Ханами

- Нами, мы обязательно! Ты только подожди! Хорошо? - Воспитательница Нами! Воспитательница Нами, а почему вы всегда стоите здесь? Кого-то ждете? - Друзей. - А кто они, друзья эти? - Пираты. Умэ. Малиновыми лепестками разлетаются по миру цветущие умэ, лепестками, что закат окрашивают в цвета прощания и провожают жаркое солнце за горизонт. Они смеются заливисто, путаясь в рыжих прядях, скользят по ветряным потокам, точно серфингисты. Они хрупкие лепестки, что рождаются в миг зимних холодов и начинают жить с приходом весенних ласточек. Умэ никогда не грустят. И не сдаются. Ведь они цветы-самураи, что детьми зимы зовутся. Нами смеется, принимая корявый рисунок из рук красного мальчишки. Он смущен и вот-вот готов убежать – все же осмелился подарить воспитательнице подарок. Он уже почти готов сделать ноги, но его сжимают в объятиях и ласково целуют в щеку – герой ведь. Нами смеется и прячет лицо за прядями рыжих волос, чтобы набежавших вдруг на глаза слез никто не заметил. Нами смеется от счастья, больно смеется. И сжимает в чуть трясущихся руках яркий лист, где по отчего-то зеленому морю плывет кораблик с черным пиратским флагом. Нами смеется – она счастлива, пусть ей и больно. У него зеленый ежик волос, будто череп мхом зарос, и три серьги в ухе. У него левый глаз шрам пересекает, взгляд жуткий, да и сам он вообще на матерого убийцу смахивает. Он точно из ада выполз на грешную землю и в наглую разъезжает по улицам города на черном чудовище «MV Augusta F4CC». Он когда-то был якудза, а теперь носит шерифский значок. Грубиян и топографический кретин. - Идиот! – кричит на него Нами, оставляя на голове-траве шишки от ударов далеко не хрупкой ладошки. - Что ты делаешь, чертова ведьма?! Это нападение на полицейского! Я тебя посажу за решетку на пару суток, будешь знать! - Да я тебя здесь же закопаю! – продолжает на него рычать рыжая фурия. - Ты мои мандарины повредил! - К черту мандарины! Нафига ты их сюда посадила?! - Хочу и сажаю; за порчу чужого имущества плати сто миллионов белли… И замолкает. Растерянно смотрит, будто и не готова была сейчас убить этого надоедливого копа. - Че? - Ничего. Забудь. Он уходит, а в рыжих волосах путаются лепестки малиновые. Лезвия-лепестки. Так жестоки сливы цветы, точно клинки обнаженные. Точное лезвие. Тройное. Зоро, куда же спрятал ты свои катаны? Сакура. Розовые лепестки, почти белые, почти призрачные. Залетают в сны, путешествуют в воспоминаниях. Нигде не спрятаться от лепестков сакуры: таких прекрасных, таких печальных. Мимолетно залетают они в сновидения, будоражат душу, рыжую, оставляя тонкие, кровоточащие царапины, чтобы исчезнуть мгновением, чтобы бритвой полоснуть по венам. Недолговечна сакура – дерево весны и мгновения. Как жизнь недолговечна. Нами просыпается всегда рано, когда еще солнце не встало, когда еще тишина за окном. Горячий душ и кружка обжигающего кофе, музыка в наушниках и пробежка по просыпающимся улицам, укрытыми розовым покрывалом. Нами просыпается и проходит мимо рабочего стола, где чертежи и бумага, кисти и карандаши. Там черновики карт тех мест, которых нет в этом мире и ни в одном другом. Там долгие часы недвижимого сидения, сжимания карандаша в пальцах и оглушительного молчания. Там невыносимо больно. Потому что карты так и не будут завершены. Потому что море поет уже для кого-то другого. Повезло, что машина смогла доползти до ближайшей автомастерской. Повезло, что не заглохла неизвестно где. Просто повезло, что хватило бензина и упрямства ее старенькой таратайки. А в странном здании, кособоком, синего цвета, играет оглушительно музыка, звучат голоса, веселые и грубые, скрежещет металл о