Обещание

Отношения не могут начинаться со лжи. Тарталья прекрасно это понимал, но все равно продолжал упрямо следовать за путешественником, помогать ему в самый необходимый момент, напрашиваться переночевать в лагере и в итоге оставаться на неопределённый срок. Любил притягивать к себе податливого Итера, вдыхать приятный цветочный аромат волос, оглаживать скулы и небольшой нос, натягивать за кончики губ улыбку, поднимать за талию, когда юноша не мог достать до верхних фруктов деревьев, невесомо прикасаться по ночам с вопросом и, как только получал разрешение, прижиматься со спины, пересчитывать выпирающие ребра, проводить по сильным рукам, оставлять тихие поцелуи на усыпанной веснушками спине. Ох, а его веснушки... Путешественник всегда морщил нос, стоило Чайлду коснуться пальцами россыпи веснушек на щеках. Считал их странными даже по меркам своего мира, на что мужчина смеялся и выцеловывал каждую из них. Не только на лице. Но вскоре все заметно поменялось. Не для Итера, хотя путешественник на редкость внимателен и чуток, особенно к Тарталье, чем ни раз поражал предвестника точностью взгляда. Для него самого, для собственного эгоиста внутри. Где тот жестокий Фатуи? Где тот, кто дрался и убивал ради забавы? Даже в сражениях как товарищи Чайлд старался вести себя более сдержанно. Боялся отпугнуть мальчишку, однажды очнуться ото сна и осознать, что тот сбежал. Испугался, трусливо собрал вещи, разбудил Паймон и исчез, не оставив после себя хотя бы объяснительной записки. Кошмары о родном доме сменились теми, в которых Тарталья больше никогда не видит Итера. И это его пугает. Предвестник правда боится. Что же это такое? Влюбиться в того, кого предашь, да разве такое бывает? А ведь Итер продолжает смотреть на него открыто, делиться собственной порцией еды, пускать спать рядом, позволяет целовать в скулы, лоб, нос, кусать за запястье и оставлять отчетливый след от зубов, от чего Паймон все не затыкается и задает кучу вопросов. И не осознает, что осталось совсем чуть-чуть. Буквально день. — Чайлд? Ты в порядке? — путешественник хмурит брови и касается чужого лба тыльной стороной ладони, убирает растрепанные рыжие волосы. Юноша давно спал, но, видимо, тихий шёпот и невозможность улечься на месте под давлением рассуждений в голове разбудили уставшего парня. С жалостью мужчина взглянул на возлюбленного и помахал головой в разные стороны. — Прости, разбудил. Я не хотел, — улыбается натянуто, перехватывает мальчишечью ладонь и прижимает к своей щеке, приятно плавится от тепла, — Я в норме, так что засыпай. Тебе рано вставать к Чжун Ли, помнишь? Будете завершать все приготовления для ритуала, верно? Итер щурится, словно не верит, но все равно размеренно отвечает: — Да, помню. Но я не могу спать, пока ты так громко думаешь, — говорит серьёзно, но мужчина все равно смеётся, тычет указательным пальцем в нахмуренные брови. — Ты ведь в курсе, что не можешь слышать мои мысли, да? Это какое-то выражение из твоего мира? Рассказывай о нем побольше, это интересно. Но путешественник не меняется в лице, наоборот, кажется, слегка злится. — Как только ты начнёшь говорить мне правду, — глаза темнеют, Тарталья отчётливо видит в янтарных глазах обиду и теряется, застывает удивлённо, пока юноша переворачивается на другую сторону, туда, где ещё недавно горел костёр, и укрывается мягким пледом. Конечно, он знал. Ещё бы. Чайлд мог догадаться, не зря этого человека звали великим героем и опытным путешественником. Глупые люди не выживают в посещенных мирах в одиночку, хотя, насколько тот наслышан, раньше у Итера была сестра. Но сейчас, когда его читают по движениям? словам? и обескураживают, о прошлом бедного парня думает в последнюю очередь. Рука на автоматизме тянется к волосам, хочется приласкать и поцеловать, забыть обо всем и наслаждаться временем