предпоследний конец света

the fault, dear brutus, is not in our stars, but in ourselves. julius caesar, act 1, scene 2 william shakespeare

после смерти отца у минхао остаётся только сад. шрамы от осколков звёзд по всему телу и сад. когда мама говорит, что отец умер, минхао не плачет. родители развелись, когда ему было шесть лет и отец только заболел. мама его не бросила, наоборот, нашла хорошую клинику в аняне через корейских знакомых, помогла перебраться туда из аньшаня, и только после этого они развелись. а через семнадцать лет отец умер. мама сказала об этом за завтраком, так, словно разговор шёл о погоде: «сегодня солнечно, не так ли?» поэтому, когда мама говорит о том, что отец умер, минхао не плачет. кто же плачет во время разговоров о погоде? в детстве минхао не говорит о своём отце вообще, даже с мамой. со временем учится произносить слово «папа» заново: «привет, я со мёнхо, мой папа болен шизофренией, сейчас он в корее» и он обязательно вернётся в китай, когда выздоровеет. но за семнадцать лет он так ни разу не возвращается, даже когда его выписывают из клиники. он остаётся в аняне и ухаживает за своим садом возле одноэтажного загородного дома, который выкупил у кого-то из маминых корейских знакомых, а в две тысячи семнадцатом году присылает в аньшань кассету с записью радиоэфира с маленькой волонтёрской станции при психиатрической больнице, куда приглашают бывших пациентов, чтобы они могли рассказать свои истории. мама отдаёт эту кассету минхао, и минхао её ни разу не слушает. в пять лет минхао видит, как отец режется станком во время бритья. пена на его коже становится красной, распускающимся бальзамином, и мама, зашедшая в ванную, ахает. минхао кажется, что отец режется специально. когда родители разводятся, минхао режется сам, шестилетний ребёнок, запершийся в ванной со станком для бритья в руках. щёку резать страшно, поэтому он режет плечо, а, когда надевает футболку с шу кэ и бэй та после, на белой ткани остаётся красное пятно. резать себя оказывается проще, чем думать и говорить об отце. его хоронит кто-то из маминых знакомых. мама говорит, что ей нужно съездить в анян, чтобы решить, что делать с домом, с садом и всеми теми вещами, которые остались после отца, и минхао зачем-то предлагает съездить вместо неё. вместе с документами и несколькими комплектами одежды он берёт с собой отцовскую аудиокассету. отец слушал музыку только на кассетах. минхао помнит, как они ездили в супермаркет на его старенькой замызганной тойоте, в которой пахло табаком и цветами, и отец разрешал пятилетнему минхао забираться на переднее сидение. они слушали «пассажиров в ночи», терезу тенг и альбом «время» electric light orchestra. минхао не знает, где отец раздобыл эту кассету, но даже в двадцать три помнит, в каком порядке шли песни и на какой минуте в «from the end of the world» кассета заедала. за неделю после смерти отца сад зарастает. минхао вкатывает чемодан в гостиную, смежную с кухней, почти без мебели, с окном, выходящим на запад, и тратит остаток дня на то, чтобы скосить сорняки. на высокой траве сидят виноградные улитки. их минхао тоже скашивает. когда минхао было три года, он и его родители провели лето в шэньчжэне. снимали квартиру на четвёртом этаже в старом кирпичном доме, и широкие лестницы казались минхао бесконечными. на газоне перед домом спали улитки, море из хрупких раковин, такое же, как в аняне. минхао собирал их в карманы шорт, и однажды, поднимаясь вверх по лестнице, упал, запнулся о свои же ноги, разбил колени и ладони, перепачкав каменные ступени кровью и раздавив улиток в карманах. отец весь день оттирал треснувшие раковины, похожие на яичную скорлупу, от холодного камня. минхао сидел рядом, облепленный разноцветными пластырями, трёхгодовалый убийца, и плакал предпоследний раз в своей жизни. впервые минхао видит мингю в проявке в центре города, пока ждёт, что его плёнку отсканируют. за неделю в аняне минхао успевает отснять сад, двенадцать кадров, не лучшие из тех, что он делал, но он всё равно хочет их рассмотреть. мингю перебирает уже проявленные фотографии, высокий, цветок хризантемы, ромео, жуёт сладкую жвачку, складывает непонравившиеся снимки в коробку у стены. минхао следит за ним от скуки, а потом, когда мингю уходит, заглядывает в коробку и натыкается на фотографию веранды какого-то ресторана во время дождя. стулья, наклонённые под углом, опирающиеся о столы спинками, чтобы на них не тёк дождь, цвета тусклые из-за качества плёнки. минхао фотографирует снимок на камеру телефона. минхао пытается узнать своего отца в мебели, в вещах в его доме, в тойоте, припаркованной у ограды вокруг сада, в инструментах, неаккуратно сваленных в гараже. в доме пахнет табаком и цветами, словно отец ещё здесь. словно минхао не ненавидел, не не видел его семнадцать лет. минхао находит пачку сигарет в ящике прикроватной тумбы, курит в саду, сам не понимая зачем, бродит по комнатам босиком, стирает пыль с горизонтальных поверхностей. окна спальни выходят в сад. в ней стоит жёсткая узкая кушетка, минхао больно на ней лежать. вся его спина — шрамы. на полке в ванной — детское мыло, пахнет ромашкой. минхао перебирает одежду отца в шкафу, боится её надевать, хотя хочет. он помнит, как одноклассники в старшей школе носили футболки своих отцов, винтаж. минхао носил футболки мамы. минхао перестал резать себя в семнадцать, когда узнал, что отца выписали из клиники. уже тогда он не мог смотреть на себя в зеркало перед тем, как зайти в душ, надевать шерстяные свитера на голое тело и не надевать водолазки с длинными рукавами под футболки мамы. минхао приучает себя винить в этом отца и звёзды. — тут и перец растёт? — присвистывает сокмин, когда приезжает в анян из сеула, чтобы навестить минхао. они стоят в саду на усыпанной гравием дорожке между грядками и кустами шиповника. минхао познакомился с сокмином в колледже, когда он приезжал