советы для кометы

Джин любит девушек. Мягких, теплых, которые всегда вкусно пахнут и даже во взгляде дарят такую нежность, что мурашки по коже разбегаются от одного лишь упоминания имени. Ему нравятся покорные. Те, кто все-все для тебя сделают и луну достанут с неба, лишь бы счастлив был. Ему нравятся властные. Те, которые одним только взглядом подчиняют и вызывают желание на колени опуститься да хорошенько постараться, дабы доверие заслужить. Что уж говорить, ему и глупенькие, наивные нравятся, которых защищать хочется, любить хочется и всегда с ними ходить под ручку. Парни Сокджину не нравятся, да и никогда не нравились даже. Уважение и привязанность к своим тонсенам, это конечно, это без проблем, но представить его идущим куда-то, и переплетающим пальцы с Чимином, что на танцы ходит, или с Тэхеном, который сосед… Это уж нет, извините. Да вот Намджун, черт его дери. — Я тебя ненавижу, тварина ты такая. — Не шути так, хен, я и обидеться могу. Намджун смеется, широко рот раскрывая, и руку джиновскую покрепче обхватывает пальцами длинными своими. У него хватка, ей богу, словно эспандеры крутил только так по молодости, а глаза горят и не тухнут, что на мгновение, Киму сглотнуть нервно хочется: младший смотрит на него как на добычу. И не на такую, которую хочется съесть за трапезой, попивая вино, а на ту, которую к стенке прижать, да не отпускать до наступления весны. А зима у них эта, к слову, затяжная очень. Холодная. Но Намджун ведь совсем не такой, он не станет. Джин знает это, а потому под взглядом таким еще больше тушуется, думает, что сделать мог не так, когда разозлить успел, ведь он может и старший, но, если сравнивать, совсем глупенький хен выходит. Совсем-совсем глупенький. — Мне кажется, ты действительно тупица еще тот, Джин-хен, — смеется Чимин непринужденно, отводя взгляд в окно и размешивая сахар в чае, — у Намджуна айкью может и высокий, да только он не хитрый совсем. Читай как открытую книгу, сколько захочешь. — И что ты этим пытаешься сказать? — Джин хмурится непонимающе, ответы на вопросы свои ожидая услышать, но только Чимин вновь смеется, правда, к его счастью, в этот раз снисходительнее. — Ты только не подумай ничего, ладно? Да только вот… нравишься ты ему, хен. Мы все так думаем. Ким позволяет себе зависнуть на минуту. — В смысле «мы все»? — говорит он, и возмущению его нет предела, — В смысле «мы все», Пак Чимин, ты с кем эти вопросы обсуждаешь?! Младший от смеха и испуга проливает чуть чай и шипит раздраженно, вызывая легкую улыбку на джиновском лице. — Да все мы! Чонгуки, Тэхенни, Хосоки, да даже Юнги, твою мать, мы уже все давно поняли, что ты ему нравишься, только ты сам сделать ничего с этим не можешь, — он спешно вытирает расплывающееся пятно на своих белых брюках и чуть ли не хнычет, драма хеновская перестает волновать его в тот же момент, как в воспоминании сумма заоблачная за химчистку всплывает, — Блять… — Не ругайся. Ким дергается, руку незаметно пытается вытащить, только напрасно все. Тот диалог уже в который раз затапливает его изнутри, заставляя захлебываться в этих воспоминаниях. Но Сокджин ведь не такой, тогда к чему это все вообще? И Намджун не такой, ему девушки всегда нравились, да и те, уж подавно на хена такого сякого не похожи. Он размышляет об этом не очень долго. К моменту, когда Ким приводит его, такого раздумывающего над смыслом бытия, к себе в студию, Джин уже и вовсе забывает обо всем на свете. Округляет глаза смешно, потому что ебаный в рот. — Ким Намджун, какой же здесь сральник. — А ты за его реакцией посмотри по внимательней, может сам допрешь рано или поздно, — Юнги закатывает глаза, наблюдая одним глазом как Тэхен придвинуться втихую пытается и терпит провал. Мин кладёт руку ему на голову и держит, удерживает дабы неповадно было за выходки свои. — За какой реакцией? Юнги тяжело вздыхает. -За термолизом, блять. -Очень смешно. Джин откидывается на