Материнский инстинкт

Кажется, минула вечность с того дня. Солнце, море, дальний дикий пляж, смех и компания друзей, что могло быть лучше летнего отпуска? Прошлая жизнь безвозвратно ушла, подобно воде, выкашлянной из легких и впитанной в песок. Я помню расширенные от страха зрачки друга детства и его трясущиеся, бледные губы, когда он говорил мне: - Ты же умерла, так не бывает. Мы пытались реанимировать тебя целых сорок минут, но ни пульс, ни дыхание так и не появились. Ты пробыла под водой слишком долго. Море холодное, а ты так далеко заплыла. И все из-за дурацкого спора! Почему ты снова жива? Так не бывает. Не бывает! Твои губы отчетливо пахнут смертью. Я знаю, я ведь врач. Ты не могла ожить спустя час после смерти. Это невозможно! Я помнила холод воды, помнила ноющие от напряжения мышцы и крики друзей, безнадежно отставших. Они звали вернутся, но я так упряма. Бесполезная гордость и жажда выиграть во что бы то ни стало. Глупая я. А потом была острая боль от судороги и покидающий легкие последний воздух, тут же сменившийся соленой морской водой. Затем пришла тьма. Но перед самой потерей сознания в голове вспышкой пронеслась мысль: "А я ведь могла стать мамой, через восемь с половиной месяцев". В то утро тест на беременность показал две полоски. Тьма вскоре сменилась на длинный тоннель с ярким светом в конце, и меня наполнила непередаваемая легкость. Я была свободна и почти счастлива, но практически дотянувшись рукой до ослепительно белого луча, почувствовала, что кто-то тянет меня назад. Я не боялась смерти, но нерожденный ребенок хотел жить, упрямо, отчаянно, всеми фибрами души и своим маленьким, похожим на червячка, естеством. И я откликнулась на его зов. Говорят, что когда человек умирает, его душа, покидая тело, разрывает невидимые нити, что связывают и синхронизируют телесную оболочку с энергетической. Чем дольше проходит реанимация, тем больше связей оказываются разрушены, и если человека удается оживить, то после возвращения его в сознание оказывается, что вред, нанесенный необратимыми изменениями, прямо пропорционален времени с момента смерти. Чем менее точно происходит наложение структур из-за разорванных нитей, тем тяжелее последствия. Именно поэтому реанимационные мероприятия ограничены считанными минутами. Я не знаю, как так получилось, может материнский инстинкт оказался слишком силен, но душа восстановила связи, синхронизация с физическим вместилищем прошла успешно и в полной мере. Я не очнулась овощем. Правда, тело с меткой смерти уже не могло функционировать полноценно. Оно медленно умирало. И только сумасшедшее желание дать жизнь ребенку держало душу на месте, замедляя разложение. Я пахла смертью, с каждым днем все больше. Дыхание, пропитанное трупным запахом, поначалу удавалось глушить жевательной резинкой, антибиотиками и антисептиками. Но каждую дозу приходилось четко выверять, балансируя на тонкой грани между риском нанести вред плоду лекарствами и убить ребенка трупным ядом. Капельница стала моим вечным спутником. Спасибо моему другу, у которого оказался в знакомых известный профессор, светило медицины, очень заинтересовавшийся моим случаем. Платой за его помощь стало мое тело, нарушавшее все известные законы. Только благодаря его исследованиям ребенка удалось доносить почти до семи месяцев. Сейчас я сидела напротив него, в светлом кабинете на цокольном этаже. Он тер красные глаза, устало всматриваясь в данные последнего обследования. Тонкая складка между его бровей лучше всяких слов говорила мне о том, что дела плохи. - Нам больше нельзя тянуть. Уровень токсинов слишком высок. Мы уже не способны сдерживать разложение, плоду может быть нанесен непоправимый ущерб. Нужно кесарить, - говорил он сухим, надтреснутым голосом. Последнюю неделю я сама чувствовала, что время