в китай как студент по обмену. сокмин был первым человеком, с которым минхао заговорил по-корейски. первым, кому минхао рассказал, что выучил язык на случай, если ему удастся навестить отца в корее однажды. — он скоро созреет, — сокмин опускается на корточки, чтобы дотронуться до зелёных плодов пальцами, и поднимает взгляд на минхао, сочувствующий. — мне жаль. — что он скоро созреет? — что твой отец, — сокмин не договаривает. поджимает губы. — я почти не знал его, — минхао отмахивается, отворачивается. на западе краснеет закат. — а ты, может, знаешь, — минхао опалён солнцем. — чем можно вывести виноградных улиток? минхао находит ресторан с фотографии случайно, когда ездит заверять отцовские документы и возвращается в пригород пешком, натыкается на него по дороге, на окраине города. на веранде — люди и никакого дождя. мингю в солнечном свете, в рубашке, к которой прикреплён бейдж с его именем, разносит напитки, сталкивается с минхао взглядом, не узнаёт его, но улыбается. минхао не улыбается ему в ответ. минхао находит инструкцию по выращиванию перца в интернете. снимает со стеблей тлю, обрывает засохшие бутоны, оставляет только завязи. по широким листьям, вдоль прожилок, ползают улитки. оставляют за собой липкие дорожки. их минхао тоже снимает и несколько раз случайно давит хрупкие раковины пальцами. на руках остаётся бесцветный блестящий след. когда минхао был младше, он часто думал о том, почему его родители не остались вместе, если любили друг друга. любовь. минхао перекатывает слово на языке, как сладкий леденец от кашля, выплёвывает и полощет рот. — как долго ты планируешь здесь оставаться? сокмин приезжает в анян, когда у него выдаются свободные вечера, привозит минхао шампанское. они сидят за кухонным столом, стоящим посреди комнаты, неуместно. минхао закидывает ноги сокмину на колени. окно, выходящее на запад, всегда открыто. с улицы тянет запахом тимьяна. — пока мама не решит, что делать с имуществом, — у отца в доме нет бокалов, поэтому они пьют шампанское из керамических кружек с орнаментом сак янт. шаманское шампанское. — или навсегда. график позволяет находиться в другой стране, я всё равно не в офисе работаю. сокмин водит по кромке кружки пальцем и смотрит из-под спавшей на лоб чёлки. минхао цепляется за его взгляд своим, репейником, и хмыкает. сокмин был первым человеком, которого минхао поцеловал. первым, кто смог дотронуться до шрамов на его голой коже. — если тебе некомфортно здесь, — сокмин подразумевает дом, но минхао видит «здесь» весь свет. — можешь перебраться ко мне. не думаю, что мой сожитель будет против. — мне надо заботиться о саде. а кто о тебе позаботится? — мёнхо, — сокмин цокает языком, беспокойно, с сожалением. сокмин был первым человеком, которому минхао представился как мёнхо. зная о минхао больше, чем любой другой человек на планете, сокмин зовёт его не его именем, и это даёт минхао чувство контроля. будто бы у него есть что-то, что принадлежит только ему и его родителям. то же чувство контроля, что даёт самоповреждение. будто бы есть что-то, что зависит только от минхао, то, что он держит в руках: не свою жизнь, но лезвие. минхао учится заботиться о себе сам. он уверен, что отец хотел бы, чтобы он умел это делать. хотел бы, чтобы минхао не плакал. он слышит, как отцы его одноклассников говорят, что мальчики не плачут, когда разбивают колени, любимые кружки и сердца, свои, девчачьи, материнские. отец минхао никогда не говорил ему не плакать, но минхао всё равно не давал слезам скатываться по обветренным щекам, даже когда ему было особенно больно, горько, пусто. даже когда он видел себя в отражении зеркала в ванной, исполосованного бордовым. даже когда отец умер. минхао возвращается в ресторан, в котором работает мингю, утром, душным и пасмурным, от скуки. в холодильнике отца — только бутылка гранатового сока, на вкус как кровь, разъедает желудок. мингю выходит на пустую веранду, светлячок, непогасший на рассвете, тристан, снова минхао не узнаёт, протягивает ему лист меню. безлюдные улицы кажутся бесконечными. — мы случайно не встречались раньше? — не узнаёт, но помнит. догадывается. — не знаю, — минхао смотрит снизу вверх, но чувствует себя выше. — я таких, как ты, не запоминаю. таких, как он. красивых, улыбчивых, искренних, во что-то верящих, кого-то любящих. минхао просит мингю остаться, когда он приносит ему чашку кофе, удивительно даже для самого себя. мингю послушно садится напротив, локти на краю стола, выпавшие пряди на лбу. минхао спрашивает, фотографирует ли он. мингю спрашивает, откуда минхао знает. минхао позволяет себе улыбнуться. мингю смотрит заворожено, доверчивый, как ребёнок. — мёнхо, — представляется минхао. — как железнодорожная станция в кндр? — спрашивает мингю. — наверное, — минхао не отводит взгляд. — там есть такая станция? — да, — мингю кивает, тень улыбки на губах. — я усердно учил географию в школе. — хороший мальчик, — минхао говорит в шутку, вскользь, пока тянется за чашкой кофе, но замечает, как мингю замирает. рот приоткрыт, взгляд беспомощный, мерцающий, как тонущий корабль, румянец на щеках. минхао допивает кофе и оставляет мингю чаевые. минхао ненавидит пот, который остаётся на коже после дня, проведённого в скрывающей каждый участок тела одежде. ненавидит то, что не может надеть футболку отца. ненавидит отца. минхао думает о том, что мингю красивый. «небрежно закатанные рукава рубашки» тип красивого. «тёплая кожа, цветочный мёд» тип красивого. «искренняя улыбка» тип красивого. минхао пытается довести себя до оргазма в душе, но постоянно отвлекается на запах детского мыла на руках, сползает по мокрой стене душевой кабины, затопленное ромашковое поле, обнимает себя за плечи и расковыривает кожу на спине до крови. шрамы поверх шрамов. минхао кажется, что если порезы, сделанные им шестилетним неосознанно, покроются осознанными, сделанными в двадцать три, он сможет