Где стираются грани...

      Послышался стук в дверь. Кеша, только его и ожидавший, резво вскочил на ноги, преодолел прихожую и щёлкнул замком, встречая друга, который в последнее время приходил к нему за помощью с домашним заданием.       — Привет, Рома!       — Здравствуй, Кеш, — буркнул Рома, всё ещё раздосадованный тем, что Галина Васильевна устроила внезапную контрольную работу, на которой из его класса пятёрку не получил никто. Сам же Рома довольствовался коварным «лебедем».       Вот и шёл он к Инженеру — разбираться. Разбираться в хитросплетениях углеводородов, двойных связях и каше химических формул.       Инженер пропустил Рому, закрыл за ним дверь и кивнул в сторону кухни, мол, заниматься будем сегодня там.       — Чего такой недов- злой?       — Да это, — от раздражения Рома даже не с первого раза замок на куртке расстегнул. — Карга эта старая аттестат нам всем испоганить решила. Так ведь любит эти внезапные контрольные, а!       С досады он треснул кулаком по стене, будто надеялся этим решить проблему. Но сделал хуже только себе — рука тут же заболела. Ещё больше разозлившись, парень поморщился, но снял куртку и сдержанно повесил её на вешалку.       — Не делай так, — строго сказал Кеша и, перехватив руку Ромы, погладил покрасневшие костяшки. — Больно же!       — Да неважно, — бросил Рома, но как только Кеша взял Ромины руки в свои, тот как-то резко вздрогнул, сразу же остыл и умерил пыл, как будто всю злость через это касание отдал и расстался с ней навсегда. Парень мрачно помолчал, вздохнул и продолжил. — Ладно, разберёмся. Сам как?       Они прошли на кухню, где Кеша тут же принялся хозяйничать, накрывать на стол, заваривать чай, доставать справочники по химии и всё остальное, что было необходимо им сегодня. Параллельно он отвечал на вопрос Ромы:       — Я прекрасно п-просто. Правда, есть четвёрка одна, но это ничего совсем, я поправ- исправить всегда могу. А в остальном ничего плохого не случилось, да…       Рома присел на стул и с шумом опустил портфель на пол у стены. Достал оттуда тетрадь по химии, учебник и черновик.       — Исправишь, — подтвердил Рома, потому что знал, что для его друга нет ничего невозможного.       Кеша поставил перед гостем чашку с горячим ароматным чаем и тарелку с печеньем, которое готовил вчера с утра до вечера. Всё же надо отдать Роме должное — именно благодаря ему в этом доме появлялись продукты питания, без которых жить было бы тяжело.       Рома вдохнул в себя запах печенья поглубже, желая насытиться одним только запахом. Но не смог — да и к чему? — и взял одну штуку в рот. Он хрустнул зубами, и по языку тут же растёкся сладковатый вкус.       — Ох, — только и сказал Рома с наслаждением. — Это… Прекрасное печенье. Спасибо тебе огромное.       — Да не за что, — Кеша смущённо поправил съехавшие с переносицы очки и улыбнулся. — Это тебе спасибо. Что, ну… Муку вчера притащил. Надеюсь, что… Ну… Не украл?       — Ну… почти, — хитро заявил Рома, мол, лучше его другу не знать, какими окольными путями добывалась эта мука. — Как говорят американцы, деньги не пахнут! И мука, стало быть, тоже.       Кеша рассерженно передёрнул плечами. В следующий раз надо будет упорнее выпытывать у Ромы, как тот достаёт вещи.       — Неприятно краденым пользоваться. Лучше уж поголодать, честно, — признался он, двигая тарелку с печеньем ближе к Роме и дальше от себя.       — Правда? — недоверчиво спросил Рома.       Он посмотрел на ситуацию с другой стороны, но точки зрения не поменял: пока были шансы, нужно было их использовать. Ухватиться за соломинку, делать всё возможное, чтобы выжить, а не голодать из-за того, что «краденым пользоваться неприятно».       — Да брось ты, — неловко сказал он и отодвинул тарелку к Кеше. — Что-что, а тебе голодать я точно не позволю.       — Я не об этом, — Кеша не отодвинул тарелки, но и печенья не тронул. — Это твои, я уже поел, честно.       Он мог бы пуститься в долгие философские рассуждения о том, что кому-то эта мука была нужнее, а в конце со слезами наброситься на Рому за то, что тот лично обделил каждого сироту и пенсионера страны. Но сейчас нужно было заниматься химией.       — Ну, смотри сам… Я всё равно тебе оставлю. Вдруг врёшь, — Рома пожал плечами и съел ещё одно печенье, запивая его чаем и по возможности растягивая удовольствие подольше. Пока он, голодный, объедался чудесным Кешиным печеньем, не мог думать ни о чём — особенно о химии.       Кеша притворно надулся, мол, чего это мне не верят, и распахнул Ромину тетрадь по химии.       — Мда-а… — протянул он, оглядев сплошные красные чернила, залившие страницу, и двойку внизу. Вот он ни за что бы не довёл свою тетрадь до такого состояния.       Рома слегка подавился чаем, но, прокашлявшись, ответил:       — Да не надо так категорично! Я же ещё не потерян, да? Меня ещё можно исправить?       Он сам заглянул в собственную тетрадь и подивился обилию красного цвета, ярким огнём бросавшегося в глаза. И сам протянул: «Кошма-ар», будто впервые видел результат собственной успеваемости по химии.       — Исправить-то можно, конечно, — заговорщически ответил Кеша хитрым голосом, пододвигаясь к Роману немного ближе. — Если внимательно слушать будешь.       Мальчик и сам не понял, что на него нашло — всё произошло так резко, захлестнув мозг тёмной паутиной, что воспротивиться он не успел.       — Я… — Рома сглотнул, как только товарищ подвинулся к нему на слишком близкое для друзей расстояние. — Я буду слушать! Внимательно.       В подтверждение своих слов он, скрывая дрожащие пальцы за резкими движениями, распахнул учебник по химии и нашёл тему — электронный баланс, который Роме решительно не поддавался.       — Вот… Вроде только неделю назад прошли, а уже контрольная. Ну, несправедливо это.       Странное наваждение прошло, Кеша резко встряхнул головой и закусил губу. Надо бы научиться держать себя под контролем.       Однако от внимательного цепкого — пусть и с очками — взгляда не ускользнула резкая перемена в настроении соседа и необычная для него нервозность. Отодвигаться сейчас было бы, наверное, глупо, поэтому он остался на месте и тоже уткнул взгляд в учебник.       — А-а-а, ну… Это достаточно просто. Смотри, — Кеша вынул из пенала ручку. Ту самую, которую недели две назад Рома привёз из какой-то поездки со своими корешами. Красивую, по форме напоминающую русалочий хвост, и очень-очень блестящую.       — Ага. Смотрю, — для убедительности Рома вперил взгляд в тетрадь, чтобы не видеть то, как Кеша встряхивает своими кудрями и закусывает губу. Слишком… слишком притягательное это было зрелище. А на такое во время химии отвлекаться нельзя было, но, пока парень смотрел в тетрадь, перед глазами все стоял закусывающий губу Кеша.       Не удержавшись, Рома ещё раз бросил взгляд на друга, который так сосредоточенно хмурил брови, что самому пришлось сдержать невольную улыбку.       Кеша тем временем уже распахнул свою тетрадь, которую специально завёл, чтобы помогать другу с домашней работой — в таких делах он любил порядок — записал дату, название предмета, тему урока и приступил к азам объяснения, стараясь сразу не вдаваться в слишком уж сложные подробности и описать всё максимально простым языком.       — Ага, понятно, — сказал Рома, хотя на самом деле ему пока ещё ничего не было понятно. Какие-то электроны, какие-то общие множители, и то ли слева коэффициент ставить, то ли справа — он быстро запутался в химической каше. И в скором времени честно признался. — Стой, погоди… Нет, я всё ещё мало что понимаю.       