металл. - Мы починим вашу машинку, мисс, - оглушительно смеется уголовной наружности субъект. - Как новенькая бегать будет! - Не сомневайтесь, леди! – слышится за спиной громогласное. - Наша фирма веников не вяжет! Все будет… су-у-упер-р-р! Он на боксера похож – огромного и с замашками робота. У него татуировки-звезды на предплечьях и голубые волосы со странной прической. Он с нуля все начал, когда жизнь сломалась. Он сам себя сделал – по винтикам, по гвоздикам. - Йо-хо-хо! Прекрасная мисс, а не покажите ли вы мне свои трусики? Он долговязый и всегда поющий. Не расстается с гитарой и вечно просит показать нижнее белье. Извращенец с афро и в солнечных очках. Любимец публики и звезда мирового масштаба. И как его только еще фанаты здесь не нашли? - Ни за что! – рычит Нами, ударом с разворота впечатывая ногу в нахальную мордаху – поза на девяносто градусов, и все счастливы. - Бедняга, - подходит к ним красивая женщина, - наверное, у него мозги через ноздри вытекли. У нее черные волосы, самые синие глаза в мире и груз ответственности на плечах. Она когда-то душу из осколков собрала, а теперь археолог, теперь не одна. Теперь… счастлива. Они трое – вместе. Все еще. Спустя… Они смеются, как и прежде, и не сдаются, как тогда. Делает шаг назад, еще один. Этот шаг разделен мимолетным мгновением. Точно пропасть. Недосягаемы они для рыжей девчонки, что случайно забрела в это близко-далекое место. Фрэнки, а ты помнишь, как лазерами стрелял и киборгом-извращенцем был? Брук, куда же исчезла та раковина, поющая голосами умерших друзей, когда забылось обещание, данное когда-то китенку? Робин, ты все еще хранишь историю странных каменных глыб с письменами из погибшего века? Ландыш. Звенят в вечерней тиши белоснежные колокольчики. Звенят на рассвете, подпевают в такт коршунам и бродячим кошкам. Точно шелк их листья, точно нежность их цветы. Они из любви рождаются, любовью живут, в вазах, сорванными, умирают. Ландыши – проклятые цветы. Они беду знаменуют. Грехом пахнут. Нами не любит больницы – там пахнет хлоркой и прощанием. Будь ее воля, она никогда больше не ступала бы под эти скорбные своды, не шла бы по изъеденным временем полам, не смотрела бы во всегда хмурые, неулыбающиеся лица. Звонким эхом стучат каблуки по каменным коридорам – похоронным маршем, насмешливо, безжалостно. Белыми, безликими пятнами скользят вокруг врачи – палачи и спасители. Стонут, плачут, шепчут пациенты, запертые в четырех стенах, в отчаяние запертые. Нами не любит больницы… …А чей-то запах сигарет давно заслонен ароматами лекарств и анализов. И смех из прошлого уже покинул здешние палаты. Как и крик: «Мама!», как и стон… Нами действительно не любит больницы и ставит печальные ландыши в зеленую вазочку. Она ласково проводит рукой по голубым волосам и ждет. Проснется ли? Опустошенная, выходит из больницы. Там дышать было нечем, там она умирала. Идет по сказочным аллеям, мимо лавочек, мимо беседок, мимо гуляющих пациентов и врачей в белых халатах. Уйти. Быстрее, как можно быстрее. - А потом я и мои сто тысяч последователей, - распинается парень в инвалидной коляске и со сломанной ногой, - бросились на них! Они были очень опасными преступниками. Эти преступники сговорились с НЛО и пытались подчинить нашу Землю. Но я и мои сто тысяч последователей… А у него все тот же длинный нос и язык без костей, черные кучерявые волосы и бесчисленное число историй, распиханных по карманам. Он королем великанов был, супергероем и «Титаник» спас – он сам придумал. Он расскажет еще больше историй, пока не снимут с ноги опостылевший гипс, и потом тихо уйдет в свой кабинет-чуланчик, чтобы сказку новую