смотреть на себя в зеркало. сможет закатывать рукава хотя бы до локтей. — я не знаю, как их объяснить, — говорит минхао однажды, когда сокмин гладит его кожу под тканью кардигана пальцами. оба пьяные, ещё в колледже, на полу общежития, в одинаковых кедах, купленных на распродаже в торговом центре через дорогу от кампуса. — ты попал под звездопад, — сокмин окольцовывает запястья минхао пальцами под вязаными рукавами, кладёт голову ему на плечо. — шрамы от осколков звёзд. кожа исцарапанная, но красивая. — ты не можешь знать. ты ни разу её не видел — мне не нужно видеть, чтобы знать, — сокмин отпускает руки минхао, щёлкает его по носу. — самый красивый на свете мёнхо. вода с волос капает на паркет. минхао стоит на кухне, смежной с гостиной, босиком, у открытого окна, за которым пылает закатное уродливо тёмное солнце, заклеивает содранную кожу на плечах пластырями. ключи от отцовской тойоты лежат возле аптечки. в салоне пахнет табаком и цветами, так же, как когда минхао было пять. минхао забирается на водительское сидение с шаманской кружкой гранатового сока в руках, стирает пыль с руля, открывает бардачок. ровный ряд кассет, как минхао помнит, тереза тенг и «время» electric light orchestra с потёртой бумажной обложкой. минхао смотрит в зеркало заднего вида, видит только часть себя, от мокрой чёлки на лбу до подбородка, улыбается. на зубах — гранатовый сок, кислый, бордовый, словно дёсна минхао кровоточат. только вкус крови может перебить вкус крепкого чёрного кофе, который минхао пил на завтрак. он засыпает, когда небо ещё не до конца темнеет, ни рассвета, ни дня, одни лишь сумеречные цвета у горизонта. окно, выходящее в сад, открыто. пение цикад ползёт по спальне эхом. на стенах — тёмные тени. перед тем, как провалиться в сон, минхао замечает спящих бабочек в углу под потолком. на рассвете в саду кричат вороны. минхао рассматривает фотографию снимка мингю на телефоне, когда просыпается. цвета на фотографии кажутся ещё тусклее, чем раньше, словно кадр выцветает на глазах минхао со временем. мокрая пустая веранда, ни одного человека. мох на каменных стенах. минхао уверен, что сфотографировал бы их лучше. он приходит в ресторан с мыльницей, от скуки, делает несколько снимков солнечного света, отражающегося в металлических скатах крыш молниями. снова заказывает кофе, в этот раз не у мингю, но видит его, с подносом, у другого стола на веранде. они встречаются взглядами. мингю отводит глаза. — ты фотографируешь, — говорит он, когда заканчивает разносить заказы и подходит к минхао, смотрит на фотоаппарат на столе, на бумажные салфетки, на пальцы минхао на белом фарфоре. — здесь красивее во время дождя. — почему? — потому что во время дождя здесь нет людей, — мингю умыт солнцем, выгоревшая чёлка, горящие глаза. минхао жжёт пальцы о чашку, но не отпускает. — принести тебе десерт? минхао заказывает брауни. мингю ставит перед ним блюдце, случайно задевает его локоть бедром, вздрагивает, делает шаг в сторону, робкий. шарик сливочного мороженого на брауни тает. — они невкусные, — мингю кивает на блюдце. шоколад, молоко, сахарная пудра. на губах сладко. — они делают их слишком жёсткими здесь. — ты должен угостить меня вкусными в таком случае, — отвечает минхао, смотрит в глаза, безэмоционально, чтобы вызвать эмоции. мингю кивает, молчит, сжимает поднос в руках до побеления костяшек. минхао улыбается, снова оставляет чаевые и уходит, так и не притронувшись к брауни. он подрезает ветки перцев, сидя на корточках перед грядками, босиком, влажная земля между пальцами ног. расчёсы на спине саднят от каждого соприкосновения с рубашкой. минхао убирает выпавшие на лоб пряди тыльной стороной ладонью. на лбу остаётся грязный след. по усыпанной гравием дорожке ползёт улитка, больше тех, что сидят на траве. минхао следит за тем, как она оставляет след на гравии, не грязный. бесцветный и блестящий. минхао снова ужинает гранатовым соком. бродит по дому отца с кружкой в руках, босиком, земля на паркете. с каждым днём закаты за окном, выходящим на запад, становятся всё краснее, кровавее, страшнее. минхао кажется, что такими должны быть небеса во время апокалипсиса. сожжёнными дотла. он кладёт пачку сигарет и аудиокассету с записью эфира отца на подоконник. надеется, что их солнце сожжёт дотла тоже. он раздевается в неосвещённой спальне, прежде чем лечь на жёсткую кушетку. даже в темноте он видит тёмные полосы и пятна на своей коже, отводит взгляд, старается смотреть на тени на стенах. за окном сад шелестит на ветру, дышит. минхао лежит на спине, смотрит на потолок, под которым всё ещё спят бабочки. он обещает себе снять их, разбудить и выпустить. когда минхао исполняется восемь лет, он хочет спросить у мамы, заболеет ли он как папа, когда вырастет, но не спрашивает. боится, что заболел уже. мама покупает шоколадный торт на его день рождения и, после того, как минхао задувает свечи, учит его тушить их смоченными слюной пальцами. ему нравится, как пламя жжёт кожу лишь мгновение, а потом расползается по телу теплом. спокойствием. чувством контроля. минхао начинает приходить в ресторан, в котором работает мингю, от скуки, почти каждый день, между полуднем и началом заката, когда заканчивает свою работу и работу в саду. заканчивает сортировать документы отца. минхао нравится наблюдать за мингю, ходящим между столами, бросающим на минхао ответные взгляды, испуганные, но заинтересованные, с противоположной части веранды. кофе в ресторане всегда вкуснее, когда его приносит мингю. минхао надеется, что все чаевые, которые он ему оставляет, достаются только ему. — ты живёшь недалеко? — спрашивает мингю, когда минхао задерживается в ресторане до вечера, сам не зная почему. смотрит за тем, как людей на веранде становится всё меньше и меньше, пока он не остаётся на ней один. мингю садится напротив, кладёт счёт на край стола. минхао кажется, что он приручил мингю, как животное, но