вместе. Только вдвоём. Точнее, вдвоём в радиусе четырёх метров, Паймон не в счёт. Но именно в последнюю ночь предвестник умудряется все испортить. Какой идиот. Тарталья встаёт с травы их импровизированного совместного ложе и идёт в противоположную от руин сторону, к обрыву. Луна в зените освещает путь, насмешливо смотрит с расстояния миллионов световых лет и словно шепчет «ты получил по заслугам». Справедливо. В произошедшем не было вины Итера, парнишки, которого нагло обманул Фатуи, заставил довериться и позволить прибиться непозволительно близко в личное пространство. Ради чего? Чтобы больше узнать о Глазе Бога, о Чжун Ли, о подробностях исследования руин, наверняка пригодившихся в случае завершения его планов. Он чертов болван, раз посчитал, что все так просто сойдёт ему с рук. В первую очередь обманул самого себя, свое нервно бьющееся рядом с невероятным блондином сердце, а затем, по накатанной, заставил поверить в существование любви и Итера. Лучше ему убраться прямо сейчас и подготовиться к взгляду – о боже, эти его прекрасные глаза – полного ненависти и злобы. А затем... Руки дрожат. Нет, он не сможет убить. Впервые в жизни Тарталья уверен, что оружие дрогнет. — Чайлд, погоди! — хриплый голос раздаётся позади, в тот же момент, когда кто-то перехватывает трясущиеся ладони и греет в своих двоих, без силы тянет, уверенный, что мужчина точно остановится. И оказывается прав. А мальчишка такой же прекрасный, смотрит с переживанием, чуть горбится из-за разницы в росте, и его хочется притянуть в объятия без страха о завтрашнем дне. Ловушка замкнулась, все, крыса не выбежит из мышеловки даже при имеющейся возможности. — Прости, я был слишком резок. Я не хотел ссориться, — виновато опускает голову, Тарталье сразу же хочется врезать себе. Как он посмел заставить его переживать? Как посмел обмануть! Да ещё и бросил посреди холодной ночи! А завтра..! — Чайлд, — громко, особенно по сравнению с ночной тишиной, и голос выводит из транса. Наконец мужчина поднимает полный сожаления взгляд на Итера. — Чайлд, ты меня слышишь? Иди сюда. Притягивает в свои объятия, тёплые, ставшие давно родными. Чайлд правда сожалеет. Будь у него возможность, вернулся бы в прошлое и ни за что бы не принялся за это задание. Сделал бы все, чтобы отказаться. Или не стал бы давать мальчику шанс, хотя бы каплю надежды на нежность, смотрел бы издалека, наблюдал за вьющимися волосами, веснушками, блестящими на солнце глазами, героическим взмахом меча, слушал бы голос, прячась за стеной, внимательно впитывая все-все-все интонации, пока не был бы пойман своим внимательным и чутким, своим прекрасным и замечательным. И не было бы так тяжело в уютных объятиях с осознанием, что ослушаться никак нельзя. Надо действовать строго по плану. Такова его работа. — Прости, — сокрушается Тарталья, прижимает хрупкое тело, закалённое в тысячах боев, ближе к себе, вдыхает запах. Скоро все исчезнет, со временем забудется, тогда Итер покинет их мир навсегда, запомнив его как ублюдка, что предал любовь. А Чайлд доиграется, нарвется на противника, которого не сможет одолеть, и умрет с вопросами «жив ли? нашёл ли сестру? влюблен ли?». Таков конец злодеев. Их не прощают, и предвестник не ждёт прощения от путешественника. — Итер, можешь мне пообещать кое-что? — Конечно, — юноша отвечает слишком быстро для того, кто сомневается в собственном доверии, несмотря на лившуюся тоннами ложь. — Пообещай, что не забудешь меня даже когда покинешь этот мир. Что бы не произошло. Прошу. Путешественник хлопает глазами, удивлённый, ведь его Чайлд так не говорит, он не настолько сентиментален и не признается в вечной любви. Думает, не зря заметил смену направления ветра, что-то случится, очень скоро. И Тарталья явно в этом замешан. Но, даже если будет риск умереть, Итер уверен... — Я обещаю.