Обещай

       "Это... Всё?" — Кенма развернулся и пошел в обратную сторону, к набережной. До нее оставалось метров 200, но уже сейчас можно было слышать всплески, которые дарили удары волн о камни, что так одиноко валялись на суше. Вечернее время суток и отражение огоньков от фонарных столбов в воде тщетно пытались смягчить обстановку своим наличием. "Не уходи, — крикнул на весь переулок Хината, — прошу, пожалуйста, мы не договорили! Ты...,— он, задыхаясь, бежит к Козуме, спотыкаясь о пакет со сладостями, что они только что купили для просмотра фильма, разбивает коленки в кровь, но встаёт, бежит и продолжает кричать, ломая не только голос, но и самого себя. Кто же знал, что ненависть к собственному голосу можно перебороть в такой момент? — ты обещал меня выслушать! А что сейчас? Ты просто уходишь? Прошу, пожалуйста, — он перешёл на шепот, догнав Кенму, заключил, как в замок, в объятия, сказал, — умоляю дай мне ещё пять минут". "Прекрати, Шое. У тебя была неделя, чтоб позвонить или написать мне. Сколько тебе ещё нужно времени, чтоб осознать, что не одному себе ты делаешь больно своими действиями? Недели было недостаточно, очевидно. Оставь меня в покое".       Хината раньше не задумывался над звучанием своего голоса, пока его друзья не перестали его слушать. Их нельзя, думаю, назвать друзьями, раз они не то, чтобы не слышали, а не слушали даже. Заразительный смех был спасательным кругом для него. Люди любят веселье, поэтому, когда Шое был этим "спасательным кругом" для других, все любили и его самого. Ему пришлось стать солнечным мальчиком, что сейчас лежит на тротуаре с разбитыми и слышит всплески воды, проклиная эту рутину, что не дала прочувствовать тот момент, когда надо было написать Козуме, и страхи. Ещё в средней школе, по пути с уроков домой со своим другом, Изуми, Хината обсуждал предстоящий волейбольный матч. Шое весь светился изнутри идеями атак и разных блокировок. Он говорил и говорил, пока его не перебил Юкитака: "Замолчи, это невозможно слушать. Твой голос уже надоел, хватит". Так продолжалось несколько недель. Может, никто его не слушал, потому что его голос надоедлив? Именно такой вывод сделал коротышка один из подобных походов мальчиков от школы до дома. Он замолчал. Надолго. Хината сказал Кенме, что не может ответить на его чувства, потому что не знает, что это такое. Ложь. Он просто боялся осуждения со стороны отца, который постоянно избивал мальчика до полусмерти. Интересно, а что же было бы, если бы он признался Козуме во всем? А если отцу? Лучше оставить эти вопросы без ответа.       Кенма шел по набережной в мертвой тиши средь многоэтажек; если бы он включил телефон, то ему на телефон приходили бы уведомления из игр и от игроков, с которыми он часто проходил уровни, мол, куда подевался; тебя нет уже больше недели; когда будем играть? Также ему писала его мама, которая была обеспокоена тем, что ее сын отсутствовал третьи сутки без причины, не беря трубку. Друг, Куроо, тоже переживал на тему того, где же юноша, и почему он не приходит на тренировки.       Дойдя до дома, который оказался пустым, что не удивительно для этого времени суток, он поставил чайник на плиту и прошел в комнату, где было непривычно чисто, благодаря одному маленькому рыжему мальчику. Нет, он не собирался пить чай или заваривать себе кофе, это было что-то типа ненужного — то, чем не пользуешься, но необходимого, чтоб соблюдать законы рутины. Она спасала от одиночества. На полу уже не валялись наброски рисунков, которые Кенма порвал во время очередного приступа — они, склеенные маленькими ручками рыжего, висели на стене. На рисунках преимущественно был изображен Хината, что смущало их автора, когда картины увидел тот, кому они были адресованы. Кенма лег на кровать, рядом с кошкой, которую Шое подарил юноше накануне, и вспомнил их недавний разговор о том, насколько ему нравится его беспорядок.        Хината в тот день сидел на кровати парня, пока тот проходил очередную игру, рассматривая руки блондина: "Что за царапины?" — он положил свои ладони поверх рук Козуме, не давая продолжить уровень. "Это Горчица. Я с ней играл". — сухо ответил связующий. "Специально?" — Хината, догадываясь о наклонностях Кенмы к причинению себе вреда, хотел это с ним обсудить. "Что за странные вопросы, Шое? Как можно хотеть играть с этой когтеточкой? Это больно вообще-то, — Кенма уже закипал от намеков коротышки, — говори прямо". "Я думаю, что ты используешь кошку для причинения вреда себе". Козуме встал с кровати, пройдя к комоду, начал что-то судорожно там искать. На пол летели обрывки тех самых рисунков и каких-то фотографий. От сквозняка, исходившего от окна, приоткрылась дверь, создавая сильные потоки ветра в комнате; зрелище было завораживающим: листки, вернее, то, что от них осталось, летали по комнате в хаотичном порядке; окно стучало, открываясь и закрываясь на мгновение, чтобы снова издать этот отвратительный звук; Кенма шептал что-то, ища