его глаза всё ещё дикие. — в пригороде, — минхао рассматривает густую кофейную гущу на дне чашки, мингю, его густые тёмные волосы. — в доме отца. у него есть сад. — сад, — повторяет мингю. его рубашка расстёгнута на две верхние пуговицы. — что там растёт? — перцы. — перцы, — мингю облизывает губу, оставляет на ней бесцветный блестящий след. — я могу попробовать один, когда они созреют? — только после того, как испечёшь мне брауни, — минхао бросает мятую купюру на обложку счёта и встаёт из-за стола. — у тебя закончилась смена? — мингю кивает и встаёт следом. небо затягивается пурпурными тучами, однородными, беспросветными. душно. минхао смотрит вверх и не видит ни звёзд, ни солнца, ни луны. ночью будет гроза. — в какую тебе сторону? я провожу тебя. мингю заметно больше минхао. выше, сильнее, крепче. минхао уверен, что из них двоих он выглядит как тот, кого нужно провожать. мингю ничего не говорит, только кивает. минхао ничего не говорит тоже, ждёт мингю на веранде, пока он рассчитывается и переодевается в подсобном помещении ресторана, выцветшая футболка вместо рубашки, рюкзак за спиной, взъерошенные волосы. небо густеет, чернеет, молчит перед тем, как разразится гулом и вороньими криками. — я не боюсь темноты, — предупреждает мингю, когда выходит на веранду. с губ минхао срывается смешок. мингю живёт с родителями, недалеко от центра города, работает в ресторане каждый год, с мая по август. закончил анянский технический колледж, но хочет поступить снова, в сеул, когда накопит достаточно денег. мингю играет с лямками рюкзака, пока идёт по сухому асфальту. широкие ладони, длинные пальцы. по выходным мингю с отцом ездит за город. отец следит за птицами, записывает их голоса на диктофон. мингю их фотографирует. из окна его спальни видны рассветы. их мингю старается фотографировать тоже. из окон минхао видны только закаты. за окнами минхао кричат вороны. — ты попадёшь под дождь, — замечает мингю, когда они доходят до его дома, многоэтажного, такого же, как тот, в котором минхао живёт с мамой в китае. — скоро начнётся гроза. из-под плотной пелены туч дует ветер, треплет волосы мингю. минхао заскакивает на тротуар, чтобы быть выше, заглядывает мингю в глаза, мигающие звёзды. — я не боюсь грозы. — ты можешь написать мне, когда доберёшься до дома? я могу дать тебе свой номер. минхао сомневается. мингю не отводит взгляд. на западе, у горизонта, где, как минхао кажется, находится рай, раздаются первые раскаты грома. минхао протягивает мингю свой телефон. я дома. –м. минхао стоит у открытого окна в неосвещённой спальне, смотрит за тем, как вода стекает по стеблям в гнетущей темноте сада, питает землю, заставляет цветы расти, исцеляет повреждённые листья. дождь рассыпается по подоконнику прозрачным бисером. минхао стаскивает водолазку через голову, спутывает волосы, протягивает руку вперёд, чтобы капли падали на кожу на запястье, на потемневшие со временем шрамы. может, их вода тоже сможет исцелить. минхао готов грозу и сад надеть на голое тело, лишь бы оно исцелилось. он знает, как болезнь отца прогрессирует: он начинает видеть что-то, слышать что-то, чувствовать что-то, что другие люди не видят, не слышат и не чувствуют. во всяком случае, так шизофрению шестилетнему минхао объясняет мама. минхао знает, что не болен, как отец, но видит, слышит и чувствует что-то тоже. во сне под его сомкнутыми веками ползают разноцветные пятна, кофейная гуща. в голове — музыка с отцовских аудиокассет. днём минхао находит отцовский ежедневник в ящике письменного стола, открывает на случайной странице. на бумаге шариковой ручкой по-китайски написано «не забывай заземляться». минхао выходит в сад босиком. земля мокрая после грозы, липнет к ступням. виноградных улиток с травы смывает дождём. минхао ходит вдоль грядок с перцами, брюки ниже колена намокают. заземляется. минхао начинает провожать мингю домой после смен, от скуки, потому что слушать его голос лучше, чем слушать тишину. мингю может говорить о чём угодно, долго, улыбаясь. пушистые волосы, летние футболки с бессмысленными надписями. мингю никогда не заставляет минхао ему отвечать. он рассказывает, чем завтракает и какого цвета рассветы, которые он видит из окна спальни, когда просыпается, о музыке, которую слушал в детстве и которую слушает сейчас, о младшей школе рядом с домом, в которую ходил, о фотографии, так, словно они с минхао близки. словно минхао не отдёргивает руку каждый раз, когда мингю до неё дотрагивается. словно минхао не отворачивается каждый раз, когда мингю улыбается, чтобы не улыбаться ему в ответ. мингю рассказывает о том, как считает минхао красивым, словно невзначай, случайно, отвернувшись к закату. минхао ненавидит его за то, что хочет ему верить. мингю рассказывает о качелях, на которых качался в детстве, и о том, как долго и громко плакал, когда сломал руку, с этих качелей упав. рассказывает о старом стереопроигрывателе, о пластинках ли мичжи и bee gees и о своём отце. они идут по тротуару после заката, отражения алого у мингю в зрачках. минхао останавливается. — всё в порядке? — мингю останавливается тоже. он рассказывает о том, как отец научил его различать голоса некоторых птиц, как научил его различать цветы и созвездия на небе. как они впервые ездили к морю всей семьёй и мингю заходил в воду по пояс, смотрел на то, как она искрится бенгальским огнём под ногами. как кричали чайки. как отец подарил ему его первый фотоаппарат. — мой отец умер недавно, — говорит минхао. рот мингю беспомощно приоткрывается, но он ничего не говорит, ни «мне жаль», ни «прости», только смотрит на минхао, понимающе, без капли сочувствия. минхао благодарен. он не любит, когда его жалеют, но любит, когда понимают. солнце сгорает за горизонтом. они идут дальше, вниз по дороге, не оставляя за собой следов. мингю не говорит о своём отце с минхао больше никогда. после грозы в саду цветут хризантемы, пахнут