Меняю Россию на него

- А знаете почему? Да потому, что вы сидите там в своём Петербурге и носу за забор не кажете! Даже слепому видно, что эта реформа - чушь собачья! - Лев яростно бросил перо на стол. Этот спор длился уже больше месяца, а все никак не кончался. - Может быть... Вам легко говорить голосом свободы, если у вас она есть. Я и за пределы дома своего выйти не могу, что уж о Петербурге. - Так значит, вы признаете всю абсурдность вашей идеи? Еще немного и я поверю в благостность ваших намерений перед Россией. - Я просто говорю, что могу ошибаться. А вам бы поучиться не злорадствовать, - Пётр ухмыльнулся. Сколько он помнил Льва Николаевича, тот всегда вёл себя как маленький ребенок, несмотря на возраст. Они и со Столыпиным-старшим часто спорили только потому, что Толстой слишком много говорил. Но Петру приходилось признать, что в этом есть что-то умилительное и, возможно, даже привлекательное. - Не вам меня учить жизни, Пётр Аркадьевич. Сами-то не лучше. - Хорошо. Раз вы так настаиваете на своём превосходстве, можете его продемонстрировать. Разрешите дело той Пензенской крестьянки. Докажите свою компетентность в "обычных человеческих делах", как вы говорите. - Вы смешной, честное слово! Для этого нужно её видеть, видеть её адвоката. Нужно ехать в Пензу! - Ну так вперёд! Едемте. Вы даже себе не представляете, как я устал от этого заточения. А с вашей помощью я вдохну наконец свежего воздуха. Едемте, Лев Николаевич! - Ну нет, уж если помогать, то основательно. Тогда надо ехать прямиком на Сахалин - вот это будет помощь. - Меня на Сахалин не пустят... Да и у меня семья, совсем надолго нельзя их оставлять. - Полно, Пётр Аркадьевич, хватит вам прикрываться родней. Никто вас не держит. - А вы, что же, можете вот так взять и уехать от своей жены? - Да с удовольствием! Семья - одна из самых обременительных вещей в нашей с вами жизни. Если от неё и ехать, то на Сахалин! - Выходит, вы и детей своих не любите? И жену? - А вы, значит, любите? Не говорите чепухи, на нас возложено стойко терпеть тяготы семейной жизни, а не предаваться вечной беспечной любви. Это же противоположные понятия! - Толстой снова положил перо на стол. Он делал так всякий раз, пытаясь сдержаться и не написать еще что-то более гадостное. Получалось не очень. Его вообще раздражала пустоголовость Столыпина. Отец в детстве не вменил ему таких элементарных вещей, как уважение к матери-природе, семейные ценности и терпение. Самых главных вещей! Этот большой ребенок до сих пор верил в любовь и достаток. Ну о чем с ним можно говорить? - Выходит, вы совсем никого не любите. Признаться, я не ожидал от вас такого хладнокровия. И все же, как вы и советуете, я смирюсь с этим и зову ехать со мной в Пензу, - этот человек не отличает хладнокровие от серьёзности! О, теперь Лев поедет с ним в Пензу только для того, чтобы ткнуть носом в российскую реальность. *** - Ну что, Лев Николаевич, за знакомство? - Пётр бодро поднял рюмку с горючим, - За наше с вами, наконец, сотрудничество! - А я не пью. Тем более за сомнительные союзы. И вам не советую, Петр Аркадьевич, целее будет кора головного мозга. Она вам ещё нужна, поверьте. В Пензе в июле всегда было жарко, и определить человека по погоде, как оказалось, там легко. Если в такую жару человек уплетает водку и улыбается, как это делал сейчас Пётр Аркадьевич, то он автоматически хороший. А если сидит рядом со Столыпиным с кислой миной и надменно шутит, как Лев Николаевич, то, получается, плохой. К такому умозаключению пришел "хвост" Начальства, который увязался с ними в Пензу "ради безопасности будущего нашего