Опыт

Когда по классу проходит слушок, что кто-то успел сделать это, Олеже кажется, будто он чего-то не понял. Дома Олежа, проверив все двери по несколько раз, неловко садится перед компьютером и, замявшись, открывает свёрнутое окно. Мена Сувари голо смотрит вверх, ему — нелепо и страшно, что кто-то вот-вот зайдёт. Постучатся соседи. Кто-то увидит в окно. Олежа уходит в душ. Выкручивает горячую воду, пытается размять плечи, сипло вдыхает пар. Рвано тянет рукой. Получается плохо и долго. Выйдя из душа, он перемывает руки и с осуждением смотрит на помятое отражение. В школе всё чаще шушукают за спиной. Не про него — просто не повезло, первая парта, проблемы со зрением, — но про тех, кто делает это снова. Олежа прячется в книгу, начинает бормотать что-то вслух, пытаясь отгородиться от обсуждения, но это никого не волнует. Разговор идёт — с ним или без него. Олеже — шестнадцать, он вот-вот закончит девятый, и нельзя сказать, что он как-то привязан к классу. Учителя наседают, настаивают на школьном альбоме и воспоминаниях, говорят, что ребята обязательно будут скучать. Олежа пока не скучает. Олежа ждёт, когда это кончится. Когда галёрка разбредётся по ПТУ, когда его перестанут шпынять на переменах, когда у него прекратят выдирать тетради. И всё же ему капельку страшно. Олежа знает: школа не случается дважды. Что-то должно остаться, но пока у него — ничего. И поэтому, когда на зимних каникулах — он дома, отец в командировке — ему звонят в семь часов и говорят «подъехать», он соглашается. Олеже требуется усилие над собой, чтоб отдышаться и зажать звонок. Дверь открывают сразу: внутри, сжимая бокалы, смеются подростки; шумит телевизор; кто-то на кухне болтает по телефону — и Олежа, стиснув в руках коробку конфет с ликёром, выпускает смешок, тонущий в общем гуле. Ему предлагают вино из коробки, и он соглашается. Внутри дрожит пламенеющая решимость, и Олежа готов согласиться на всё, что предложат. «У тебя красивые брови», — говорит краснолицая девушка, сидящая рядом. Олежа расслабленно подпирает щёку ладонью — ему приятно, что кому-то есть дело — и неосторожно роняет: «А у тебя глаза». И она улыбается. Олежа не помнит имя. Олежа помнит её руку выше колена. Закрытую ванную. Заевший замок. Как шёпот жёг ухо. Как в голове была вата. Как она потянулась за поцелуем — и как это было. Выбежав в распахнутой куртке, он трёт руки снегом, пока не перестаёт чувствовать мокрые пальцы. Одноклассники шутят, что он боится девчонок. Олежа знает: скоро те, кто не даёт ему жить, выпустятся. Их место займут неподготовленные. И жить станет легче. Олеже нравится кое-кто на класс старше. Не то чтобы нравится… Просто Олежа чувствует что-то — и это приятное чувство. Не похожее на другие. У чувства — короткие волосы и партия баса в хоре. И это странно. Олежа знает: раньше такого не было. Он подходит после концерта и кладёт в грубые ладони скромный букет. Восторженно делится впечатлениями. Хвалит голос, не замечая смущённого взгляда. Олежа не замечает много чего, не отрывая глаз от растерянного лица, бездумно улыбается и болтает, наполняя своим щебетом актовый зал. Заметить приходится, когда несколько рук оттягивают его за рюкзак к трансформаторной будке у школы и учтиво напоминают о том, что цветы «только для баб». Олежа забито кивает — и ждёт, когда это кончится. Дома он садится перед компьютером и, давясь слезами, включает «Титаник» на середине, но с ним не случается чуда. Трясущийся карандаш выпадает из рук, остаётся только давящая неловкость и желание спрятаться. Он уходит в душ и бессмысленно пытается сделать хоть что-то, но не выходит. И даже отражение не может сказать, что не так. В конце концов, Олежа сдаётся. Зарекается что-то делать. Удаляет с компьютера фильмы. Перестаёт появляться на отчётных концертах. Он поступает — оставив смутное прошлое позади — и обещает себе сосредоточиться на учёбе. Получается лучше, чем в школе. Олежа старается не делать глупостей: не говорить лишнего и не задавать странных вопросов — просто смотреть. Можно украдкой. Нечасто. Когда подходит Антон… у Олежи не получается ничего.