сильно и сладко. минхао начинает закрывать окно в спальне на ночь. заклеенные пластырями расчёсы на спине медленно темнеют. заживают. — зачем кому-то любить? — спрашивает минхао, голова — на коленях сокмина, пальцы сокмина — в его волосах. они в спальне минхао, на жёсткой кушетке. сокмин привозит минхао бутылку вина и суп из шпината в термосе, который сварил его сожитель. в доме душно из-за запаха цветов. минхао не договаривает. «зачем кому-то любить» его? как кто-то может любить его? — чтобы жить, — сокмин убирает пряди минхао со лба. — когда начинаешь любить, кажется, что ты был мёртв всё то время, когда не любил. — в таком случае, когда перестаёшь любить, ты снова умираешь? — нельзя перестать любить, мёнхо-йа, — сокмин улыбается ему как ребёнку, смотрит сверху вниз. — можно, — минхао поднимается с его колен. спутанные волосы, воспалённые глаза. — можно перестать любить и не умереть. можно перестать любить и разочароваться. осознать, что ни один человек никогда не будет с другим до конца, что каждый всегда может оставить каждого. и с этим осознанием любовь кажется ужасом и дикостью. даже если любовь приносит счастье, оно всегда мимолётно, и это слабость — позволять себе его испытывать, чтобы временно почувствовать себя цельным, — сокмин слушает, слегка наклоняет голову к плечу. — разве нет? — может быть, — отзывается он, улыбка на губах. — но позволь людям быть слабыми, мёнхо, — сокмин тянется, чтобы дотронуться до его щеки. минхао не отстраняется. — и позволь себе быть слабым иногда тоже. минхао знает, что мингю слабый. слишком эмоциональный, слишком влюблённый. минхао знает это, когда мингю улыбается минхао с противоположной части веранды. когда пытается до минхао дотронуться, не так робко, как раньше. смелее, увереннее, вскользь, когда минхао провожает его домой или сидит за столом на веранде. руки мингю тёплые, большие, сильные, но сам он слабый, когда приносит минхао кофе, задерживает взгляд на его шее, и в его взгляде — звёзды. когда смеётся, прикрыв рот ладонью. когда он рассказывает о мёртвом птенце ворона, которого он нашёл в траве на прошлых выходных, и его глаза блестят от слёз. когда он отводит минхао к качелям, на которых качался в детстве. — если бы ты знал, что сегодня ночью случится конец света, — мингю отталкивается от сухой земли ногами. качели скрипят под их весом. — что бы ты сделал? — минхао смотрит на покрывающееся звёздами небо над их головами. — я разрываюсь между тем, чтобы провести время с людьми, к которым привязан, и тем, чтобы побыть одному. делать то, что люблю или что всегда хотел сделать, но не мог, и всё такое, — в чьём-то саду за детской площадкой поют цикады. — а ты? — я бы убил себя до того, как ночь наступит, — минхао замечает, как взгляд мингю меняется, рассыпается по земле осколками. минхао боится, что он человек, к которому мингю привязан. знает, что он точно не тот, кто мингю нужен, и не верит, что это существо, живое, искреннее, красивое, смотрящее на него так честно и ясно, может его любить. зачем кому-то любить его? — я же всё равно умру. самоубийство даёт чувство контроля так же, как самоповреждения. чью-то любовь, свою любовь минхао не в силах контролировать. у меня нет смены сегодня. я испёк брауни. я могу привезти их тебе? –м. минхао сидит за столом на кухне, смежной с гостиной, босой, голодный, смотрит на диалог на экране телефона, сомневается. в саду тепло и влажно, как в парнике. предзакатное солнце плавится и стекает по стеблям растений, раковинам виноградных улиток, впитывается в мокрую холодную землю. минхао делает глоток гранатового сока из шаманской кружки и отправляет мингю свой адрес сообщением. — бальзамины так красиво цветут, — мингю склоняется над цветами, нос в жёлтой щекочущей ноздри пыльце. он приходит к минхао пешком, приносит брауни, и улыбается, когда минхао открывает перед ним калитку. душно. минхао хочет расстегнуть хотя бы одну пуговицу на рубашке, но не решается. — я всю жизнь называл их недотрогами, и только недавно узнал, что они бальзамины, — минхао думает, что он сам своего рода недотрога. до него не дотронуться. — ты любишь цветы? — это сад моего отца, — бальзамины у ног минхао цветут красным. — я просто слежу за ним. мингю выпрямляется. он больше, выше, крепче. минхао рядом с ним — маленький, худой, сухой опавший лист, закатное солнце в длинных волосах. ему вдруг кажется, что он, как мингю, слабый. минхао не любит быть слабым. минхао не любит. — твой отец тобой бы гордился. минхао отворачивается, чтобы не смотреть мингю в глаза, честные и ясные. минхао — недотрога. — пойдём, — он берёт мингю за руку, не глядя, едва сжимая пальцы вокруг его запястья, тянет вперёд по усыпанной гравием дорожке. — я покажу тебе перцы. на листах блестят капли влаги. на траве сидят виноградные улитки. минхао хочет, чтобы мингю начал говорить, как он делает обычно, долго, улыбаясь, о чём угодно. рассказывать о том, как собирал гербарий в начальной школе, как строил замки из песка, когда впервые ездил к морю с родителями, о собаке, которая жила в доме его бабушки, когда он был маленьким, и о том, как он плакал, когда она умерла. о фотографиях, сделанных на некачественную плёнку, и о том, почему он считает минхао красивым. но мингю молчит. садится на корточки перед грядками и стирает влагу с листьев ладонью. минхао всё же расстёгивает пуговицу на рубашке. — я не хотел бы, чтобы отец мной гордился, — он хотел бы, чтобы отец просто был рядом. мингю смотрит снизу вверх, вопросительно. — я не хочу, чтобы мной гордились. словно это определяет мою ценность, — взгляд мингю задерживается на ключицах минхао. шрамы. их можно принять за следы от мерцающей на свету цепочки. — словно я не заслуживаю жизни, если мной не гордятся или меня не любят. мингю смотрит внимательно, понимает, но молчит. минхао это ненавидит. минхао ненавидит то, что его отец мог бы им гордиться, мог бы его любить. мог