написать. - Что?! Правда?! – восхищенно скачет вокруг него молодой врач. Забавный. С растрепанными волосами, комплекцией бодибилдера и синим носом, будто в чернильнице искупался. Он немного наивный и смешной, добрый и отзывчивый. Его все любят и пророчат большое медицинское будущее. Они замечают Нами, смотрят на нее: чуть растерянно, чуть по-доброму, чуть любопытно. - Вы что-то хотели? – робко улыбается врач со странным синим носом. - Нет, - тоже улыбается Нами. - Я просто рада, что в этой больнице есть такой замечательный врач, как вы. Он краснеет, бледнеет, затем синеет. Он глупо улыбается и бормочет вслед уходящей ей: - Дур-ра, мне совсем неприятно такое слышать! Заткнись! - А еще мои сто тысяч последователей… Ландыши сладко пахнут. Бедой – приторной и неотвратимой. Звенят колокольчики – поют колокола похоронную мессу. Нами почти бежит. Чтобы не оглядываться. Чтобы не позвать. Усопп, где ты потерял свой Кабуто, на какую полку сложил мечту самого храброго лгунишки? Чоппер, ты рад, что стал человеком, наконец? Подсолнух. Жарко. Жарко и обжигающе горят тысячи солнц на бескрайних полях. Сожгут они землю однажды, сожгут, когда облетят все желтые лепестки с цветов-солнц. Они оставят на угольной земле ожоги и взлетят ввысь к новым местам, новым звездам, новым мирам. Жарко цветут подсолнухи. Огнем на ладонях, пламенем на ступнях. Отчаянием в душах. Нами кладет на могилу цветы, у которых нет запаха, зато они, как солнце, глаза слепят до слез. Нами смотрит на серый камень, где только имя и вертушка, где только страшное прошлое и неслучившееся будущее. Нами кладет на могилу сигареты и мандарин, чтобы кто-то в загробной жизни смог насладиться горьким дымом и сладко-кислым фруктом. Сжимает в руках свою первую карту из прошлой жизни. Лишь копию из прошлой жизни. И спрашивает себя: так теперь будет каждый раз? «Баратти» - вывеска привлекает внимание, мимо невозможно пройти. Мимо хочется пройти, но ноги отчего-то взбегают по лестнице, руки открывают двери, а в нос бьют тысячи фантастических запахов. Играет тихая музыка, а где-то в глубине ресторана кричат бандиты-повара. Белые скатерти, изысканные блюда со всех уголков света и подсолнухи на каждом столике. Огромные окна, вежливые официанты и много солнца. Жарко. - Меллорин! Ваша красота заставляет мое сердце трепетать! Вы прекраснее Елены Троянской, из-за которой началась самая кровопролитная война. Ваши глаза подобны чарующим омутам, а губы хочется целовать, не останавливаясь… Он без зазрения совести соблазняет чью-то женщину, уже очарованную им. Он насмешливо смотрит на ее пышущего яростью неудачливого спутника. У него сигарета в зубах, странные брови-завитушки и черный, с иголочки, костюм. Он красив, как бог, жесток, как дьявол, и король среди поваров. Он когда-то от голода умирал, в месте, где пустота и трупы. Он сейчас живой. Нами стоит у входа – ждет. Он ее замечает, и знакомые сердечки в глазах, движения смешные и вопли о вечной любви. Он цветок ей дарит – подсолнух. - Вы красавица из красавиц! Я весь ваш отныне и навсегда, великолепная незнакомка! Я буду называть вас несравненная незнакомка-тя-я-ян! Нами смеется. Она забывается. - А как же Нами-сва-а-ан? Разонравилось? Он застывает, внимательно смотрит, как только он умеет. - Мы знакомы? Еще минуту, секунду. Миг. Выдох. - Нет. Не знакомы. Это было уже где-то… Когда-то было. Там, где странный ресторан с головорезами-официантами и главным поваром-пиратом, кормили голодающих. Это уже было. И Нами вновь уходит первой. Безвозвратно. Отчаянно вернуться хочет. Но не может. Санджи, тебе еще снится Олл Блю? Гвоздика. Распускается испещренная белыми царапинами гвоздика. Гвоздика