подушки устало и сменяет взглядом сочувствующим Тэхена, который на побитого щенка похож. Ему какое дело есть до джиновской драмы, когда у него своя размером с целую трагедию в паре сантиметров от него сидит. Мин весь холодный из себя по отношению к нему, да только лицемерная скотина выходит. Держит рядом, но близко не подпускает, сам как огня боится, но признать не может. Ким бы давно мог ему признаться. Тэхен, имеется в виду. Он искренний да беспардонный достаточно, чтобы просто однажды взять и поцеловать как жену единственную на прощанье. Сказать: «Мин Юнги, нравишься ты мне пиздец как, жить без тебя не могу, и выбора у тебя тоже нет». Сокджин улыбается. Он бы вполне мог сказать такое, не побоялся бы даже, да вот любовь его не позволяет. Рот затыкает, когда чувствует, что из того вырвется вот-вот, а Юнги ведь не любит громко. У Юнги вообще любовь, ограниченная выходит. — Я заебался уже, если честно, тебе обязательно было звать меня сюда сейчас? — Знаешь ведь, без тебя никуда. — Ага, оправдывайся. Просто к тотальной очистке хотел меня привлечь, гавнюк мелкий.  — Ненамного я младше тебя, Хен. Намджуна вдруг слишком недостаточно. Он по девочкам и Джин знает это, уважает это, он ведь тоже по ним. Но если быть совсем-совсем честным, была у него теория одна. Теорией Намджуна прозвалась, простенько, со вкусом, да и вроде рабочая, но почему-то ни черта нет. Предполагалось, что у Намджуна план какой-то был разработанный, как бы хена скорее в интимное местечко затащить и по душам поговорить о всяком о таком, да чтобы хен прочувствовался и сказал: «Ничего, пацан. Я тебя понимаю, принимаю любым, навечно другом твоим буду, а то, что втрескался в меня, на это забей. Найдём тебе и дырку и пырку, главное духом не унывай. Хен с тобой, все хорошо будет!» Но Намджун почему-то планов никаких не разрабатывал, на Джина «любимого» даже не смотрит толком. Привёл в свою лачугу, а вместо разговоров срач разгребать заставляет. Ну да. Очень по-намджуновски. — Помнишь книгу, которую я давал тебе? — младший останавливается вдруг и оторвавшись от коробок смотрит на Джина. — Та, что с птицей на обложке? — Ага, она самая. — Тебе нужна что ли? — Ким поворачивается, дабы на тонсена своего взглянуть, не вежливо ведь с собеседником без взора направленного разговаривать, да только натыкается он на взгляд, пристально направленный на него. Щеки наливаются румянцем прежде, чем он успевает остановить что-либо. — Да, хен. Нужна. Очень сильно. У Намджуна всегда был такой голос? — С каких пор ты читаешь такие журнальчики?  — С тех самых, когда ты жаловался на головную боль всю неделю. Именно советы отсюда и помогли мне пережить твоё нытье. — Ой, да заткнись. Джин смеётся и утыкается носом в паковское лицо. Рядом, прямо с коленей Чимина раздаётся мерное сопение младшенького в их команде. Куки заснул, кажется, ещё в начале их «подружанского» разговора. — Вот ты не веришь, а я бы на твоём месте уже давно обратил внимание. Смотри. И Джин смотрит. Страница пестрит самыми радужными и цветными заголовками, а в углу нарисована обжимающаяся во все десна парочка. Довольно мило, впрочем. И ниже: «признак пятый: он старается скрывать свою ревность, прикрывая её саркастичными шуточками» Ох, у Джина взгляд такой скептический. -И каким боком это касается меня? — Почему ты не спросил меня? — у Намджуна взгляд суровый и Киму хочется свалить восвояси как можно скорее, да улыбка с лица все никак не сваливает. — А нужно было? Ты вроде как отдал мне её насовсем. — Да, я отдал её Тебе. — И? С каких пор ты такой жадный? -Я не жадный, но отдать книжку Джебому! Хен! Да он её порвёт за милую душу, ты чем думал вообще?! И ему вот честно совершенно не понятно, чем он думал. Чем думал, когда пришёл сюда. Чем думал, когда к Чимину, да и к остальным, прислушался. Он же вроде умный, второй по разуму после Намджуна. Но сидит тупит как последний истукан. Киму, что, книжку жалко? Не