бы, если бы не заболел. если бы контролировал то, что с ним происходит. минхао ненавидит то, что мингю может любить его тоже, но это не может контролировать уже минхао. он оставляет мингю в саду так же, как оставляет дверь в дом открытой. открытой, как бутылку привезённого сокмином вина. на столе — контейнер с брауни. на подоконнике — отцовская аудиокассета и пачка сигарет. за окном — пожар в раю, у горизонта, к которому медленно приближается солнце. минхао разливает вино, того же цвета, что и гранатовый сок, что и кровь, кислая и бордовая, по керамическим кружкам и выходит в сад, чтобы позвать мингю. он сидит на коленях посреди усыпанной гравием дорожки между грядками и кустами шиповника, повернувшись к минхао спиной. минхао подходит ближе. на дорожке перед мингю лежит раздавленная улитка, похожая на ту, которая ползала по гравию несколькими днями раннее. треснувшая раковина как разбитое стекло. должно быть, минхао наступил на неё, когда поливал цветы перед тем, как мингю пришёл. — пойдём внутрь, — окликает его минхао. — скоро стемнеет. мингю не боится темноты. он поднимает взгляд, блестящий от влаги, печальный, почти щенячий, смотрит на минхао, и этот взгляд режет, оставляет шрамы от осколков звёзд на коже. минхао стоит рядом и не плачет, двадцатитрёхгодовалый убийца. — это всего лишь улитка, — его голос холодный, но треснувший, как раковина. слеза скатывается по щеке мингю. оставляет блестящий бесцветный след на коже. — это всего лишь улитка. мингю стирает слезу тыльной стороной ладони. минхао смотрит сверху вниз и думает о том, что, если бы отец был с ним, пока минхао рос, он обязательно сказал бы, что мальчики не плачут из-за раздавленных улиток. потому что мальчики не должны плакать. мальчики должны быть сильными. мальчики не должны быть красивыми. мальчики должны быть большими, высокими и крепкими. мальчики не должны бояться темноты и не должны в темноте прятаться. мальчики должны воспитываться отцами. мальчики должны гордиться своими шрамами. мальчики не должны быть слабыми. минхао так ненавидит быть слабым и так хочет быть красивым, лишь бы не прятаться в темноте. — ты выглядишь жалко, — говорит он. мингю всё ещё на коленях, брюки в земле. — прекрати. по щекам мингю начинают катиться слёзы. минхао ненавидит себя за то, что не может мингю за них ненавидеть. — прекрати плакать, — минхао опускается на колени перед ним. сырая земля, смешанная с гравием, глиной и песком, пачкает ткань брюк. — это всего лишь улитка, — ладони минхао на футболке мингю. — прекрати это, — он встряхивает его за плечи. — прекрати. ты выглядишь жалко, — минхао берёт его лицо руками, холодные пальцы на линии челюсти. если соскользнуть ниже, минхао сможет мингю задушить. — возьми себя в руки. мингю отводит взгляд. минхао не знает зачем, но начинает гладить его кожу на щеках большими пальцами, беспомощно нежно, почти так, как его гладила мама, когда минхао ещё позволял ей до себя дотрагиваться. почти так, как его гладит сокмин, чтобы успокоить. минхао думает, что мальчики не должны плакать. мальчики не должны быть красивыми. но мингю красивый, подстраивает своё дыхание под дыхание минхао. «опухшие губы» тип красивого. «блестящие дорожки слёз на щеках» тип красивого. «на коленях, в земле, среди сильно пахнущих цветов сада» тип красивого. мингю успокаивается, снова смотрит минхао в глаза. минхао отпускает, убирает руки, не удерживает равновесия и садится на колющий даже сквозь ткань брюк гравий. — хороший мальчик. мингю замирает, вспышкой рдяного на его щеках, и закрывает лицо ладонями. они хоронят раздавленную улитку в корнях бальзаминов. минхао смотрит за тем, как мингю выравнивает землю руками, так, словно видит его впервые, и не может выгнать мысль о том, что мингю считает его красивым, из головы. небо над ней полыхает алым, сжигает листья и лепестки цветов, оставляя вместо них чёрную сажу, пепел. за окном кухни — конец света, красного, заливающего стол, за которым сидят мингю и минхао, гранатовым соком, кровью, растекающегося по груди тревогой. они пьют вино из шаманских кружек и едят брауни. набитый шоколадом рот во время апокалипсиса. минхао не замечает, как мир за окном сгорает дотла. делает глоток вина, кислого, разъедающего желудок, и думает, что мингю красивый. «извиняющийся за слёзы взгляд» тип красивого. «мягкая улыбка, сладкий сироп» тип красивого. «хороший мальчик» тип красивого. минхао не замечает, как мингю его целует. минхао кажется, что в этом поцелуе, случайном, словно вскользь, на неосвещённой кухне, во время кровавого, бордового полыхающего заката, конца света за окном, всё то, что минхао ненавидит. ненавидит, чтобы не любить. он знает, что, когда наступит ночь, никто не сможет его увидеть и осудить, даже он сам, поэтому позволяет себе быть слабым. когда знает, что мингю ждёт, что минхао его оттолкнёт, но он не отталкивает. когда минхао едва не соскальзывает со стула, чтобы положить руки мингю на плечи. когда целует его в ответ, вино и шоколад, не так робко, как это делает мингю. когда тянет его на себя, пальцы в волосах, колени к коленям. даже в темноте глаза мингю блестят. минхао боится, что в них слишком много света. они целуются, пока солнце не скрывается за горизонтом. небеса за окном становятся тёмными. мингю не боится темноты, но всё равно щёлкает выключателем, когда минхао утягивает его в спальню. она вспыхивает жёлтым, всего на мгновение, пока минхао не выключает свет. кушетка, слишком узкая для минхао, узкая для них обоих. окно, выходящее в сад, открыто. голова кружится от сладкого запаха цветов, от запаха мингю так близко. минхао помогает ему стянуть футболку через голову, сомневается, прежде чем расстегнуть пуговицы на своей рубашке, скатывает её с плеч, шёлк по порезам. он знает, что мингю не в силах увидеть, рассмотреть его шрамы в темноте, но всё равно прикрывает кожу руками. мингю не смотрит на его грудь и плечи. мингю