь себе в сумку. Хвастаться синяками, шрамами и ушибами — то, что любит Инори больше всего. Её отец, будучи заядлым искателем приключений, преподносил все полученные травмы, как трофей, и поэтому для Инори получать какие-то ссадины — важно. — Архонты, у тебя так много шрамов, даже завидно! — выдыхает Инори с восторгом, рассматривая изувеченное тело Беннета. Повсюду синяки и рубцы шрамов, и Инори — первая девушка, которая смотрит на них с обожанием и уважением. — Я не говорила, но в моей семье все шрамы ценятся. Ведь, в конце концов, шрамы — лишь признак того, что человек прошел через множество интересных событий, а боль — цена развития и самосовершенствования. Чем больше боли, тем лучше. Так что... чёрт, Беннет, ты везунчик! Инори заливисто смеётся, прикрыв глаза от слепящего солнца. И вот — поле для тренировок. Сердце Беннета испуганно ёкает, когда он видит Инори, переминающуюся с ноги на ногу и смотрящую исключительно на свои сапоги. Она выглядит взволнованной: руки сцеплены за спиной, губа прикушена. Кажется, она не заметила его прихода. — Доброе утро, — старается выдавить из себя улыбку Беннет, но получается, по правде говоря, фальшиво донельзя. — Всё хорошо? Инори крупно вздрагивает и поднимает голову. Щеки красные, а взгляд как-то по-странному сверкает. — Утро доброе, да, всё нормально. Не спала просто толком, но я привыкла, да. Так... аха-ха... Слушай, по правде говоря, это всё было очень неожиданно, — говорит она, неловко рассмеявшись. Не понятно, кто переживает по этому поводу больше, Беннет или Инори, но, похоже, смущены они в равной степени. — Но, по правде говоря... ты мн... ты... ёлы-палы, я говорить разучилась... т-ты мне тоже очень нравишься! Беннет стоит в ступоре: он только и может, что рассеянно смотреть на смущённую Инори и... улыбаться. Инори вытирает со лба пот и облегчённо вздыхает. — Архонты, почему признаваться в чувствах так тяжело? А, и, к слову... Она встаёт на цыпочки и быстро чмокает Беннета в щеку — именно в ту, которую он смазал их легендарной мазью. Инори отшатывается, издав многозначительное «ой, фе-е». Пусть она и вытирает в отвращении рот рукавом своей рубашки и отплевывается от горечи, оставшейся на губах, но выглядит, тем не менее, счастливой. — Фу, ты бы ещё всего себя этой бадягой измазал! А, стоп, ты откуда такой шикарный синяк себе ухватил? Я теперь тоже такой хочу... Беннет сам не замечает, как начинает смеяться. Похоже, в нём всё ещё остались крупицы везения, хотя мир намекает об обратном.