Иннокентий послушно остановился, отмотал свои мысли назад — примерно до того момента, когда Рома в последний раз понимающе кивнул, и принялся терпеливо объяснять всё заново. Он изо всех сил старался не путаться, чтобы голос его звучал ровно и по возможности мягко — говорят, так на мозг лучше действует, — но всё равно запинался, порой произносил полнейшую чушь и исправлял сам себя.       Мешало это не сильно, но до ужаса внимательный Кеша заметил, что с Ромой снова что-то не так…       — Стой, подожди, Кеш… — взмолился Рома, с ужасом осознавая, что он снова с первых же слов начал путаться. — Я всё ещё не могу запомнить, что происходит со степенью окисления у восстановителя…       Он обречённо откинул ручку на стол и зло посмотрел на тетрадь, откуда над ним насмехались коварные формулы и цифры.       Кеша попытался ещё раз. Защёлкнув колпачок на ручке, он начал показывать самым её кончиком на цифры.       — Вот смотри, у восстановителя степень окисления повышается, потому что он окисляется. Понимаешь, окисляется? Попробуй повторить.       — У восстановится степень окисления повышается, — послушно повторил Рома. — Значит, свои электроны он отдаёт. То есть, окисляется… Да?       Он так надеялся, что правильно всё повторил и понял, чтобы не сердить Кешу. Чтобы тот не вздыхал устало и не злился на него из-за того, что тот немного не догоняет в химии.       — Во-о-от! Ты молодец большой, Рома! — Кеша щедро похвалил друга похлопыванием по плечу и задал следующий вопрос, — Следов… Ну, то есть, что тогда происходит со степенью окисления у окислителя?       — Понижается, — выдохнул Рома, чудом сообразив, что от него требуют — слишком неожиданным и желанным было это похлопывание. — У окислителя понижается.       — Верно, — удовлетворённо кивнул Иннокентий и в несколько лёгких штрихов написал в своей тетрадке окислительно-восстановительную реакцию. — Теперь попробуй решить.       — Ага…       Сначала Рома неуверенно взял свою ручку и немного погрыз её колпачок. Сначала, по всем правилам, нашёл окислитель с восстановителем, выписал, указал степени окисления, посчитал электроны… Теперь ему и правда вдруг пришло осознание, каким образом это всё решается. Как будто Кеша развеял пелену перед глазами, и до Ромы дошла простая истина.       — Правильно? — сказал он, дав Кеше посмотреть в тетрадь, исписанную пока ещё неуверенным почерком.       Десятиклассник торжественно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся.       — Вот видишь, а говоришь, не понимаешь, ну, ничего! Всё ты понимаешь, просто немного, ну, толкн- подтолкнуть надо, вот и всё…       — Да, наверное, — согласился обрадованный Рома. Вот чудеса! Если бы все учителя были такими терпеливыми и хорошо объясняющими, как Кеша, вот тогда бы все понимали и химию, и физику, и алгебру с геометрией… Преисполненный благодарности, Рома улыбнулся. — Спасибо тебе, Кеш, большое спасибо!       — Ой, да не за что… — смущённо отмахнулся Кеша, однако улыбки в стиле «ну какой же я молодец» удержать не смог. Он перелистнул учебник на следующий параграф, побарабанил пальцами по странице и сказал: — Неплохо бы тебе и этот материал объяснить. Чтобы ты на уроке, ну, сразу же понял и долго не раздумывал.       — Давай! — Рома радостно потёр руки.       Не то чтобы ему резко понравилась химия или он внезапно захотел начать в ней разбираться. Просто он смекнул, что тогда останется с Кешей подольше. Продлит время, чтобы любоваться его солнечной улыбкой, пушистыми кудрями и… чертовски красивыми руками.       Нет, он определённо думал не о том, но назойливые мысли сами лезли в голову, не давали сосредоточиться.       — Тогда смотри! — Кеша обрадовался и сам возможности поговорить с лучшим другом о любимом предмете и, недолго думая, погрузился в объяснения, пусть и сбиваясь, но ловко раскладывая всё по полочкам, периодически расписывая особо сложные формулы на листочке и постоянно проверяя, внимательно ли слушает его Роман. — Всё понял?       — Чудеса, — шепнул Рома, вглядываясь в листочек.       Это точно не какая-то шутка? Неужели он и вправду понял, что происходит в этом удивительном предмете? Кеша потрясающе объяснял химию, и Рома в очередной раз убедился, что лучше его друга никто не сможет втолковать ему электролитическую диссоциацию.       — Ты… ты очень крут, — смущённо сказал парень и с чувством пожал Кеше руку. Точнее даже, не пожал. Как-то накрыл чужую ладонь своей, а потом уже, перебирая пальцами, пожал.       Произошло это почти что автоматически. Рома не совсем понял, для чего это делал, но, когда осознал, что Кеша смотрит на него подозрительным пристальным взглядом, тут же постарался убрать свою руку.       «Стоять!» — безмолвно приказал Кеша, едва Рома шевельнулся, и сжал его руку ещё крепче, сначала чересчур, чтобы тот не смог вырваться, а потом слегка расслабил.       — Ты тоже крут, Рома! — произнес он мягким шёпотом, приблизившись к лицу Ромы своим. — Ну и что же ты покраснел весь, как бумажка из лак… лакмуса в кислотной среде?       Потом Иннокентий этот момент вспомнит с огромнейшим стыдом, но сейчас он слабо осознавал, что делал, действовал по наитию, позволив не самой лучшей своей части взять дело в свои руки.       — Ничего не хочешь мне сказать?       — А-а, спасибо? — Рома позволил себе слабость кинуть короткий взгляд на губы Кеши, но тут же снова посмотрел тому в глаза, стараясь не выдавать своего волнения… которое взялось невесть откуда! Щёки действительно мгновенно вспыхнули, а ладонь, которую всё ещё нежно сжимал Кеша, вспотела. — Я уже много раз говорил, конечно, но всё равно…       — Неверно, — голосом учителя отрезал Кеша, приблизившись ещё сильнее. — Ты что-то другое сказать хочешь.       Освободив одну руку от Роминой ладони, он нашарил обтянутое брюками колено и сжал его, легонько поглаживая самыми кончиками пальцев. Здравомыслие пыталось шептать, что они зашли слишком далеко, но и останавливаться тоже было поздно.       — Хочу? — переспросил Рома и облизнул пересохшие губы.       Он собрался было что-то ещё ответить, но прикосновение к колену тут же сбило все мысли, и парень запнулся, не успев и рта открыть. Сначала он решил, что это самое прикосновение было случайным, неосторожным. А потом посмотрел вниз и обомлел: Кеша буквально гладил его по ноге.       — Ты чт… — сглотнув, спросил он, не договорив. — Что… делаешь?       — А сам-то как думаешь?       Кеша и не подозревал, что может говорить так — твёрдым бархатистым голосом, без присущих ему ноток неуверенности в себе и запинок. Однако сейчас эта способность была как нельзя кстати.       Он чувствовал, как его голос действует на Рому. Тот всё сильнее краснел, руки его увлажнялись, а голос дрожал. Но в воздухе не было того резкого напряжения, которое дало бы понять, что кому-то из мальчиков происходящее не нравится.       Кеша уже был готов начать. Так, как обычно подобные сцены начинались в книгах — с прикосновения губами.       Но сначала решил добиться чётко поставленной цели: вытянуть-таки из Ромы признание… В чём? Иннокентий и сам не знал. Знал только — чувствовал — что что-то Рома не договаривает.       Причём уже давно.       — Ох, Кеша…       Рома мгновенно ощутил приливающую к щекам краску — стоило только его другу заговорить по-кошачьи ласково и лицо своё приблизить к его лицу. Парень прикрыл глаза, чтобы не видеть теперь Кеши.       — Кеша, постой, я…       «Что я должен думать?»       