смотрит только в глаза. он приоткрывает рот, хочет сказать что-то, но минхао ему не позволяет. целует снова. язык к языку. язык к шее. голова мингю на подушке минхао, руки на груди. в последний раз минхао был с кем-то, чувствовал кого-то в колледже. это кажется сном, смазанной фотографией на некачественной плёнке мыльницы. мингю проводит по спине минхао ладонями, шрамы под пальцами, но ничего говорит, не задерживает руки ни на мгновение, словно невидимые, но ощутимые в темноте рубцы на коже ничего не значат. минхао убирает пряди от лица дрожащими пальцами. бедро к бедру. мингю издаёт сдавленный стон. он привстаёт на локтях, целует минхао в плечо, туда, куда приклеен пластырь. минхао смотрит на потолок. под ним спят бабочки. он снова забыл их выпустить. у минхао холодные пальцы. мингю сцеловывает с них дрожь. минхао гадает, как долго мингю этого хочет и как долго он сам будет об этом жалеть. минхао расстёгивает пуговицу на брюках. руки мингю на его спине. они встречаются взглядами, в темноте, вскользь, будто бы случайно, словно минхао не сидит у мингю на бёдрах. словно они не знакомы вовсе. минхао наклоняется, чтобы мингю поцеловать. между ними всё меньше и меньше одежды. минхао целует его шею, грудь, руки, чувствует его взгляд на своих волосах, путающийся. мингю хочет сказать что-то. минхао закрывает его рот ладонью, чуть грубее, чем хотел, но всё равно слышит приглушённое «ты красивый». на мгновение минхао вспоминает, что в этой постели спал его отец. по тому, как мингю сжимает бёдра минхао, до боли, до тёмных лиловых отметин на коже, видимых даже без света, минхао понимает, что мингю хотел этого дольше, чем минхао может представить. по тому, как минхао закрывает лицо руками, прикусывает внутреннюю сторону щеки до крови, до бордового на зубах, старается выгнать мысль о том, что ему понравилось до дрожи в коленях, из головы, он понимает, что будет жалеть об этом дольше, чем сможет вынести. он сидит на краю кушетки, рубашка на плечах, капли пота на спине, синяки на бёдрах, не смотрит на мингю, лежащего рядом. — всё в порядке? — его голос тихий, дрожит. — молчи, — просит минхао и зажмуривается. мингю не произносит ни слова. в душе минхао трёт себя мочалкой до новых кровавых расчёсов, чистит зубы два раза, пытаясь избавиться от вкуса шоколада и вина. дёсна начинают кровоточить. он смотрит на своё отражение в зеркале, полотенце вокруг бёдер, мокрые, липнущие к коже волосы. шрамы на запястьях, плечах, ключицах, животе, спине, и сплёвывает разъедающую желудок зубную пасту в раковину вместе с кровью. разве красивый? минхао перестаёт приходить в ресторан, в котором работает мингю. знаю, ты просил молчать, но я хотел узнать, в порядке ли ты. всё хорошо? –м. отвечать на его сообщения он перестаёт тоже. в аняне начинают идти дожди. — ты ведёшь себя как незнакомец, — говорит сокмин. они сидят на крыльце, под козырьком, скрывающим их от дождя, затапливающего сад, топящего виноградных улиток. — словно ты что-то прячешь. — я ничего не прячу. сокмин тянется к запястью минхао, тёплая ладонь под рукавом водолазки. минхао отдёргивает руку. — за нами никто не следит, мёнхо, — сокмин печально улыбается. — за тобой никто не следит, никто тебя не видит. никто не может тебя осудить, — его ладонь ложится минхао на колено, сжимает, крепко, вес его руки на его теле. заземление. — здесь только я. ты можешь сказать, если тебя что-то тревожит или приносит тебе боль. ты не будешь из-за этого слабым. дождевая вода размывает дорожки. смывает грязь с припаркованной у ограды тойоты. — я всегда буду слабым. — это неправда. — почему? — потому что слабый никогда не признаёт того, что он слабый, — сокмин поворачивается к минхао всем телом, смотрит в глаза, капли дождя на щеках. — ты не слабый, мёнхо. ты всё кроме слабого. красивый, вдумчивый, заботливый, честный, но не слабый, — он мягко притягивает минхао к себе за плечи, так, чтобы у минхао не было возможности ускользнуть. обнимает, как в колледже, гладит по спине ладонью. — самый сильный на свете мёнхо. если минхао самый сильный на свете, почему он не может послушать аудиокассету отца? если минхао самый сильный на свете, почему он так сильно ненавидит? так сильно любит? почему его всё трогает? почему ему так хочется всем показать, что его не трогает ничего? не недотрога — бальзамин. если минхао самый красивый на свете, почему он сокмину не верит? мингю верит, но не хочет? почему минхао не может дать кому-то себя любить? почему минхао не может себя ни за что простить? почему он так сильно хочет плакать во время разговоров о погоде? минхао перестаёт пить кофе, но ему становится сложнее засыпать. он смотрит на жёсткую кушетку и видит на ней мингю. вороны за окном кричат всё громче и громче. из-за постоянных дождей минхао боится выпускать из спальни бабочек. закаты становятся бледнее. минхао становится бледнее тоже. докуривает отцовскую пачку сигарет, пока на западе вьются облака, нежные, не страшные красные, а лиловые, словно на рассвете. минхао стоит у окна на кухне, вертит аудиокассету отца в руках. пепел с сигареты ссыпается на паркет. через несколько часов после заката снова пойдёт дождь. минхао садится на пассажирское сидение отцовской тойоты, как в пять лет, снова босиком. земля, липнущая к стопам, холодная. он долго борется с магнитолой. от минхао пахнет табаком и цветами. он считает до трёх, про себя, говорит: «привет, я со мёнхо, и это мой папа, он болен шизофренией», прежде чем нажать на кнопку play на панели. в салоне раздаётся мелодия из заставки волонтёрского радио. за лобовым стеклом тают облака. — здравствуйте, — голос отца в помехах, такой, каким минхао его помнит, мягкий, с хрипотцой, будто бы строгий. — вы слушаете эфир радио «зазеркалье», и здесь говорят о самом главном. я хочу рассказать о самом важном, как я считаю, выборе в жизни, и речь пойдёт о любви, — минхао видит свои плечи в зеркале заднего