Together as a one

Кэйа вздыхает и опускается в воду до самого носа, искоса поглядывая на Дилюка, сидящего на расстоянии полутора метров. Люди в Ли Юэ определённо знали толк в хорошем отдыхе: горячие источники напоминали место, в котором хочется остаться навсегда, чтобы больше никогда не чувствовать усталости. Вода вокруг до прелестного расслабляющая: то, что надо, чтобы растечься недееспособной жижей и собраться в подобие человека только к следующему утру. Чудесное местечко. Он украдкой наблюдает за тем, как Дилюк распускает собственные волосы — распутывает сначала застрявшую в алых прядях резинку, а после, закрыв глаза, массирует изящными пальцами уставшую за день кожу головы. Он погружен в воду где-то по ребра: крепкая грудь и неплохо очерченный боковой пресс, пересеченные косым шрамом, волнуют одним только своим видом. За рукой не видно шеи и ключиц, но Кэйа уверен, что еще успеет на них насмотреться. Взгляд ненароком цепляется за выделяющиеся из-за жары немного покрасневшие соски, на которых повисли капельки воды: в голове проскакивает мысль, что было бы неплохо вылизать их, а потом — искусать и измучать так, чтобы каждое касание было болезненным, отзывающимся внизу живота тянущим чувством… Кэйа невольно сглатывает, скользя взглядом по сильным рукам, только что поднятым из источника: капли быстро скатываются по виднеющимся под кожей мышцам, загадочно поблескивают на локте и уж слишком соблазнительно огибают трицепс. Нельзя. Вьющиеся пряди рассыпаются по плечам, мгновенно намокая от остатков влаги и алыми змеями облепляя светлую кожу. Дилюк откладывает резинку куда-то на край, где лежит его полотенце, и со вздохом, полным облегчения, сползает вниз, заставляя густую копну тут же всплыть. Его лицо выглядит слишком умиротворенным: Кэйа, мысленно коря себя за всю эту нелепую подростковую слежку, признаёт, что братец чертовски красив, когда не хмурится. Но и когда хмурится, в целом, тоже. А когда пронзает взглядом красных глаз и поджимает губы… Ох, нет, не сегодня. Он спохватывается, осознавая, что залез в воду, не распустив собственных волос, и раздражённо выдыхает прямо в неё. Пузыри забавно бурлят на поверхности, но руки все-таки тянутся к хвосту, чтобы наконец распутать его — давно пора. Пряди, собранные еще этим утром достаточно аккуратно, чтобы не было стыдно за свой внешний вид, ныне напоминают свалявшуюся ткань (явно не лучшего качества). Разделять их достаточно больно, чтобы продолжать не особо хотелось; рыцарь терпит, хмуря брови, и думает, что надо было заниматься этим, пока они были сухими. «Боже, какой же ты влюбленный идиот», — вздыхает про себя, чувствуя в пальцах клок спутанных и далеко не самых чистых волос, вырванных с корнем. «Плевать», — морщится, убирая его подальше, — «в этот раз обошлось без ножниц, а значит — не всё так плохо». В прошлый раз один из таких клоков, перепачканный в слизи взорвавшегося пиро слайма и так и засохший, пришлось выстригать самым простым способом — весь и к чёрту. Примерно тогда же его прядь слева стала короче на добрых юношеских полпальца: Дилюк был расстроен еще сильнее бросавшейся теперь в глаза несимметрией его облика, но ничего не сказал. «От этого ты не перестал быть собой, слышишь? Я не брошу тебя, даже если ты решишь остричь их все» Когда-то ему говорили такие слова? Уму непостижимо. Когда с волосами покончено, Кэйа позволяет себе расслабиться и наконец прекращает коситься — длительное напряжение отзывается болью в глазах и где-то над бровями. Идея утонуть в источнике, случайно захлебнувшись, становится все привлекательнее: вряд ли кого-то сильно взволнует труп, случайно найденный здесь — Кэйа слышал, что некоторые люди тяжело переносят высокую температуру и могут даже скончаться из-за неё, так чем он хуже? Дилюку, он более чем уверен, будет вообще всё равно — вздохнет только из-за свалившихся на его плечи новых отчётов, и прекрасно справится с заданием