В последнее время Рома стал замечать за собой, что он часто наблюдает за другом. Но наблюдает совсем не так, как за уличной шпаной, способной в одну секунду натворить множество дел. Рома ловил взглядом каждое движение Кеши, будь то жестикуляция руками или приветливая улыбка. От этой улыбке у Ромы ёкало сердце, и он расцветал и улыбался сам.       Потом до него дошло, что это странно.       А в те моменты, когда они сталкивались на переменах после уроков физкультуры у Кеши, восьмиклассник очень уж откровенно поглядывал на его оголённые руки и ноги. Это не шло ни в какие ворота, не лезло ни в какие рамки, и ладно бы только это, но ведь и сны начали сниться соответствующие.       И неужели то, что он краснеет каждый раз, когда Кеша без задней мысли его касается, так сильно заметно? Неужели настолько заметно, что…       — Ты… ты уже знаешь? Знаешь это?       — Ну конечно же, — Кеша по-доброму усмехнулся, шаловливо дунув Роме в лицо.       Рука его с колена перекочевала в вечно прилизанные волосы и ласково разворошила их. Кеша будто бы понял, что начал слишком резко, и решил немного смягчить ситуацию простыми, пусть и не очень дружескими прикосновениями.       Как же ему было не знать? Как же было не заметить, если Роман, изголодавшийся по простому человеческому общению, на первый же намёк на привязанность кинулся как голодный? Как же было не увидеть алеющих щёк, блестящих глаз, покрывающих кожу мурашек? Может, и правда никто не замечал — но не Кеша.       Кеша Рому читал как открытую книгу.       И, разумеется, сразу же заметил, в какой именно момент тот преодолел ступень дружбы и начал испытывать нечто куда более глубокое и пугающее. Хорошо помнил, что он тогда изо всех сил пытался ограничить с Кешей общение, даже поссориться хотел. Не вышло.       И вот, настал наконец тот момент. Пора было уже разрушить стену бессмысленного молчания, мешающую обоим. Вывести Рому, как сказал бы его одноклассник Юрка, на чистую водицу.       — Давно знаю.       Раскусили.       Трещала по швам тайна, которую Рома мысленно поклялся хранить до тех пор, пока не пройдёт влюблённость, не остынут чувства.       От дуновения Рома зажмурился так, как будто Кеша хотел не поговорить с ним, а живьём съесть и костей не оставить. А затем ещё хуже — рука друга взъерошила его волосы. И так по-доброму, так успокаивающе. Так, как будто можно было надеяться на взаимность. Но ведь это было бы слишком хорошо, правда?       Рома осторожно убрал Кешину руку. Чтобы не тешить себя надеждами и тайными желаниями лишний раз, чтобы не думать, что у него есть шансы вообще. Он только спросил, глотая слёзы:       — Как давно? Это было так заметно?       — С самого начала, — ответил Иннокентий, немного расстроенный тем, что его отстранили.       В современных законах — и моральных, и юридических — с подобной любовью было сложно, и если Кеша считал, что этими мелочами голову забивать не стоит, то Рома, кажется, думал совершенно наоборот.       Однако если уж они вышли на откровения, то просто забыть об этом моменте и продолжить заниматься химией было бы просто кощунством. И Кеша, уже охваченный пусть и не самой доброй, но определённо не трусливой своей частью, решительно вцепился освобождённой рукой Роману в плечо, а второй мягко погладил острые костяшки, обтянутые тонким слоем кожи.       И поцеловал.       Поцеловал!       Рома оторопел даже не столько от поцелуя, сколько от осознания, что это вообще произошло. Что такое могло произойти чисто теоретически. Что Кеша может вскрыть его, как ему раньше казалось, непробиваемую железную броню, прочесть, прочувствовать, увидеть, услышать, докоснуться до глубины души и понять, узнать то, о чём так жаждет Рома, о чём так мечтает тяжёлым взглядом в потолок по ночам и…       Поцелуй.       