Отпусти меня

- Папа, скажи мне, что я тебе сделала? - совершенно спокойно раздалось почти над самым ухом златовласого мужчины. Невольно вздрогнув, Клод резко повернул голову на звук в надежде ещё раз увидеть его принцессу, ещё недавно с удовольствием уплетавшую сладости за столом и радующейся солнечным дням. Сердце мужчины отчётливо билось груди, отдаваясь громким эхом в ушах, которое буквально затмевало все звуки, заставляя на мгновение почувствовать себя в полном одиночестве. А хотя... Почему же почувствовать? Клод Дэль Эльчео Обелия действительно находился один-одинешенек в этой совершенно незнакомой комнате с голыми стенами и его излюбленным стулом из тёмного дерева. Совершенно недоброе выражение застыло на лицо мужчины: светлые брови сошлись на переносице, выражая крайнее недовольство подобной ситуацией и даже злобу; сапфировые глаза, выискивающие того, кто посмел бы такое сказать, лихорадочно поблескивали. Они чем-то напоминали глаза совсем больного человека, который давно смирился со своей возможной кончиной. Лишённые прежней холодности и даже хищности, они ничем не отличались от сапфиров в ювелирной лавке, таких же пустых, как и все безделушки, нужные для украшений. - Тук. Тук. Твоё сердце так и рвётся прочь из груди, - продолжил голос совершенно мягко, с примешанными нотками грусти. Стоило вернуть голову в прежнее положение, как Клод увидел восседаюшую у себя на коленях Атанасию. Её светлая голова была прислонена к груди мужчины, к плотной белой ткани мундира, а маленькая ладошка внезапно с нежностью провела по щеке императора. Клод Дэль Эльчео Обелия был удивлён, и это мягко сказано, ведь его лицо, казалось, застыло в каком-то совершенно глупом, стеклянном выражении. Император не верил, что вот, Она, сидела прямо на его коленях живая. Казалось, Атанасия была совершенно невесома. Мужчина не ощущал её веса, будто она была соткана с помощью его воображения, такая недосягаемая и в то же время близкая... Будто стараясь себя в этом разубедить, Клод приобнял девочку, несильно прижимая к себе. Спокойная улыбка завладела его губами, ведь мужчина действительно ощущал тепло, не только физическое, но и душевное. Ему казалось, что оно вот-вот ускользнет от него, оставит один на один с его собственным кошмаром, который начался слишком давно и не торопился заканчиваться. - Скажи, зачем ты убил меня и мою мать, папочка? - вдруг холодно и в то же время презрительно прозвучало со стороны маленького существа. - Что мы сделали не так? Неужели ты нас не любил? Сказанное заставила мужчину резко отпрянуть, вжаться в обтянутую кожей спинку не в силах куда-то сбежать. Подобная ситуация застала его, Клода Дэль Эльчео Обелия, врасплох, как щенка заставила поджать хвост и забиться в конуру своего подсознания. В болезненных глазах застыли удивление вперемешку с самым настоящим ужасом, будто гладкая поверхность озера была нарушена кинутым камнем. Давно они ни выражали ничего, кроме крайнего безразличия к людям и происходящему. Много лет прошло с тех пор, как мир утерял для императора свои краски и стал неприятной досадой. И эта досада совершенно не давала ему покоя, подобно комару над ухом, постоянно что-то требуя, высасывая последние силы, такие нужные хотя бы для обычного существования. - Ты от-вра-ти-те-лен, - отчеканила Атанасия каждый слог, вскидывая голову, чтобы с нескрываемой ненавистью глянуть Клоду прямо в лицо, совершенно растерянное, тупое. - Папочка позволил мне умереть, а мамочку убил собственными руками. Сказанное полушёпотом, оно все равно достигло ушей императора, внедрилось в его голову и прочно там закрепилось, подобно молодому дереву, что уже пустило во все стороны свои корни. - Как ты ещё существуешь?! - с остервенением вскрикнула Атанасия, всаживая по самую рукоять что-то острое в грудь императора, туда, где ещё недавно покоилась её златовласая голова. Возникнувшее столь внезапно оружие в ладони, от которого Клод никак не мог защититься, учитывая то, что это был всего лишь сон, неприятный и ужасный, непредсказуемый, и то, как близко находилась к нему юная леди. Сдавленный хрип сорвался с губ императора. Его неверящий взгляд опустился вниз, на рану, откуда струилась, окрашивая белоснежную ткань в красный, такой яркий цвет, такой же тёплый, как и кровь Клода. Но что-либо предпринять мужчина не успел, ведь в следующую секунду он резко, до цветных пятен в глазах, подорвался со своей постели, часто и сдавленно дыша. Его рука сразу же потянулась к тому месту, куда ещё недавно был нанесён удар, безжалостный и очень точный. В самое сердце. Но никакой раны на том месте и вовсе не было, ведь то был всего лишь кошмар, игра, в которой все ещё пытался найти себе развлечение его измученные душа и голова. Клод осторожно откинулся назад на жёсткую спинку дивана, позволяя телу вновь занять горизонтальное положение. Именно так ему было куда спокойнее и именно так у императора появлялось ощущения какой-то опоры, что держала его бренное тело. Его широкая ладонь накрыла глаза, позволяя им отгородиться от столь яркого дневного солнца, словно специально стремящегося ослепить, обратить во мрак, как бы это противоречиво ни звучало. Это, казалось бы, самое