в одиночку. Прекрасный план, если так посмотреть… «Лет через десять, когда всё надоест, обязательно осуществлю», — делает себе мысленную заметку, потягиваясь и зевая. Дилюк рядом слабо хмурит брови, приоткрывая один глаз и с подозрением поглядывая в его сторону. Переживает. — К сожалению, комната была только одна. Задержишься — будешь ночевать на пороге, — безучастно бросает Рагнвиндр, поднимаясь из воды и оборачивая полотенце вокруг бёдер. Только прикрывший глаза Кэйа вздрагивает от неожиданности, быстро окидывая его взглядом и успевая пожалеть, что вообще закрывал их. Широкая спина, покрытая шрамами, к тому моменту уже скрывается за перегородкой, быстро одеваясь. Похоже, ему действительно стоит поторопиться: вероятность того, что братец не осуществит сказанное, меньше десятой процента. Спать на полу не хотелось совсем. «Как будто ты не захлопнешь дверь прямо перед моим лицом», — мелькает в голове, и Кэйа грустно усмехается собственным мыслям. Он знал, что не владеет ситуацией совсем — вся мора на поездку была у Дилюка, а вещей по старой привычке он с собой почти не брал. Беспощность не входила в его планы, но была, очевидно, бесплатным дополнением к компании молчаливого красноволосого мужчины. «Почему он до сих пор так влияет на меня?» Он догнал Дилюка у самых дверей, схватившись за ручку первым. Широкая ладонь Рагнвиндра, не успев остановиться, мягким и чертовски правильным жестом легла на его; Кэйа опешил, сталкиваясь с таким же удивленным взглядом, и нехотя убрал руку — тонкие пальцы скользнули теплом по костяшкам и быстро исчезли, возвращаясь к двери. — Прости, — привычно растянул губы в улыбке Кэйа, помахивая ладонью, — я не хотел. Пожалуй, это было самой наглой ложью за всю его жизнь. Дилюк никак не реагирует на слова, глядя куда-то вниз и в сторону, словно раздумывая о чём-то. Его волосы всё ещё распущены: струятся по плечам, уже полусухие, и выглядят слишком мягкими. Хочется коснуться. Зарыться пальцами, руками, лицом; вдохнуть чистый сладковатый запах, целовать каждый вьющийся локон и шептать в густую копну, насколько же красив их обладатель. Когда на него наконец поднимают взгляд, открывая дверь, мужчина осознаёт, насколько глупым, наверное, выглядит сейчас со стороны — с горящими глазами, пытливо изучающими каждый сантиметр светлой кожи, слегка покрасневшими щеками и полным беспорядком на голове. Брат приподнимает брови — и тотчас заходит внутрь, оставляя дверь открытой. Устыдившийся в который раз рыцарь воспринимает это как приглашение. День утомил Кэйю до предела. Переговоры с Фатуи, перемежавшиеся короткими, но утомительными схватками, горячие источники и Дилюк, во сне перевернувшийся лицом к нему, заставляют мысли ворочаться в голове, скрипеть проржавевшими шестеренками и собираться в плотный комок из старых ран, усталости и чертовой неугасающей любви. Он боится даже взглянуть в сторону мирно спящего мужчины — не сдержится, протянет руку и коснётся подсвеченных луной прядей, пропустит в них пальцы — и все, пиши пропало. Наверное, их футоны не должны были находиться в так близко друг к другу, но комнатка такая маленькая и тихая, что даже собственное дыхание кажется громким, а тело — слишком большим и нелепым, куда уж здесь говорить о футонах? О, Кэйа бы не отказался задохнуться от поцелуя с потомком Рагнвиндров. Дилюк переворачивается на спину; его лицо спокойно и расслабленно, а красные локоны хаотично раскиданы по подушке. Ладони нервно потеют, когда Кэйа приподнимается на локте и, наплевав на всевозможные риски, начинает рассматривать его тонкие черты, бегая взглядом от оголенного горла к подрагивающим ресницам и обратно. В голове зачем-то рисуются картины того, как он осторожно крадёт бессонный ночной поцелуй с приоткрытых бледных губ, ладонью касаясь теплого живота и скользя холодными пальцами под рубашку. Если бы все было чуточку иначе… Дилюк бы, пробудившись, сонно взглянул на