Картман не может уснуть

Картман перед сном всегда включает видео на ютубе. Не важно что приглушенно звучит из тусклого экрана: глупая комедия, которую он пересматривал тысячу раз ещё в детстве, затяжной, но эстетически приятный фильм Ларса Фон Триера или сухое, емкое и сжатое политическое расследование. Да хоть кровавая порнушка. Главное — есть посторонний шум, который хоть немного заглушает ту огромную зудящую воронку мыслей, от которых Эрик не может уснуть. Даже если не спал вот уже как три ночи подряд. Потому что как только в комнате воцаряется звенящая тишина, под кожей головы начинают свою какофонию миллионы звуков и слов, которых, будь они живыми людьми, Эрик бы без промедления придушил. Без малейшего намёка на жалость или сострадание. И чем скорее, тем лучше. Он думает о том, как он докатился до всего этого. В какой момент все мечты, все перспективы предстают перед тобой серой тоской, от которой ты не испытываешь совершенно ничего. Ему двадцать, он с горем пополам учится в одном из лучших колледжей Колорадо, а на душе только тоскливей от вечного фарса и дешевых понтов. Окружение, о котором он грезил ещё будучи сопливой малолеткой, вызывает в нем не столько отвращение, сколько чужеродность и отстранённость, а знакомые со школы лица дарят не ностальгию и чувство родства, а брезгливое «деревенщины». Будто он и они вышли не с одного богом забытого колхоза, именуемого Южным парком. Он думает о шлюхе-матери, которой, по-честному, сын никогда и не был нужен. Подкопила бы что ли денег на аборт, грязная сука. Ей нужен был друг, а точнее тот, кто не бросит ее с ее мерзким характером. И она его нашла. Вот только не в повзрослевшем Эрике, который больше не принимал попытки умаслить себя как должное. А в каком-то гребаном метисе, которого глупость угораздила влюбиться в шлюху, в которой полгорода побывало. Меньше всего Эрику был нужен отчим. Особенно тот, который не пренебрёг качать права в его, мать его, доме, только-только въехав сюда. Продлилось это недолго, и новоявленный папаша вскоре уехал обратно в солнечную Флориду. Прихватив Лиэн Картман с собой. Он думает о наркоте и Кенни. У оборванца детство играет в жопе, а деньги, наконец-то попавшие в руки к мальчишке из бедной семьи, стали спусковым крючком, положившим начало бесконечным тусовкам. А вся остальная молодежная округа была только рада новому месту, где можно перекрываться, нюхая мефедрон и глотая MDMA как сладкие конфеты, что раздают на Хэллоуин. Только успевай таскать воду полуголым шлюхам, источающим феромоны во все стороны. По дурости Картман сам принимал участие в подобных светских вечерах, испытывая брезгливость, когда приходилось сидеть на потрепанном диване, на котором и живого места не видно. Однако, с видом человека неискушенного, продолжал принимать заботливо свернутую ему купюру и наклоняться к покрытому белыми шрамами чёрному столу, делая один глубокий и болезненный вдох, чтобы потом ощутить покалывающую эйфорию. Мерзко от самого себя. Месяц назад Эрик пообещал Кайлу бросить. И бросил. Но каждую ночь все равно неосознанно вспоминал эти горькие застрявшие в носу кристаллики. Обещал Кайлу. Кайл. Кайл… Он думает о Брофловски. Заносчивый, упрямый, вечный любитель зачитывать Картману нотации о том, что ему вредно, а что нет, как лучше поступать, а как поступать не надо. Будто не его пьяное вусмерть лицо Эрик три раза подряд заботливо омывал холодной водой в пропахшем мочой и сексом туалете Маккормика. Не из-за вселенского чувства заботы, а потому что, сдохни Кайл, захлебнувшись в собственной рвоте где-то в коридоре, ни один из напыщенных перекрытых ублюдков бы и пальцем не повёл чтобы помочь. Или хотя бы заметить. Потому что Кайл — отличник, спортсмен, красавец и комсомолец — совершенно не умеет пить. Только бахвалиться. Всё это ему нужно лишь для того, чтобы