Из сказок

Тсуна рассказывал детям сказки — о рыцарях, храбрых и не очень принцессах, о драконах, которые оказывались в заточении за то, кем являлись, но расплавляли ледяные клетки вокруг себя, обращаясь сильнейшими в истории. Другие воспитатели его обожали — когда приходил Тсунаеши, дети быстренько кучковались на коврике посреди игровой комнаты и смотрели на взрослого — мальчишку — с бесконечным ожиданием, с трепетом, открывая порой беззубые рты. Тсунаеши не спеша снимал и вешал свое пальто, разматывал теплый шарф и лукаво улыбался, слушая недовольный гул малышей. Дети его тоже любили — безмерно и безоглядно. Тсунаеши умел быть строгим и справедливым, и он прививал им знание того, что даже принцесса может стать воинственной королевой, что даже дракон может пострадать от несправедливости, что и принцы бывают подлыми и глупыми. А бывает — все с точностью до наоборот. Сказки Тсунаеши, казалось, не кончались, и говорили, он помнил каждую ранее рассказанную — потому что дети просили повторить старую, любимую, и он, улыбаясь, заговаривал громким и энергичным — или, напротив, грустно-трагичным голосом. И дети затихали. Тсуну, в общем-то, все любили, и сказки его считали самой что ни на есть волшебной палочкой. А приходящий за ним порой высокий темнокожий мужчина, держащий на руках совсем миниатюрную девочку, как две капли воды похожую на Тсунаеши, кажется, любил больше всех остальных вместе взятых. И дети шептались за дверями группы: «Дракон». Тсунаеши улыбался в глаза Занзасу, касался губами его губ, целовал в щеку дочь и посмеивался, вновь одеваясь, всегда — тепло, всегда — наматывая на шею широкий бордовый шарф. — Перестань рассказывать детям о мафии, — бурчал порой Занзас — на него иногда находило. А Тсуна улыбался и, протягивая руки, чтобы забрать у него их дочь, отвечал: — Прости, но они просят сами. Дракон-Занзас вздыхал — и дети за дверями, ведущими в группу, пищали, думая, что вот-вот из его рта если не появится настоящее, рыжее-рыжее пламя, то уж точно повалит пар. Занзас прикрывал удрученно глаза, и дочка, перекочевавшая на руки другого папы, хихикала тихонько. — Папочка-дракон, — говорила она. Только их собственный ребенок слышал все эти сказки в изначальном виде — с именами, с титулами, со смертями главных боссов. Но любила называть тех, кого знала по сказкам, именами героев, которые Тсуна придумывал для детей в детском саду. Так что Занзас был папочкой-драконом. А Тсунаеши — папочкой-рассказчиком. И в общем, им ничего не мешало. А дочка запоминала папины сказки и рассказывала их сама позже. И Занзас говорил: «От рассказчика родилась рассказчица». И дочка смеялась, а Тсуна улыбался загадочно — уверенный, что и драконицей их дочь станет видной. А потом заговаривал, рассказывая семье новую сказку. Сказки у Тсунаеши никогда не кончались. И он… сам порой не знал, откуда они появляются в его голове. Но рассказывал их людям вокруг — и считал, что только это является верным их применением. Занзас хмурился временами, но послушно слушал истории вместе с дочерью, а когда наскучивало — склонялся и начинал осыпать неторопливыми поцелуями горячих губ своего рассказчика. Дочка шикала и, не обращая никакого внимания, терпеливо ждала окончания сказки. Тсунаеши всегда их заканчивал. Дочь уходила спать, сонно обнимая и целуя отцов в щеки. А Занзас скалился — заставляя мужа краснеть, заставляя чувствовать приближение самого настоящего дракона. Свет в доме выключался, но двое из сказок еще не ложились спать.