нечто такое, из-за чего пострадал порядок, который так старательно наводил Хината накануне; кошка в страхе носилась по комнате, переключая свое внимание на клочки бумаги, с азартом бросалась их ловить: "гляди, Шое, стоит ли держать порядок в комнате, когда примерно такой же хаос в голове? — словно пытаясь перебить звуки раздражающей реальности, Козуме добавил, — посмотри, если не проветривать, нет этого холода и всё не летает черт пойми где. — Козуме достал лист, который лежал в самом низу ящика, под всем тем барахлом, о чем, конечно же, знал хозяин комнаты. Он знал, прекрасно знал об этом всем, но ему хотелось показать Шое это, — прочитай". "Кенма... тут.. что это?, — Хината судорожно читал надписи на бумаге, — Это стих? Ты пишешь стихи? «И ты сказал: "Проблемы? — от холодных рук. Ведь станет лучше — если их согреешь Водой — тебе, да-да, воспринимать досуг, Но, черт, не той, что от тебя алеет!" "Открой ту акварель, что есть на верхней полке Залей всю ванну ей, ты что, не видишь в этом толка? Прошу, не трогай тело, — приводишь аргументы, — Родители хотели Смотреть на всё вот это?" Причем моя рука, и то, как ей тепло? Давай простим мне эту маленькую шалость. Мы оба знаем, как мне хорошо, Когда вода становится вмиг алой.» Ты писал?" "Я. Ты оказался прав. Я любил рисовать, да, и отец меня заставлял это делать, лишь бы не видеть порезов новых... Я счёл это эгоистичным". "Он же поддерживал тебя?!" — Хината не слышал раньше от Кенмы упоминаний о ком-то из его родителей, он хотел, естественно, знать больше. "Нет. Он просто боялся крови. Трус. Кровь и шрамы пугали его, поэтому он покупал мне акварель и заставлял ею водить по телу вместо лезвия. Глупо и самонадеянно было думать, что я так и сделаю". "Что же ты делал?" "Перед тем, как отец уехал в другой город, я отправил ему посылкой всю акварель, которую он дарил мне, вернее, оставил лишь красный цвет нетронутым, а остальные смыл водой, подписав, что, мол, твой план не сработал. — Кенма замолчал на секунду, доставая из того ящичка ножик, — его мне подарил он на мой девятый день рождения". "Ты им..?" — Хината не мог произнести этих слов, не хотел. "Именно, Шое".        Если вернуться в настоящее время, пока на первом этаже закипал чайник, а Кенма терялся в воспоминаниях прошедшей недели, то, можно сказать, что Хината спешил к нему на этот самый чай. Забавно получается: встреча двух одиночеств, нашедших всё, что нужно, друг в друге. Блондин спускался на первый этаж, чтоб выключить чайник, когда в дверь постучали: "Козуме, открой!" "Не закрыто, Хината, — Кенма впервые за долгое время назвал его по фамилии, от чего у обоих пробежал холодок по спине, — выходит, у тебя колени не сильно болят, раз уж ты прошел такое расстояние с набережной. Конфеты у тебя с собой?" "Поговорить. Нам. Сейчас. — с отдышкой после каждого озвученного слова произнес юноша и, схватив блондина за руку, повел к дивану, — сядь". Хината сел на колени к Козуме — нельзя сказать, что оба подростка были фанатами прикосновений, просто сейчас это было нечто чем-то необходимым — набрал воздух в лёгкие, чтоб начать тираду о происходящих вещах у него в голове, как его перебили: "Ты весь холодный и тебе нужно обработать раны, слезь с меня". — Кенма скинул рыжего со своих колен и отправился за аптечкой; пока тот пытался устроиться поудобнее на диване, к нему пришла кошка. Хината гладил ее, пока блондин обрабатывал ему ссадины, мурчание Горчицы успокаивало юношу. Хотя нет, обоих. "Укутайся в плед, Хината". — сказал Кенма и запеленал его в одеяло сам. "Меня зовут Шое, Козуме". — рыжему было неприятно, что связующий называет его не по имени. Это раздражало. "А меня чаще всего зовут в этом доме только покушать". — саркастично добавил блондин перед тем, как пойти за чаем. Разговор все не шел. Напиток стоял на столе и остывал, пока чувства двух молодых людей, наоборот, разгорались с каждой секундой, пока те находились рядом. "У меня все ещё порядок в комнате, спасибо тебе". — прервал тишину Кенма. "А в голове? — Хината задал, как показалось блондину, риторический вопрос, поэтому встретившись с тишиной, продолжил, — у меня беспорядок, везде. Козуме, ты влюблялся когда-нибудь? Это как бабах! Бум! Раскаты грома!" "Это выматывает, Шое. Чувства иногда мешают здраво смотреть на вещи и на объект симпатии". "Посмотри на меня, пожалуйста. — Их глаза встретились. — Мой отец..., — Шое сглотнул, готовясь рассказать об этом, — он, понимаешь, может.. он может меня убить за это..., Но не рискнув один раз, можно остаться несчастным на всю жизнь, верно? — Хината взял лицо Кенмы в ладони и развернул к себе, — помнишь, ты говорил, что для тебя предпочтительнее действия, а не слова? Я не хочу это обсуждать, просто покажу. — Шое скинул с себя плед, опять переместившись на колени связующего, взял за обе щеки и бегло чмконул того в губы. — Я люблю тебя, Козуме, пообещай, что больше не будешь причинять себе вреда". "Обещай больше не молчать".