показать, «нет, ребята, я не какой-то там задрот, я умею веселиться как вы». Господи, лучше бы он это делал потому что его вправду тянуло к алкашке, как Стэна, а не для того, чтобы гнуть пальцы перед людьми, которые завтра дай бог вспомнят как его зовут. Кайла всегда заботит то, как о нем кто думает. В четвёртом классе мальчишка чуть было не самоубился, потому что в списке самых сексуальных парней оказался на последнем месте. Какое горе, Боже. И ведь даже в голову не пришло, что список — фарс и брехня, нет, наивный маленький еврей с удовольствием проглотит любую горькую пилюлю, чтобы потом погрузиться в самоанализ и жалость к самому себе. Он думает о Брофловски. Слишком много. Слишком долго. Кайл у него в долгу, и долг становится больше с каждым годом. Сколько раз рыжая бестия чуть не сдохла на его, Эрика, руках? В третьем классе, в четвёртом, в шестом, в летнем лагере, в подворотне, да даже в своём собственном доме. Эрик помнит, как год назад среди ночи раздался звонок, а там — плачущий голос, дёргающийся, не в состоянии произнести и пару предложений. Всё, что Картман смог разобрать: «Эрик, приезжай». И он приехал. И он вытащил худое тело из ванны, и он просидел с ним всю ночь. И ушёл только под утро, когда на улице был густой молочный туман, а щеки хлестало холодным осенним дождиком. И он бы приехал тысячу раз, приехал бы, даже если находился в другом городе или стране. Он думает об этом и на душе становится в миллионы раз тошнее. Кайл зачитывает лекции о том, как надо и не надо, однако выручать приходится почему-то именно его. А тот ведёт себя так, будто это ему должны, а не он, словно Эрик нанимался в няньки ребёнку девятнадцати лет отроду. — Мне за это не платят, мерзкий жиденыш, — брошено куда-то в надкроватную темноту. Не платят. И он бы давно бросил это все, но то, как Кайл начал на него смотреть, то, как он ему улыбается… У Брофловски есть особенная улыбка, предназначенная только Картману. Широко раскрытые зелёные глаза, в которых скопилось все прощение и горечь этого мира, едва возведённые вверх уголки тонких губ и вздрогнувшие плечи. «Спасибо, что возишься со мной, хоть ты и бываешь иногда конченным мудаком». Он думает о том, как Брофловски заставляет его метаться, дёргает за нитки, не оставляет выбора и в каком-то далеком метафорическом смысле приказывает поступать так, как выгодно только Кайлу. Потому что Кайл с ровно такой же противной лидерской начинкой, которая есть и в Картмане. Но, если Эрик в первую очередь заботится о своей цели и собственном благополучии, Кайл — настоящая мать Тереза, обитель всех израненных, немощных, убогих. Он готов на самопожертвование во имя всеобщего счастья. Эрик — нет. Но тем не менее, Картман готов выскочить из постели в любую секунду и рвануть на окраины города, только чтобы убедиться, что с драгоценной рыжей задницей все в порядке. Что с его мерзкой кудрявой головы не упало ни единого волоска, а во рту ни зубом меньше. Экран телефона озаряет всю комнату и Картман морщится, прищуриваясь и мутно осознавая, что теперь ему точно не заснуть. Зенли загружается мучительно долго и наконец показывает на карте множество синих иконок. Эрик знает, что синий ободок вокруг профиля может значить две вещи: или обладатель аккаунта спит, или мёртв. За считанные секунды Картман находит знакомую зелёную шапку и с жадностью вперивается в экран. Синий ободок. И рядом горит иконка домика. Кайл у себя, мирно спит, в безопасности и с родителями за стенкой. Рядышком горит такой же профиль Айка. Из груди вырывается довольный вздох. Время полседьмого, за окном начинают проезжать первые машины, а небо потихоньку желтеет. Из монитора что-то на своём ломанном английском вещает про идеологии Славой Жижек, а таймер выключения автопроигрыша на ютубе должен вот-вот сработать. Эрик каждую ночь включает его заново.