Джина? — То есть, если бы я отдал её кому-то другому, это бы не было проблемой? Намджун неожиданно замолкает и смотрит нечитаемо. Хотя, нет. Грустно скорее, разочаровано немного. — Конечно нет, хен. Но мне бы хотелось, чтобы пользовался ей только ты. Не нужно другим отдавать, даже на время. И смотрит серьёзно, засранец. Джину так и хочется спросить: «эй, о чём ты думаешь, придурок?», но с языка и звука не слетает. И он продолжает глупо улыбаться. «признак второй: рядом с вами он хочет казаться альфа самцом или робким мальчиком» — Это тупизм Юнги, по другому никак не назвать. — Это не тупизм, а искусство, — с философской рожей изрекает Мин и презрительно прищуривается. Старается, во всяком случае. Идея прийти в универ к младшим и «нечаянно» натолкнуться на Хосока с Намджуном пришла в эту тёмную голову как гром среди ясного неба. И то не пришла, а ворвалась с громким стуком двери и отборными матами, потому что «докажу тебе, падлюка, что зря ерепенишься, а заодно и номер у Хосока спрошу». Сокджин лишь вздыхает устало, да всю эту ситуацию оглядывает своим скептическим профессиональным взглядом, принюхивается слегка и кивает. Пахнет пиздецом. Ему не хочется вспоминать о Тэхене, который тоже должен вот-вот появиться, да и Мину душу этой темой терзать тоже не хочется, хотя, наверное, и надо бы гавнюка почти равнодушного на место поставить. Но Джин знает, что тот и сам каждый вечер себе напоминает о том, в кого такой трусливый уродился. Напоминает, да и фиг с ним. Сам со своими проблемами разберётся, не маленький уже. А вот Тэхена хочется защищать. И как самый правильный хен на свете, Сокджин старается сделать все правильно: улыбается счастливо, рукой машет приветственно, дабы дыру в мальчишеском сердце заполнить и внимание отвлечь, когда Тэхен с остальными ребятами во двор выходит, но не успевает «правильный хен» даже настроиться на правильную волну, как волна непонимания сбивает его с ног. Потому что Намджун рядом с ним теряется. Реально, без преувеличений, теряется. Останавливается удивлённо на секунду, взгляд отводит, делает пару шагов назад, а потом под смех Хосока все же идёт вперёд, улыбаясь смущённо и глаза на других ребята пряча. Смотрит куда угодно, только не на него. И Джину могло бы быть обидно, если бы не было настолько удивительно. Потому что дальше — больше. Как по щелчку пальцев, стоит им отойти, Намджун усмехается и взгляд, уверенный уже на хена бросает — и это уже выше всех сил. Психическое расстройство в самом ярком его проявление. — Выглядишь неплохо, — пожимает Нам плечами равнодушно, как бы между делом, и взгляд в Джина утыкает. Он не был готов к тому, чтобы увидеть это. Не был готов понять, что Намджун рядом с ним такой почти всегда. — Не зови меня больше к себе, — Джин вздыхает устало, но улыбается: счастлив, что работу, наконец-то закончил, да порядки везде как верный друг навёл. Намджун на это лишь снисходительно пожимает плечами и прикрывает глаза. Младший выглядит более уставшим, чем обычно. — Эй, ты в порядке? Джин спрашивает, а сам невольно на губы чужие смотрит. Задумывается, вспоминает что-то неважное. Намджун мотает головой и это то ли «нет, все хорошо, спасибо за беспокойство», то ли «нет, хен, я пиздец как не в порядке и с этим не сделать ничего». Он брови широкие хмурит, взгляд многозначительный наконец бросает на старшего друга своего и от чего-то так внимательно смотрит. Джин аж напрягается весь, думает, что вот оно. План у Намджуна все-таки имеется, сейчас начнется тот самый разговор по душам. Ким взгляд внимательный делает, тишину создает максимальную, чтоб не звука не пропустить, чтобы каждое признание услышать, понять и помочь справиться со влюбленностью этой такой неладной. Джин в глаза прямо смотрит. И приоткрывает рот. И вспоминает. Они как-то раз напились так знатно, конечно. Вроде праздник был, а откровений как на поминках, ей богу. Праздновали поступление