него, тихо обозвав наглецом, и мягко потянул на себя, целуя в ответ и вздыхая из-за того, что его одежду распахнули. А дальше… Низ живота окутывает приятным теплом, растекающимся по всему телу и волнующим разум. Рыцарь рвано вздыхает, прикусывая губу и растворяясь в этом ощущении. Брат рядом дышит поверхностно и легко; приоткрытые обветренные губы выглядят слишком маняще, и Кэйа грустно усмехается, осознавая всю их недосягаемость. Наверное, Дилюку бы подошло жить с какой-нибудь милой девушкой из Монштадта (той же Донной), быть счастливым отцом двоих детей и никогда не пересекаться с извечно одиноким Кэйей. А капитану кавалерии, в свою очередь, следовало бы завалить себя работой и больше никогда не приходить в «Долю ангелов», когда-нибудь наконец сойдя с ума от того, что грызёт изнутри уже несколько лет. От мелькающих перед глазами картинок счастливого будущего начинает тошнить — в уголках глаз собираются слёзы, и он опускается на постель, поворачиваясь спиной к Дилюку. Солёные дорожки стекают по носу, капая на подушку, и делают ткань отвратительно-влажной — примерно такой же, как его ладонь, быстро двигающаяся под одеялом. У него стоит до боли, а сердце разрывает колюще-режущей привязанностью — чувства кинжалом вонзаются в межреберье и заставляют измученный орган обливаться кровью. Проворачиваются внутри пару раз, оставляя после себя только мелкое алое крошево — и исчезают, оставляя несчастного задыхаться от боли в груди и потока слёз. Заглушить всхлипы подушкой, в которую он вжался изо всех сил, получается едва ли: ему хочется сбежать, чтобы не слышать, как возится на соседнем футоне брат, чтобы никто не заметил и не сказал снова, какой он жалкий. Кэйа прекрасно понимает, какой он, когда вытирает руку о постельное бельё и поджимает губы от мерзости. Он безумно хочет обернуться и взглянуть на мирно спящего Дилюка, но безжалостно давит в себе желание — он недостоин, он пал слишком низко. Живот резко скручивает спазмом, и рыцарь чуть ли не складывается пополам от боли: глушение в себе многолетних чувств иногда давало сбой, и органы внутри него в такие моменты как будто бы желали убить собственного владельца. Ему ничего не остаётся, кроме как, стиснув зубы посильнее, свернуться в комочек и надеяться, что это пройдёт — обращаться за помощью в таком виде было бы стыднее, чем всё, что он вообще когда-либо делал. Дилюк за его спиной вздыхает еле слышно: не ясно, проснулся он или нет, но от этого по венам разливается тепло. Вспыхнувшая любовью кровь бежит к сердцу, бережно латая его, и боль, кажется, понемногу отступает: Кэйа вдыхает рвано, прикусывая губу, слушает тихое сопение и успокаивается. Через пару минут внутри остаётся только бесконечная преданность и привязанность: делай со мной, что хочешь, только не уходи, не бросай меня одного, позволь смотреть на тебя хотя бы изредка. Обычный, казалось бы, момент заставляет Кэйю трепетать от чувств так, что в ушах отдаётся торопливый стук сердца; из-за него он не слышит тихих шагов за своей спиной и поначалу не ощущает чужого тепла сбоку. — Тебе снова снятся кошмары? — шепчет Дилюк, разглядывая тронутое поволокой беспокойства лицо, всматриваясь в прикрытые глаза с подрагивающими ресницами. Ему прекрасно видно, что Кэйа не спит, но внутреннее беспокойство грызет изнутри так сильно, что он поступается воздвигнутыми самим собой стенами. Альберих вздрагивает, распахивая глаза и встречаясь взглядами с нахмурившимся братом. — Ты проснулся из-за меня? — шепчет, искренне поражаясь внезапному порыву чужой заботы, и совершенно теряется в собственных чувствах. — Нет, я… — Дилюк спотыкается на словах, но, сталкиваясь с измучанным взглядом мужчины напротив, не решается лгать, — Мне не спалось, такое… часто бывает, — лунный свет озаряет его алеющие щеки, и у Кэйи перехватывает дыхание. — Ты… Всё слышал? — остатков его словарного запаса хватает только на то, чтобы пробормотать нечто