истекает, просачиваясь сквозь пальцы подобно антисептическим присыпкам, покрывающим мое тело, усеянное темными трупными пятнами. А сегодня с утра я еле разогнула конечности. Окоченение не за горами, медлить больше нельзя. Над нами мерно гудел кондиционер и работал на полную мощность фильтр воздуха. Но даже в этом стерильном, постоянно очищаемом воздухе тонкой вонью витал запах моего тлена. Казалось, он пропитал тут все. От халата профессора до оббивки кресел и краски на стенах, причудливо смешиваясь с ароматом шикарного букета роз, стоявшего на тумбочке. Доктор говорил еще что-то, рассказывая о подготовке к операции. Анестезия мне не требовалась. Я чувствовала боль, но не воспринимала ее. Она была простым оповещением о повреждении. После кесарева я должна была стать полноценным материалом для исследований. Только не подумайте, что условия сделки бесчеловечны. Одним из пунктов соглашения стало то, что по достижении крайней степени разрушения тела, меня отправят в крематорий. Душа, прочно застрявшая в физической оболочке, не могла освободиться сама. Требовалось полностью уничтожить то, что стало ее ловушкой. И тут на помощь мог прийти только огонь. Старое и проверенное средство борьбы с нечистью. Меня ведь можно так назвать. Речь врача лилась монотонным потоком, фоном моих невеселых мыслей. Под самым потолком небольшое окно, выходящее на тротуар, створки его полуоткрыты. Я видела две пары ног, стоявших за стеклом. Парень и девушка спорили. До меня долетали обрывки их фраз, произнесенных возбужденными громкими голосами. - Не бросай меня! Я люблю тебя! Я не смогу жить без тебя! Ты для меня все! Давай начнем сначала! Я все для тебя сделаю! - кричал женский голос, в котором явно слышались слезы. - Да пойми ты! Я не чувствую к тебе ничего кроме жалости! Между нами ничего не могло быть с самого начала! Ты не более чем очередная девушка с отпадной фигурой! Я никогда не любил тебя! Отпусти меня! Отпусти, я сказал! - кричал парень, вырываясь. Их ноги выводили странные па - резкие, порывистые. Женские туфельки наступали, становились на носочки, стремясь стать ближе к отступающим мужским. - Я покончу с собой, если ты уйдешь! Мне не нужна жизнь без тебя! - кричала девушка. - Да делай с собой что хочешь! Это так мерзко, шантажировать меня своей никчемной жизнью! - орал парень. Я слушала их надрывные голоса и чувствовала, как что-то ломается во мне, как тщательно подавляемые чувства вырываются на волю. Хотелось вскочить, броситься на улицу, залепить звонкую пощечину дурочке за окном. Кричать ей о ценности жизни. О величайшем даре будущих лет. У них ведь все впереди. И пусть сейчас ей грустно и больно, потом все наладиться. Она встретит свою половинку, будет счастлива, забеременеет, выносит и родит ребенка, будет кормить его грудью, растить, улыбаться мужу. И пусть будут еще ссоры, горе, печаль, но будут и радость, и счастье, и нежность. У них есть это "потом". В отличии от меня. Моему ребенку уже подыскали хорошую семью. Маленькая девочка скоро появится на свет, но никогда не увидит своей настоящей мамы. Разве что на фото, что лежит в ящике стола профессора. Оно сделано на том самом море, где я утонула. На нем я еще жива. А об отце она никогда не узнает. Случайный и краткосрочный роман не оставил шансов. Мать одиночка, таких много в наши дни. Какое-то время в кабинете уже висит тишина, но я не слышу ее, закрыв лицо руками и роняя желто-зеленые слезы на белый больничный халат. Они тоже пахнут тленом. Тепло чужой ладони на моем плече приводит меня в чувство. - Ты молодец, ты справилась. Сегодня вечером родится новая жизнь, ради которой ты бросила вызов смерти. Это ли не чудо? - мягко сказал профессор. - Вы правы. Я справилась, - ответила я, робко улыбаясь и обнимая руками огромный живот. В ладонь мне уперлась маленькая пяточка.