ужаса, что когда-то на эшафот с мертвецами поднималась. Что цветет в пору хрупкой весны и душного лета, смотрит на опутанный проводами и машинными парами мир, глазами проклятого пастушка смотрит. Они красные цветы, кровоточащие из-за молитв влюбленных. Их в когтях птицы-хищники в небывалые дали уносят. Уносят, чтобы не вернулись, чтобы не зацвели больше. - Воспитательница Нами, воспитательница Нами, смотрите! Горячее солнце, песчаный пляж, разноцветные зонтики, спасающие от раскаленных лучей, загорелые тела отдыхающих вокруг и шелест спокойных, ласковых волн. Нами смотрит, как ее дети играют на самом берегу в пятнашки и салочки, качаются на воде под охраной спасателей, надувных матрасов и разноцветных кругов. Так весело и беззаботно, так счастливо и по-летнему. Нами вдыхает соленый воздух, смешанный с ароматом водорослей и выловленной кем-то рыбы. Она стоит на мягком песке, чувствуя мелкие ракушки, заброшенные на берег из глубин океана, и слушает, как шепчет морская вода. Где-то далеко наливаются свинцом тучи, темнеет небо, злится водная стихия. Где-то далеко начинается шторм, накрывая своими волнами корабли и судна, разбивая на осколки скалы, завывая наравне с ветрами и громом. В груди стучит сильнее, чем обычно. И больнее. Нами каждой клеточкой тела чувствует гнев непокоренной стихии. Нами сама живая стихия – дикая и огненная. Нами делает шаг… - Воспитательница Нами, с вами все в порядке? Она смотрит на симпатичную кучерявую девочку. Смотрит, а перед глазами все еще молнии и ярость природы. - Да, все хорошо. Не волнуйся, детка, иди, играй с ребятами. Нами забыла. На солнечном пляже, где светло и весело нет шторма. А ее самой больше нет на качающейся палубе странного корабля. Нами злится и перехватывает поудобнее обломок какой-то палки. Трое парней скалятся и окружают ее, чтобы не смогла убежать. Глупо она попалась, сама виновата – Нами скалится в ответ. - Дрянь! – выплевывает один из них, бросается вперед, чтобы схватить за тонкие запястья или за хрупкие плечи, или за длинные волосы. Нами не умеет драться – не училась никогда. Да и не нужно ей учиться – тело знает, душа помнит. Она вся, как оголенный нерв воспоминания – жестокого, вечного, неизменного. Нами не щадит жалких идиотов, бьет больно, туда, куда учили бить когда-то извращенец-кок и топографический кретин. Она только набежавшие капельки пота со лба смахивает и переступает через распростертые на земле тела. Слышит внезапно: - Не знал, что воспитателей детских садов точно морпехов готовят. Но теперь я полностью уверен в безопасности Ширахоши. У него хрипловатый и гулкий голос, тело борца сумо и суровый взгляд. У него отчего-то кожа чуть голубоватым оттенком отдает, черный пояс по каратэ и коллекция золотых олимпийских медалей. Он водит к Нами в садик свою крестницу и порой смотрит на ту внимательно, будто сказать что-то хочет. Помнит? - Девушке в наше время нужно уметь постоять за себя, - пожимает Нами плечами. Это время никогда не изменится. Она, наверное, кому-то жизнь проиграла. Должно быть, не теми цветами расплатилась. Она, наверное, не успела приземлиться на все четыре лапы, как кошке положено. Не успела. Не смогла. А теперь долг выплачивает. Джинбей, как думаешь, до твоего дома еще можно доплыть? Еще раз… Космея. Распускается радугой на бесконечных полях космея. Танцуют средь нее влюбленные, дарят букеты близким, тонут в аромате – выныривать не хотят. Малиновым, оранжевым, белым, сиреневым раскрасит космея душу чью-то. Окрасит, точно художник великий, подарит капельку счастья, миг любви и улыбку на вечность. Космея на ладонях чьих-то, точно сердце бьется. Хранить обещает. В клубе гремит