Самый настоящий и реальный, но — совсем другой в отличие от тех, что снились ему ночами. Во снах каждый поцелуй был коротким, смазанным, мимолётным, таким, что прочувствовать его и распробовать было почти невозможно. А сейчас — Рома ощущал на себе Кешины мягко вжимающиеся тёплые губы.       Осознание пришло спустя время, в тот момент, когда Кеша почти притянул к себе Рому за плечи и обнял, не думая выпускать. Парень тут же потерял самообладание и, опьянённый, втянулся в поцелуй, как будто тот мог выскользнуть из реальности, как сон. Утекающие секунды, тающие мгновения, исчезающие моменты того, что хотелось продлить как можно дольше, чтобы только чувствовать вкус Кешиных губ, сладких, как его печенье.       Кеше мучительно хотелось взять все дело в свои руки, но сейчас он понимал, что Рому это может только напугать. И без того друг выглядел так, будто не полюбил лучшего друга, а, как минимум, совершил страшное преступление.       Поэтому целовать мальчик старался как можно нежнее и осторожнее, позволив Роману самому перейти границу целомудренного прикосновения губ и начать настоящий поцелуй. Ладонь, которой он до этого буквально впился в чужое худое плечо, расслабилась и принялась ласково поглаживать — сначала выступ тонкой ключицы, потом шею, потом гладкую влажную от слёз щёку.       Осознав последний факт, Кеша резко прервался и отстранился. На секунду вдруг стал прежним, неуверенным в себе и слегка забитым мальчишкой.       — Ты чего? Ну? Не хочешь, что ли?       — Хочу… — прошептал Рома и немедленно со злостью вытер слезу. Слова сами сорвались с распухших губ, признание само вылетело из груди, стоило только пасть стене недомолвок между ними. И хоть это и так было очевидно и не нуждалось в подтверждении, Рома сказал. — Кеша, я люблю тебя. Так люблю…       И снова сам припал к его губам, уже более уверенно, уже зная, чего он хочет. А хотелось — всего, одновременно, в одно мгновение и сразу.       Иннокентий хотел было облегчённо выдохнуть, но не успел — Рома снова прижался к нему губами. Причём двигался он куда более жадно и уверенно, проникая языком в Кешин рот и стараясь доставить тому удовольствие. Раскрывшись и раскрепостившись, Рома осмелел, и поэтому Кеша позволил осмелеть и себе.       «Я тоже тебя люблю», — отвечал он лёгими поглаживаниями, полными искренней ласки и заботы. Вот рука его соскользнула с щеки обратно, на плечо, а оттуда — ещё ниже. Вот вторая, та, что доселе не смела отпускать дрожащей горячей ладони, переместилась на бок и принялась хозяйничать там.       Кеша в такие моменты не доверял самому себе, напряжённо контролировал каждое своё движение в страхе причинить любимому маленькому Ромочке боль — тому итак её в жизни хватало.       А он, Кеша, обязан, по крайней мере сейчас, заставить забыть об этом. Подарить те ощущения, от которых вся жестокость этого мира, до сего такая очевидная для Стрельникова, слегка померкла и отступила. Показать, что, помимо злости и жестокости, существуют любовь, нежность, ласка — и Рома имеет на них полное право, как и любой другой человек.       От такого обилия любви, которая сквозила в каждом движении, в каждом касании Кеши, у Ромы закружилась голова — слишком много чувств, приятных, необычных и таких редких для него. Когда в последний раз он получал заботу и объятия, полные искренней привязанности? Когда он мог полностью довериться другому человеку, да так, чтобы полностью отдать себя в его руки, чтобы быть уверенным в том, что тому человеку жизнь и сердце свои навеки отдал, положил, как на алтарь?       Рома сам обнял Кешу за плечи, полный неизъяснимой страсти и любви, которые, спящие долгие годы, наконец нашли выход — в объятиях, в поцелуе, в прикосновениях кожа к коже, сердце к сердцу, душа к душе.       А Кеша боялся сам себя. Боялся причинить Роме боль, боялся напугать своей чернотой, обычно скрытой под слоем искренней наивности, боялся сорваться и увидеть в металлически-серых глазах разочарование.       