вида, пластыри под тканью кардигана. — выбор — любовь. безусловно, влюблённость — это выбор тоже. каждый раз случается взгляд, настроение, погода. ты влюбился, потом прошло, потом встретил другую. те или иные обстоятельства влияют на этот выбор, но речь идёт не о любви. любовь — это выбор, который важнее всякого. чтобы сделать его, нужно ответить на целый ряд вопросов. верить или не верить? прощать или не прощать? жалеть или не жалеть? — пауза, холодным потом по вискам. — я любил, люблю и всегда буду любить свою бывшую жену. она каждый раз выбирала мне верить, меня прощать и жалеть. даже когда мы развелись, она выбирала меня любить, и самым важным выбором в моей жизни было любить её тоже. мне казалось, что до того, как я её встретил, я и не жил вовсе. а, когда я её увидел, светлую, красивую, я умер окончательно. а потом воскрес. воскрес и больше уже никогда не умирал. и это осталось со мной навсегда. эта любовь, — минхао закрывает глаза, прижимает руки, рукава кардигана к подбородку, кусает кожу на костяшках пальцев. — лечиться сюда меня вёз её отец, на моей машине, потому что мне водить нельзя было. он со мной не разговаривал, а я плакал. сидел на пассажирском сидении, где обычно сидела моя жена или мой сын, весь какой-то скукоженный, больной, весь в соплях, прижавшийся к окну, и плакал. её отец мне ничего не сказал. видимо, всё понял, — под веками минхао ползают разноцветные пятна, фейерверки. — выбор делать надо, чтобы потом не жалеть из-за упущенных возможностей. даже если ничего из этой любви не выйдет. болезнь, или что угодно, может в любой момент у тебя всё забрать, а потом не дать сил, ресурсов, храбрости всё обратно вернуть. и даже если вернуть любовь не получается, даже если ты слабый и разбитый, любить надо. на групповой терапии, с врачами мы говорили о смысле жизни. в чём он? в жизни. а жизнь, — отец усмехается. — жизнь — это любовь.— минхао открывает глаза. небо у горизонта вспыхивает розовым. — с вами было радио «зазеркалье». всего хорошего. кассета щёлкает. минхао сидит в тишине, во время чистого, как витражное стекло, морская вода, заката, и чувствует, что по его щекам скатываются слёзы. впервые за двадцать лет. если бы отец был с ним, пока минхао рос, он ни за что бы не сказал, что мальчики не плачут. он сказал бы, что мальчики любят. мальчики верят. мальчики прощают. мальчики жалеют. мальчики могут бояться темноты и могут в ней прятаться. мальчикам тоже бывает больно. он заклеил бы порезы минхао пластырями, как разбитые на бесконечной лестнице колени, и сказал бы, что минхао, своего сына, любит. и он любил. всё это время минхао мог бы любить его тоже. минхао закрывает лицо ладонями, размазывает слёзы по коже. мокро, но тепло. закат сладкий, как сироп, стекающий по горлу. минхао подтягивает к себе колени, утыкается в них лбом. грязные ноги на краю сидения. если любовь — выбор, минхао выбирал не то всю свою жизнь. в саду созревает первый перец. минхао срывает его, жёлтый, и не смахивает виноградных улиток с листьев. он приносит перец мингю, когда в аняне проходит дождь. веранда ресторана пустая, стулья и столы расставлены, спрятаны друг под другом так же, как на той фотографии, которую мингю оставил в коробке в проявке в центре города. мингю забирает с мокрых столов пустые тарелки из-под десертов, бокалы из-под шампанского. в них дождевая вода. люди прячутся в помещениях, ещё не увидели, что дождь закончился. на веранде пахнет духами, едой, разговорами, но на ней никого, кроме минхао и мингю, нет. зелень, мокрая каменная плитка, мох, однотонная бледная пелена облаков на небе, над головой, свет. мингю замирает, когда видит минхао. липнущие ко лбу волосы, мокрые ботинки. — мёнхо. — я принёс тебе перец, — минхао протягивает его мингю. холодные руки, тёплые руки. мингю кивает в знак благодарности, стоит напротив, не знает, что говорить. с козырька над крыльцом стекает дождевая вода. — это похоже на первые минуты после апокалипсиса, да? — взгляд мингю непонимающий, но заинтересованный. — ну, я так себе их представляю. совсем недавно тут были люди. от них остались запахи и тарелки. но никого нет. будто бы случился конец света и все умерли. — но мы ведь не умерли, — возражает мингю. на его губах расцветает едва заметная улыбка, бальзамин с осыпавшимися из-за дождя лепестками. — ты сказал, что убьёшь себя перед концом света, — он вспоминает. — но ты не умер. ты жив. — я жив. в следующий раз, когда минхао ведёт мингю в свою спальню, он не выключает свет. мингю ничего не говорит про шрамы, даже когда их видит. целует запястья минхао, плечи, ключицы, живот, спину, шепчет на ухо, что минхао красивый. сильный. минхао хочет верить и почти себя за это не ненавидит. мингю показывает минхао шрам у себя на колене. он получил его в детстве, когда упал с лестницы в доме бабушки. минхао не говорит, где получил свои шрамы, но мингю и не спрашивает. зато спрашивает, какую музыку минхао слушал в детстве, и минхао залезает в отцовскую тойоту, чтобы включить ему «from the end of the world». они засыпают вместе, на узкой кушетке, а, когда минхао просыпается, за окном, выходящим в сад, тихо. солнце пахнет ромашками. мингю не спит, расстёгнутая рубашка, пушистые волосы, стоит у открытого окна, выпускает в сад бабочек. он достаточно высокий для того, чтобы достать их из-под потолка, не вставая на табуретку. — минхао, — минхао спускает босые ноги на паркет, смотрит на мингю затуманенным после сна взглядом. — что? — мингю оборачивается. нимб света вокруг его головы. — меня зовут минхао, — минхао натягивает край футболки на колени. она летняя, выцветшая, с бессмысленными надписями на груди. пахнет цветами. — не мёнхо. мингю смотрит на него, ладони в пыльце. его глаза загораются. мириады мерцающих в темноте звёзд. — мне кажется, мы встречались раньше. — встречались, — минхао поднимается на ноги, босой. улыбается. — я таких, как ты, всегда запоминаю.