музыка, раскрепощенные, полуобнаженные тела извиваются в страстных танцах на площадках, бармен разливает по бокалам коктейли и напитки. Бокал за бокалом Нами пьет, забываясь в оглушительной музыке, теряясь в радуге прожекторов. К ней подкатывают парни, привлеченные ее откровенным нарядом и шикарной фигурой. Приглашают танцевать на подиум и в постель. Зовут, умоляют, угрожают, соблазняют. Бокал за бокалом Нами пьет горькое виски, огненную текилу, изысканный ром. Пьет и не пьянеет. Сверкает хрусталь в ее тонких руках, сверкает, как самый прекрасный бриллиант. Окружена софитами и восхищением. Замурована. Слепыми глазами смотрит на ненужных ухажеров – она в музыке потерялась, забылась, отдалась. И не тот бокал в ее руках. Совсем не тот. И не та компания. Не та жизнь и история. Где та деревянная кружка, что не осилить мужику крутому? Где сумасшедшее приключение, что унеслось в неизвестность на утонувшем корабле? - Ш-ш-ш, - зашипят Нами на ухо, когда она случайно наткнется на странную девчонку в косынке, солнечных очках и крякающей уткой под боком, когда выйдет из клуба на темную улицу. - Кра! – поддакнет своей хозяйке та самая утка и посмотрит на Нами внимательно, по-человечески. - Пожалуйста, тише, - умоляюще посмотрит на нее странная девчонка, - иначе меня найдут и погулять не получится. Нами отчего-то хватает незнакомку за руку и увлекает в проулок, еще один и еще – пока от погони не оторвались, пока не запыхались и не упали на лавочку обессиленными. Смеются в унисон, как будто давно знакомы. Смеются до тех пор, пока незнакомка косынку не снимает. Нами смехом захлебывается, чувствует – тонет. У незнакомки улыбка самая добрая в мире, волосы точно васильки и вера в людей безграничная. Незнакомка, оказывается, принцесса, самая настоящая и самая замечательная. У незнакомки оказывается утка – самая быстрая, самая верная. Для Нами они «самые». Нами выть хочется – устала ведь. От беспомощности. - У меня чувство, что мы давно знакомы, - улыбается ей принцесса. - Кра! – прыгает ей на колени утка. - У меня тоже, - выдавливает из себя Нами. Тоже. Космея прекрасный цветок. Космея – маленькая принцесса среди гордых королев. Принцессу уводят пугающие, верные телохранители. Уносят самую быструю в мире утку. В замок. Далеко от лавки, где смеялись. Где она в смехе тонула. Виви, Каруэ, у меня все тот же крест на предплечье. А у вас? Тюльпан. Тюльпаны не пахнут. Не поражают красотой, не поют о них песен, не сочиняют стихов. Тюльпаны среди весенних ливней потерялись, в уголок за алые розы и белые лилии задвинуты были. Тюльпаны не пахнут. Не донесет их запах ветер до пенных волн, не подхватит лепестки летучая рыба, не заметят, как распустится однажды странный бутон. Тюльпан одинок всегда. Тюльпан только прощаться умеет. Лениво наползает на город вечер. Уводят из детского садика детей усталые родители. Благодарно кивают, вежливо прощаются стоящей на пороге рыжей воспитательнице. Нами кивает в ответ, и ей хочется, чтобы все поскорее ушли. Дорога перед садиком пустынная и чистая, на обочинах цветут тюльпаны, оплетает стены домов и заборов непоседа-плющ, клонят свои усталые макушки вниз цветущие деревья. Здесь уютно и тепло. «Здесь» почти как «там», только иначе, только грустнее. Здесь важно остаться, потому что вдруг придут. Вернутся вдруг. Нами обещали ведь. - Воспитательница, вы снова здесь? Ждете их? – Ширахоши на воспитательницу смотрит, как и ее мама. Ширахоши ответа ждет, словно ей тоже важно, чтобы они наконец-то пришли. Нами вспоминает – верно, ей важно. - Да, - отвечает. - Но почему они тогда все не идут? Забыли? – Ширахоши вдруг плачет – за них двоих наверно. Уносит мама