Но никак не мог остановить себя. Не уследил за собой, перешагнул запретную тонкую грань, свалился с края в пропасть. Теперь оставалось только тщательно себя контролировать, обдумывать каждое движение и внимательно наблюдать за реакцией Романа на каждое свое действие.       Вот он расстегнул и тут же стянул с худых плеч белый пиджак и вопросительно выдохнул в чужие губы.       «Не против продолжения?»       «Пожалуйста, не останавливайся…» — было первой мыслью Ромы. Он, растаявший и расплавившийся, растерявший осознание происходящего ещё три минуты назад, прикрыл глаза и позволил Кеше стянуть с него и любимую чёрную вололазку.       А вторая мысль…       — Кеша… Что мы делаем? — с моментально охватившей его тревогой спросил Рома. Тут же холод пронзил голый торс, и по коже прошлась волна мурашек. — Кеша… Это какое-то безумие.       — Н-не знаю… — честно признался Кеша, так и застыв с водолазкой в судорожно сжатых кулаках. Сохранять контроль было все сложнее и сложнее, но он справлялся, удерживал холодную ревность в себе. — Но если… Если ты не против, почему бы… И нет?       Тёплые карие глаза, до этого глядящие в чужие, серые, вдруг соскользнули к оголённому телу. И разум мгновенно захлестнуло бешенство. Как огонь, оно словно бы выжрало остатки неуверенности, остатки каких-то мыслей, которые отчаянно противились тому, чтобы мальчики выразили наивысшую степень привязанности человека к человеку.       Синяки. Много синяков. Кровоподтёки, ссадины, шрамы, ожоги — целая куча травм, скрытых ранее под длинным воротом и рукавами. Затуманенному от боли и сострадания взгляду представали то одни, то другие картинки — вот тут о Рому разбили бутылку, тут затушили сигарету, а тут хлестанули чем-то длинным и тонким…       Из горла Иннокентия вырвался злобный рык.       — Кеша, мне страшно… — честно признался Рома и сразу же сжался под пристальным взглядом друга, изучающим его тело.       Парень чертовски стыдился своих синяков, боялся, что кто-нибудь может их увидеть и узнать о том, что ни отцу, ни матери до него нет дела, и оба не видят ничего плохого в том, чтобы лишний раз самоутвердиться за его счёт.       Но Кеша не скажет ничего плохого, нет. Наоборот — зацелует каждый шрам, каждую царапину и каждый синяк и до краёв наполнит его своей любовью.       Но всё-таки было чертовски страшно. Если что-то пойдёт не так, если он сделает какую-то глупость и рассердит этим Кешу. И если снова последуют удары, снова будет больно и неприятно…       Он сломается.       — Очень страшно…       Нет, не на Рому была направлена Кешина злость. Уж явно не на него. Кеша мог злиться на Рому-вора, укравшего для него мешок муки, на Рому-драчуна, вступавшего в уличные потасовки, которые большую часть времени его даже не касались, на ленивого Рому, который кидал в рюкзак тетрадь по математике, не записав домашнее задание. Но всё это была не настоящая злость — лишь мягкий и лёгкий её отголосок.       По-настоящему злиться на маленького ранимого мальчика, покрытого сетью следов от ударов — за что?       — Не бойся… — прошептал Кеша тихо-тихо, но в самое ухо, опаляя холодную кожу горячим дыханием. Кончиками пальцев осторожно коснулся первого синяка, на тонкой белой коже резко бросающегося в глаза. — Я не сделаю тебе больно… Никогда не сделаю.       Теперь сдерживать тьму стало в разы проще. Будто она сама прониклась состраданием и решила в этот раз отступить.       Кеша снова поцеловал Рому, уже без скованной сдержанности, лишь с лаской и нежностью.       Рома нервничал, страшно нервничал, но ничего не мог с собой поделать. Бесконечные поцелуи, долгие, глубокие, вскружили голову до того, что парень сейчас не мог ни о чём думать, кроме как о том, чтобы поддаться Кешиным ласкам. Для него в мире остался только Кеша, его губы и его руки.       