младшеньких, да восставшего («словно зомби» — шутит Юнги) на позицию завкафедры Хосока. И радостно все так, и весело. Всей компанией решили в бар пойти, но как обычно проебали по дороге каждого. Чонгук с Чимином проебались первые. Нашли их уже на дороге позади всех валяющихся: Чимин ревел в голос, непонятно от алкоголя или от горя действительного, а Чонгук успокаивал смеясь, да за ногу держался, мол “ ничего, не плачь, бывает, подумаешь я ногу из-за тебя сломал, это ерунда все такая. главное, что ты в порядке.» Только молча, взглядом все одним. Но Чимин не перестал, конечно, хоть и улыбнулся слегка. Старшие, разумеется, сразу в больницу всем скопом решили поехать, да сетовали на младших («допрыгались, бестолочи» — опять же Юнги) за то, что те такие неаккуратные. Однако машины на всех нет, у Хосока праздник — расстраивать не хочется. Поэтому Юнги решил вести, Чимин Чонгука под бок на заднее взял, а Тэхен как поддержка спереди поехал и тоже: под боком у хена. Тут-то проебались и вторые. Пока макне на пару с собратом по разуму раны в приемном покое обрабатывал, у Тэхена в груди исколола обида вселенская, но непонятно на что, наверное. У Кима слова из рта рвутся клочками, но до Юнги не долетают, да тот даже и не пытался заметить. Старался не замечать? Возможно. Им вдвоем до боли комфортно сидится рядом, но, когда Тэхен собирается, его останавливают мгновенно. Мин руку свою на колено младшему кладет и это меняет вдруг слишком много. Это не обычное «замолчи» или «ты рядом, пока ты мне нужен», это то самое «мне страшно, но я разделяю твои чувства». Но Тэхен ведь не умеет читать мысли, не умеет, наверное, настолько хорошо читать движения, скорее чувствует просто. А может это надежда теплится. Но, к счастью, Юнги говорит, сам и совершенно искренне. О чувствах своих, о надежде на что-то хорошее, о том, что может не получиться и это нормально. О том как улыбку Тэхеновскую любит. А потом звонит Хосок, чтобы рассказать о третьем проебе. И рассказывает, что просрал своих друзей. Он отвернулся то минут на пять только, чтобы Чонгуки позвонить и узнать, как там он, что там с ним, а Кимы взяли и пропали словно под землю. В Хосоке еще до клуба около литра шампанского, что, естественно, сводит на нет большинство его фраз. Так что Юнги успокаивает Чона, говорит, что приедет и заберет его. И действительно едет, и забирает, а потом за младшими возвращается. И все такие спокойные, вроде даже немного счастливые едут домой. И не знают о великом проебе Сокджина. Величайшем просто. Намджун улыбается пьяно и в шею куда-то смеется. Конечно, они выпили еще перед этим, кто идет на трезвую голову в какой-то захудалый клуб? Мало кто. Вот и они напились изрядно и застряли где-то в кустах, где Джину плохо стало. Настолько, что весь ужин просто покидает такой нежный и привыкший к вкусной пище желудок, да только, если честно, ему не до этого. Острые ощущения спали, почти полная трезвость окатила холодной водой. Намджун же хихикает пьяно, по голове гладит и к спине прижимается, чтобы хену легче стало. Намджуну, очевидно, от блюющего Джина не противно ни капли. И он вдруг говорит: — Люблю тебя. Говорит, а потом целует. От Джина несет непонятно чем, а Намджун, дебил такой, целует его, вымученного, практически трезвого и оставленного с этим люблю где-то в этом моменте. Он младшего за волосы хватает и прижимается сильнее. У этого придурка губы такие мягкие, настолько сочные, что голову сносит от непередаваемого ощущения нежности. Только вот, Джин знает, что проеб этот, полностью его вина. Потому что забывший всю ночь напрочь Намджун, утром улыбается смущенно и таблетку просит у хена своего. А хен молчит. Хен еще очень долго молчит и не рассказывает. До тех пор, пока с открытым ртом не застывает перед таким уставшим Намджуном, на диване сидящем, и взглядом прожигающим. А потом думает: — Да ну его к черту. И целует. Улыбки у обоих такие счастливые.