плачущую когда-то принцессу – в одиночестве Нами оставляют. Нами ждет, стоя на пороге. Ждет, чтобы обещание, давшие ей, исполнили. Он идет по дороге расслабленно, будто мир только для него крутится, и жует огромный кусок сочного мяса на ножке. У него в глазах веселятся буйные чертики, которых по недоразумению из адской психушки выпустили, волосы в разные стороны торчат, и тонкий шрам виднеется под левым глазом. У него семья вся сумасшедшая, а еще веселая и живая. Он, оказывается, человек в мире самый свободный. Самый. Нами невольно шаг вперед делает. Нами как тогда хочется к нему броситься – тумаков надавать, что опоздал на вечность, наорать, чтобы от всех неприятностей избавился, вцепиться в жилетку красную и не отпускать. Нами шаг делает. Ведь это значит, что можно… Можно вместе снова уйти, можно не одной больше быть, можно ругаться, бояться, смеяться… Можно… Ведь можно? Нами шаг делает. Он ухмыляется, подмигивает, прячет мясо в карман, будто она отобрать попытается. Нами счастлива – впервые за жизнь вторую. Он мимо проходит. - Постой! – кричит вслед, стоит изваянием, стоит, чтобы не рассыпаться. - Ась? – ухмыляется парень, оборачиваясь. - А где… Где твоя соломенная шляпа? У него лицо удивленное: - Соломенная шляпа? Никогда не было! Пока! И правда. Забыли. Не было. Они не помнят, как тюльпаны цветут. Как смеются и плачут. Они не помнят запах тюльпанов. Рождение и смерть. Они не помнят. Зато тюльпаны хранят. И вянут, прощаясь. Луффи, ты больше не дашь мне починить твою шляпу? Мандарин. Не любуются мандаринами, не принято. Мандарин вроде счастье символизирует. Вроде. Только дольками разделяется, о землю разбивается. Нет места мандарину в танце Ханами. Сегодня ночью Нами не вернется домой – останется в детском садике. Сегодня ночью она поставит перед мандариновыми деревьями раскладной стул, укутается в теплый плед, и с обжигающим руки кофе будет любоваться на выдуманное когда-то ею Ханами. Сегодня ночью будут цвести не заметные никому белые цветы, а перед глазами мелькать воспоминания. В них звон огромных гантель тренирующегося мечника, шелест перелистываемых книг археолога, звуки вновь что-то мастерящего плотника и плач потрепанной скрипки музыканта. В них будет разноситься по палубе корабля вкусный запах блюд, готовящихся под контролем любвеобильного кока, могучий рыбочеловек будет о чем-то говорить с китовыми акулами, перебирать целебные травы руками-копытцами врач и удить рыбу носатый снайпер. В них будет принцесса смеяться, хлопая в ладоши, носиться по палубе желтая утка с отвоеванным куском краба и вопить, что голоден вечно не наедающийся резиновый капитан, что свободнее всех на свете. Нами все это обязательно вспомнит. Обязательно. За них обещание сдержит. Нами поднимается по ступенькам детского садика – внутри плед и стул, забрать надо. Она шаг делает… - Нами! Ей обернуться страшно. - Идиот, - звук удара, и запах сигарет доносит ветер. - Не смей пугать нашу милую Нами-сва-а-ан! Нами-сва-а-ан, я так скучал! - Захлопни варежку, эро-кок. Бесит! - Что ты сказал, тупой маримо? - Что слышал, завитушка-извращенец! Шум драки и удары. - Какие они энергичные! Надеюсь, после их драки нам не придется собирать их отрезанные конечности по асфальту и пришивать обратно. - Робин-сан! Не говорите таких ужасов! - Кр-ра-а-а! - Это просто су-у-упер-р-р драка! Супер!!! - Йо-хо-хо! Если бы у меня были глаза, они бы заслезились от смеха… хотя у меня ведь нет глаз… Йо-хо-хо, я забыл, сейчас у меня ведь есть глаза! Йо-хо-хо, да ведь я жи-и-ив!!! - Подождите! – вопят откуда-то. - У меня наконец-то появились сто тысяч последователей, и мы вместе с ними разбогатели в