Тот самый человек, который пригрел у своего сердца маленького озлобленного волчонка, дикого зверёныша, приручил, научил быть привязанным к кому-то, позволил проникнуться чувством любви, поддержки и заботы — того, чего ему так не хватало в семье.       Стало быть, Кеша и был его семьёй.       Кеше в голову пришла идея. Пока ещё нечёткая и абсурдная, но, как ему показалось, просто гениальная. Разумеется, сейчас он её озвучивать не стал, но запомнил крепко — она врезалась ему в подкорку мозга.       А пока он решил не разрушать такой идеальный момент и продолжал ласкать Романа, как котёнка. Откуда Кеша знал, как это делать — он и сам не догадывался. Наверное, действовал по зову сердца, иначе нельзя было назвать то, как умело его руки исследовали чужое тело, вверенное ему.       Боясь зайти слишком далеко, Кеша продолжал целовать Рому и гладить нежную кожу. То и дело пальцы нащупывали очередной выступающий шрамик или шероховатый ожог — и тогда внутри вскипала злость. И чем сильнее Кеша злился на тех, кто причинял Роме боль, тем больше проникался любовью к самому Роме.       Поначалу при каждом касании до синяков и шрамов Рома вздрагивал, боясь, что это может кончиться ударом, но потом привык к тому, что от Кеши нельзя ожидать подставы и предательства. Что Кеша не сделает больно, не заставит корчиться в муках агонии и сжиматься от страха. Наоборот — утопит в поцелуях, заласкает так, что боль пройдёт.       Он и сам пытался поглаживать Кешу по спине, но такими неумелыми и глупыми ему казались собственные движения, что оставалось только полностью отдать себя Кеше.       И пусть река несёт их вдаль, пусть будет то, что будет. То, что должно было случиться…       Наконец Кеша нашёл в себе силы отстраниться.       В книгах такие моменты описывались как нечто тяжёлое, «будто от сердца отрывают», ему же было легко — он прекрасно знал, что если вдруг захочет приникнуть губами снова, то не встретит никакого сопротивления. Знал, что бедный Рома теперь даст ему всё, что Кеша только ни захочет. И чертовски красивые дорогие ручки из-за границы, и самую вкусную еду, и… себя самого.       Однако меру всё же необходимо было знать. Слишком много эмоций для одного дня, слишком много признаний, а Рома и без того чертовски перед ним уязвим. Теперь, с разрушением стен робости и недомолвок, он чувствовал себя беззащитным.       Необходимо было строить новые стены. Крепкие, надёжные, правильные. Которые спасут от всех опасностей и угроз и подарят настоящее счастье.       Эта реальность начала казаться Роме такой счастливой, такой полной любви и доброты, что, когда Кеша отстранился, он сначала не поверил в то, что это может закончиться. Словно боясь, что его друг может раствориться в воздухе, будто его никогда и не существовало, Рома протянул дрожащие ладони к его лицу и взял его обеими руками.       — Кеша… Господи! Спасибо… — только и смог выдохнуть Рома. — Пожалуйста, давай не будем торопиться. Ты… ты ведь не уйдёшь от меня никуда, правда?       — Не уйду, — серьёзно пообещал Кеша.       Куда он мог уйти от Ромы? От своего Ромы? Такого любимого, такого отчаянно нужного мальчика с не самой весёлой жизнью, но, несомненно, чистым сердцем. Таким, какое достойно всего самого лучшего.       И Кеша отдал себе твёрдый приказ подарить Роме это самое лучшее. Поселить у себя под сердцем и никому никогда не давать в обиду. Ловить каждую улыбку, сцеловывать каждую слезу, делить напополам и счастье, и горе.       В этом ведь и заключается настоящая любовь, правда?       Правда, ответил мальчик самому себе, положив руки на запястья Ромы и некрепко сжав, чтобы показать, что он рядом. И всегда будет.