обычное движение было таким же непроизвольным, как и тяжело вздымающаяся грудь императора. Мужчина прекрасно осознавал свое состояние, но позвать кого-то на помощь в этой ситуации считал лишней, очень обременительной авантюрой. Ему даже в некоторой степени было приятно чувствовать, как млеет каждая оголенная клеточка тела под тёплыми лучами, согреваясь и заново наполняясь энергией. Клод прекрасно помнил, как покинула этот мир Атанасия. Это воспоминание настолько ярко отпечаталось в его голове, что ему порой казалось, что вновь восседает там, напротив постамента с приговорённой к смертной казни. Одетая в самую простую белую сорочку, в которой видеть её столь же непривычно, сколько и невыносимо больно, она казалась хрупким олененком, что случайно набрёл на логово волков. И вот, в следующее мгновение её головушка уже покоилась на деревянной плашке, готовая стать отсеченной стальным лезвием. Губы Атанасии что-то тихо шептали, но сквозь улюлюкающий и злобный вой толпы император не мог различить ни звука, словно люди намеренно препятствовали её последним словам. Но отчаянно вскинутая вверх голова и столь же бессмысленная попытка что-то сказать со стороны Атанасии позволили Клоду лишь прочитать по губам: "Прощай, па-". Её розоватые от волнения щеки прочертили тонкие солёные дорожки, немного пощипывающие разгоряченную кожу. Широко распахнутые глаза прямо, без всякой застенчивости глядели прямо на императора, словно не было никакой вины в действиях бывшей принцессы, не было никакого плана по покушению на приёмную дочь дома Альфиос, Магриту Дженит. Это было последнее, что Клод Дэль Эльчео Обелия видел. Именно в тот день его жизнь перевернулась с ног на голову. «Сердце болит», - промелькнула в голове мужчины краткая мысль. От него император не мог никуда деться, к сожалению. Оно постоянно напоминало о себе, стоило только подумать о Диане или же Атанасии. Но не думать об этих людях, ушедших из жизни было невозможно, ведь обязательно находилось что-то, что напоминало об их существовании в жизни Клода. Взять хотя бы детские рисунки принцессы, развешенные над изголовьем его кровати... Правитель не решался их сорвать, как и опять спать там. Не оборвет ли он снова что-то ценное? Жизнь далеко не сравнится с клочками разрисованной бумаги, но последние могут служить напоминанием о дорогих воспоминаниях, затаившихся глубоко в душе. Веки императора сами опустились, навсегда закрывая дорогу в бренный мир и перенося вновь в пустую комнату. Но пустовать долго ей не пришлось, ведь буквально в следующую минуту её бетонные стены пали, обрушились, будто невидимая сила вдруг решила все же подействовать на них, открывая мужчине путь к свободе. За ними открывались виду шелковистые зелёные поля, по которым то и дело пробегали извилистые волны под дуновением воздушной стихии. Они казались очень мягким ковром, по которому так и хотелось пройтись босиком и прочувствовать, как нежно ласкают пятки молодые листья и стебельки. Было на удивление тихо, будто ничто не могло нарушить это спокойствие, столь бессовестно быстро завладевшее душой Клода. Он раз за разом вглядывался вдаль в надежде увидеть знакомые шпили замка и крыши домов шумящего города, но их и в помине не было. - Папочка, и ты здесь, - послышался знакомый голос откуда-то сбоку. В нем мешались одновременно и радость, и грусть. Такие противоположные чувства, поселившиеся в чужом сердце, не могли быть не замечены. Клод прекрасно знал обладательницу этого голоса и тотчас же напрягся, ожидая повторения одного из худших своих кошмаров. Но почему-то мужчине казалось, что теперь он в полной безопасности. Здесь, в дали свободных просторов, внушающих лишь спокойствие и своеобразную ленность, император мог вновь взглянуть своей дочери в лицо. Оно выражало в тот момент лишь некоторое непонимание вперемешку с удивлением. Принцесса была немного озадачена причиной нахождения Клода в этом месте, но в отличие от своего отца ей не потребовалось так много времени, чтобы осознать все и взять ситуацию в свою руки в буквальном смысле этого слова. Её маленькая ладошка аккуратно схватилась за тощие пальцы отца, не в силах полностью обхватить его руку, а её обладательница осторожно потащила мужчину в неизвестном направлении. - Пойдём, я покажу, как цветут лютики, - с улыбкой на губах пролепетала девочка, бросая счастливый взгляд на Клода. Теперь она была не одна в этом странном, абсолютно пустом мире. Принцесса вот-вот готова была пуститься впляс, словно желая показать миру свою душу настолько, насколько это возможно. В ответ на это предложение мужчина лишь кивнул, прочь пряча все мысли, что успели возникнуть в его голове. Как много понадобится ему времени, чтобы окончательно исцелиться душевно и вернуть сапфирам прежний блеск? Мужчина этого не знал. Но теперь, когда он вновь обрёл близкого человека, пускай то являлось бы даже плодом его воображения, император мог позволить себе вновь глянуть на мир в цветных красках. Спокойный взгляд одарил покачивающиеся из стороны в стороны волосы, собранные в хвост, юной особы, а его обладатель, обронив тихий вздох, последовал за своей маленькой спутницей. Клод Дэль Эльчео Обелия наконец обрёл покой.