Эльдорадо! - Правда?!! – восторженно кричат, прыгая. - Угомонитесь вы уже все! – басит кто-то сурово, разнимая драчунов и встряхивая за шкирки. - Как дети малые. Нами не оборачивается. Ведь такого не бывает. Не бывает… нет чудес. Совсем нет. - Нами!!! – кричит ей знакомый смеющийся голос – на всю улицу кричит. На весь мир. – Ты моя… накама!!! Нами оборачивается. И, правда, Луффи, твоя. Мугиваровская. Ненормальная. Они смотрят на нее – вспомнили. Они тоже, оказывается. Не могли не вспомнить. - Так где там наша обещанная Ханами? – ухмыляется команда. - Цветет уже, - отвечает Нами. - Только вы, идиоты, как всегда… без приключений не умеете. - Хочу приключение!!! – Луффи вопит и носится вокруг стоящего у мангала Санджи – его не только приключения интересуют; ночная прохлада давно смешалась с дымом и запахом мяса. - Не мешай мне! – рычит на него кок. - И то верно, засиделись мы что-то на суше, - потягивается Джинбей. Согласно похрапывает рядом с ним Зоро, не забывая проснуться ради очередного тоста. - Тогда, - ухмыляется Фрэнки, вставая в свою излюбленную позу, - отправляемся в новое супер-приключение! - На этот раз я поплыву с вами, - улыбается Виви, сидящая рядом с Нами. - Кр-р-ра! – поддакивает ей Каруэ, правда он все еще злится, что стал карликовой уткой. - Фух, - вздыхает облегченно Усопп, - нам повезло, что здешние моря не такие страшные, как на Гранд Лайн! - Не скажи, длинноносик, - загадочно улыбается Робин. - Бермудский Треугольник этого мира полон тайн. - Йо-хо-хо, а я слышал о Море Дьявола, - добавил Брук. - А еще есть Водоворот Мальстрем! – робко и испуганно прошептал Чоппер. - Хочу приключение! – кричит Луффи. - Но сначала веселимся, ведь мы снова… - Вместе!!! Нами смеется. Теперь все правильно. - Что ты делаешь? – подлетает к рыжеволосой накама Мугивара. - Глупость, быть может, - чуть улыбается, но все равно усаживается напротив своих вечно-цветущих деревьев на мягкие одеяла. Медленно подходят остальные, привлеченные странными действиями Навигатора. - Нами, а Нами, ну скажи?.. – скачут вокруг Чоппер, Луффи, Усопп и Каруэ. - Что ты задумала, ведьма? – приоткрыл свой единственный здоровый глаз, казалось, спящий неподалеку Зоро. - Чертов маримо, как ты смеешь так разговаривать с Нами-сва-а-ан?! - Заткнись, эро-кок! - Я тебя убью, топографический кретин! - Да ты только с дохлой рыбой справиться сможешь! - Доктор-сан, принесите аптечку, - внимательно следит за дерущимися, чтобы потом пришить обратно отрубленные конечности. - Что?!! Доктора, доктора! Ой, это же я доктор! - Йо-хо-хо! Робин-сан, может вместо того, чтобы пугать нашего врача, вы покажете мне трусики? - Суп-п-пер! Новая супер-р-р-пьянка! - Робин, - кладет себе на колени голову, потерявшего сознание Чоппера, Виви, - вам бы книги ужасов писать. - Все же сумасшедшая у нас семейка, - ухмыляется Джинбей, вставая с места и уже по привычке разнимая драчунов. - Так что это, Нами? - Ханами мандаринов. - Но ведь такого нет! - А у нас будет. - Класс! Мы тоже будем смотреть! Обещаем. - Дозорные! - Черт! Вот вечно они в самый неподходящий момент! - Не ной, отобьемся! - Я первый! - Куда?! - Развлечемся супе-е-ер! - Йо-хо-хо! - Кра! - Чертов маримо! - Кок-извращенец! - Берегите конечности. - Доктора!!! - Чоппер, рано! - Робин… Топот ног, взрывы пушек, крики и смех… Луффи оборачивается: Нами все еще сидит на одеялах, чуть улыбается. - Нами, мы обязательно! Ты только подожди! Хорошо? Дождешься нас? Нами улыбается. - Дождусь. И встает с одеял, чтобы присоединиться к веселью. Чтобы после битвы выпить саке, посмеяться и спеть. Чтобы полюбоваться мандариновым ханами, несуществующим больше нигде, кроме их корабля.