невнятное, а потом добить себя осознанием того, что же он натворил. — Не думаю, что в том состоянии ты бы вынес диалога, — осторожно начинает Рагнвиндр, обеспокоенно бегая глазами по пораженному лицу и собирая по кусочкам все свое самообладание, — Все-таки, у нас еще задание не закончено, тебе не помешало бы выспаться… — Ах, задание… — горько щурится рыцарь, вглядываясь в бегающие красные глаза, — Если ты так беспокоишься о нём, то не волнуйся — я буду в прекрасном состоянии к утру, и даже если меня ранят насмерть, ты все равно вернёшься с выполненным планом, так что… — Я волнуюсь за тебя, придурок, — выпалил резко вскипевший Дилюк, склоняясь над ним и цепляясь пальцами за плечо. Кэйе ничего не оставалось, кроме как, прикрыв слезящиеся глаза, рывком притянуть его к себе, больно стукаясь зубами при поцелуе. Они целовались остервенело, кусая губы друг друга и давясь слезами; смешивали металлический привкус крови с резким солёным и судорожно вдыхали новую порцию воздуха перед тем, как снова слиться воедино. Руки, не находившие себе места, дёрнулись туда, где их не не хватало больше всего — обхватили за шею, огладили плечи, пробежались пальцами по прессу, прощупывая его сквозь одежду. Это раззадоривало, заставляя кровь вскипать: Дилюк, прижавший ладонь к бешено бьющемуся сердцу напротив, залился краской по самые уши, спешно пытаясь коснуться всего, чего только получалось. Рядом с крио магом он терял самообладание по щелчку пальцев — спасала только выработавшаяся за недолгую жизнь выдержка, терпение и старая обида, ныне вдруг стёршаяся в порошок за мгновение. Они вновь поцеловались — плавнее и мягче, чем было раньше, но всё ещё продолжая полыхать изнутри. Альберих скользнул вдоль его языка, мимолетно огладив нёбо, прошелся по гладкой кромке зубов, заставляя Рагнвиндра податься вперёд, чтобы получить больше. Мужчина, жарко выдохнув, приник к нему, сплетая языки; капитан кавалерии едва не задохнулся, когда, решив открыть глаза, встретился с пронзительным, снедающим изнутри и пылающим взглядом алых глаз. Они на секунду сощурились, прошивая растерявшегося партнера ехидством и уверенностью, а после закрылись, позволяя взять верх. Терпение кончалось. Кэйа рванул лёгкую рубашку резким жестом, и они оба поморщились от звука рвущейся ткани; сбросив её с плеч, Дилюк прижался к нему, оставляя после себя острое жжение укусов на загорелой шее. Альберих, распаленный горячими поцелуями, стянул рубашку также быстро, как припал губами к разгорячённой коже, безжалостно пятная её лениво наливающимися кровью следами. Их пальцы сплелись в замок: больше не расцепишь, не сломаешь, не разлучишь. Этот жест отозвался в груди ярким теплом, и оба синхронно вздохнули, взглянув друг другу в глаза: сверкающие вечным льдом и горящие огнем, одинаково утопшие в нежности, встретились, и этого хватило, чтобы на мгновенье потерять голову. В ту же секунду Рагнвиндр обнаружил себя лежащим на футоне, бесстыдно стонущим из-за рук, шарящих вдоль по телу, и зажмурился до цветных кругов — только бы понять, что это не очередной сон, только бы… — Я люблю тебя, — прошептал еле слышно Кэйа, — я готов умереть за тебя, если так будет нужно, — резко сжал зубы на выпирающем ребре, наблюдая, как выгибается и дрожит мужчина под ним. — Если бы ты только знал, — судорожно втянул воздух носом Дилюк, счастливо улыбаясь от ударивших в голову жарких чувств, — Я влюблён в тебя буквально… с юношества? Уже и не вспомнить… Губы синеволосого трогает пронзающая иголочками осознания улыбка. — Еще вспомнишь, — шепчет он, подбираясь к разомлевшему возлюбленному, и склоняется непозволительно близко, оставляя между их губами ничтожную пару дюймов и собственную довольную ухмылку. — Зачем я вообще это сказал, — вздыхает Рагнвиндр, закидывая руки на крепкие плечи и силой притягивая к себе, чтобы запечатать довольство на чужих губах солено-терпким поцелуем. «Наверное, оттого, что люблю.»