Amaranthine.

Like a sign, like a dream, you're my amaranthine, you are all I needed, believe me… ©Amaranthe — Amaranthine.       Больно.       Боль  — как постоянный спутник их отношений. Боль — как ещё одно проявление чувств.       Шарлотта. Ш а р л о т т а. Его королева. Королева, покорная, точно рабыня.       Винсент Найтрей просто привык.       Привык пользоваться ею для удовлетворения своих самых диких желаний. А та, в общем-то, и не против.       Иметь соулмейта в этом мире — высшее счастье, доступное лишь тем немногим, чья родственная душа оказалась поблизости. Ведь… Здесь есть одно простое правило: не обладает целительной силой ни одно средство, и только твой соулмейт может исцелить тебя, что бы ни случилось.       Больше ни у кого из Баскервиллей нет соулмейта; нет, и Лотти с ужасом наблюдает, как погибает от смертельных ран Фанг, а Лили и Дага убивают восставшие цепи.       Она — другая.       Другая, и потому даже самые извращенные фантазии Винсента она позволяет ему претворить в жизнь. Он пронзает её тело кинжалом, после входя в неё, но ранение тут же затягивается под его прикосновениями; он несколько раз стреляет в неё, но, прежде чем она умрёт, склоняется над нею и начинает целовать, и от этих выстрелов не остаётся даже шрамов на прекрасном, гибком торсе девушки; однажды они совершают выходку ещё более безумную — прыгают с крыши, обнявшись, — и ничего ужасного не происходит, ведь все травмы исцеляются, пока они столь близки друг к другу. «Ты ненормальный, — думает Шарлотта в очередной раз, когда Найтрей вновь творит нечто странное. — Ненормальный, но мой».       Иной раз Винсент задаётся вопросом: и почему она не может просто отказать ему? До какой степени эта прекрасная девушка готова терпеть все его издевательства? Саму по себе Лотти едва ли можно назвать мазохисткой, и если бы её соулмейт не был садистом, та, вероятнее всего, и не подумала бы о чём-то подобном.       — Боль проходит, а ты остаёшься, — смеясь, отвечает ему она, когда тот спрашивает это напрямую. Такой ответ тоже будто бы не вяжется с самим образом Шарлотты. Она ведь сама по себе далеко не святая.       Винсент знает Лотти с того дня, как Баскервилли открыли пред ним свои объятия, принимая в «семью»; всё это время она была и остаётся жестокой, расчётливой и практически беспринципной; она убивает с улыбкой на лице, уже не стесняясь своей непохожести, отречённости от всего мира, присущей и другим Баскервиллям; в то же время она поклоняется Глену с такой  искренностью, с таким рвением, и ради его идеалов готова буквально на всё. В их с Найтреем первую встречу она держалась прохладно и отстранённо, явно давая тому понять, что для сближения с ней мало быть просто красивым высоким блондином с гетерохромией и весьма знатной фамилией.       Изменилось всё лишь тогда, когда они оба узнали, что являются родственными душами; к осознанию и принятию этого факта, впрочем, они двигались долгое время, тем более, что в этом мире у соулмейтов практически нет внешних проявлений — разве что искорки пламени, появляющиеся во взоре при нахождении таковых рядом. Но у Лотти эти самые искорки появляются легко, по велению эмоций: стоит ей чуть разозлиться или, наоборот, воодушевиться, как огоньки чувств вспыхивают в её амарантовых глазах; сам же Винсент, напротив, слишком хорошо умеет скрывать чувства, и пламя это никогда не озаряло его взгляд своим светом. Таким образом, оставался лишь второй, более надёжный признак: исцеляющее воздействие родственных душ друг на друга. Его наличие Винсент однажды проверил без разрешения на то самой Лотти, поначалу вызвав у той волну негодования: слегка порезал её и после прикоснулся; порез затянулся, и Найтрей окончательно убедился в том, что их души связаны навсегда.       — Если мы соулмейты, — сказала тогда она с неожиданным спокойствием, — то будет лучше, если мы не будем ни в чём сопротивляться друг другу. Я в твоих руках, Винсент Найтрей. Делай со мной всё, что захочешь.       С того момента и всегда блондин так и не понимает смысла этих слов, как не понимает он и её намерений, и всех действий этой загадочной девушки. Тем не менее, лишь одно остаётся неизменным: Лотти продолжает беспрекословно ему подчиняться, и это периодически даже пугает и раздражает. Любит ли она его, или это просто нечто вроде зависимости? Способна ли вообще Шарлотта Баскервилль, безжалостная, насмешливая, хладнокровная, на чувство столь светлое, столь глубокое, как любовь?       Все ответы, впрочем, находятся в тот день, когда Глен, возмущённый его сомнениями, стреляет в него на глазах у Лотти.       Найтрей падает наземь, истекая кровью, с одной только мыслью: нет, она не подойдёт, она не воспользуется исцеляющей силой соулмейта, она не предаст того, кому поклонялась все эти годы… И у него шансов особых и нет: Глен не промахивается, ранив его смертельно, и только Шарлотта могла бы его спасти.       Могла бы, но ведь не захочет…       — Иди сюда, Лотти-чан, — усмехнувшись, зовёт её Глен. — Иди сюда и наблюдай рядом со мной, что случается с теми, кто идёт против меня.       Девушка лишь приближается, безэмоционально взглянув на происходящее; затем — встаёт перед Гленом, глядя ему в глаза.       — Я прекрасно понимаю, что предательство Ваших идей буквально смерти подобно, — заявляет она. — Вы — наш неизменный лидер, и я никогда не устану восхищаться Вами. И именно поэтому, — с этими словами она резко разворачивается на сто восемьдесят градусов. — Именно поэтому я сделаю то, что должна сделать, как Баскервилль и Ваша верная последовательница.       Винсент уже почти теряет сознание, когда та вдруг приближается к нему, и, наклонившись, сливается с ним в поцелуе с такой искренней страстью, какой, казалось бы, Лотти и вовсе никогда не обладала. Связь соулмейтов действует: полученное повреждение затягивается, больше не представляя для жизни Найтрея угрозы.       — Всегда поддерживать своих. Никогда не отворачиваться даже от предателей. Быть вместе, что бы ни случилось, — вдруг с прежней холодностью произносит Шарлотта. — Не Вы ли учили всех нас этому, господин Глен?