народа". Сам он ни к какому типу не относился, он и человеком-то не был. Толстой всерьез считал его ручной кладью господина Столыпина. - Ну выпейте со мной хоть немножко. Это не по-человечески, в конце концов. - Сказать вам, что не по-человечески? - Нет уж, не надо. Догадываюсь. А вам не приходило в голову, что, если улыбаться хоть иногда, то, может, и любви в вашей жизни прибавится? - Опять вы за своё. Как дятел! Что вы пристали ко мне со своей любовью? Что я вам красна девка? - Столыпин оставил его вопрос без ответа. Он только улыбнулся тому, как странно видит мир Лев, как-то совсем негативно. *** Ночь была светлая. На небе ни тучки, ни облачка, точно день. Петр Аркадьевич провёл на улице уже несколько часов и ему ни в коем случае не хотелось идти домой. Он сидел на деревянной ограде рядом с постоялым двором, где их с Львом Николаевичем расположили на время следствия. За последний месяц это были первые несколько часов, проведенные не в компании назначенного охранника. - Что, не спится? - А вы что следите за мной? - удивительно, но появление Толстого никак не нарушило то спокойствие и единение с природой, которое обрел Петр. Он, наоборот, как будто, был частью этого пейзажа. Быть может, он и вправду видит куда больше, чем любой чиновник? Как знать. - Да упаси Боже! Я всего лишь пошел на рыбалку. А вы, я вижу, совсем воли не видите? - Вы удивительно проницательный человек, Лев Николаевич. Вам бы к нам на службу. - Тьфу! Вы меня не слышите? Я говорю, пошел на рыбалку. А на службе уже не до этого будет, - Петр никак не мог взять в толк, это он так шутит, или серьезно ни во что не ставит действующее правительство? - Какая рыбалка? Ночью-то... - Ооо... А я смотрю, вы накрепко вросли в петербургский камень. Рыбачат порядочные люди ночью и по утрам, - он с какой-то жалостью посмотрел на Столыпина, который будто маленький ребенок глазел на дальний лес и пастбище, - Идите-ка вы спать. Завтра спасибо мне скажете. - Ну как вы так можете, а? Каждый день может стать последним, а вы даже не обращаете внимание на такую красоту, на тишину. - О, ну это вы загнули, Петр Аркадьевич! Мне до смерти еще топать и топать. А вот вы, если так дорожите своим существованием - пошли бы спать! Авось еще выспитесь. Петр Аркадьевич широко улыбнулся. Насколько же линейно Лев относится к жизни. Это удивительно! Возможно, такое отношение и даёт понимание о мире в том виде, в каком оно есть у Толстого. Лев Николаевич с тихим ворчанием направился куда-то в противоположную от ограды сторону. А Петр вдруг осознал, что завтрашний день точно не должен стать последним. Осознал и от души зевнул. Может, если он сейчас пойдет спать, Лев будет доволен им завтра? Лев вообще бывает доволен? *** - Ну... Даст Бог - свидимся. Над станцией клубились тучи, деревья неподалёку гнул ураган. Погодка для таких прощаний самая подходящая, что ни говори. Петр Аркадьевич за время, прожитое в Пензе научился ловить рыбу, стрелять по уткам (правда, мимо, но радовался как ребенок), мыть телят и ложиться спать без мыслей о смерти. Всему этому научил его один человек - Лев Николаевич Толстой. Он вытаскивал Петра рано утром на рыбалку и охоту, он объяснял как общаться со скотиной, и он же целыми днями мучился над делом той крестьянки Марьи. И эта неизмеримая сила жизни на свободе так вдохновляла Петра, что он через неделю уже сам начал тайком бегать по ночам в лес и крал яблоки у соседки. Вообще, Столыпин превратился в мальчишку, в маленького пацана, который должен вот-вот вырваться в город. Но парадокс был в том, что он от этого города бежал. - Да... Вы приезжайте в Петербург, я буду рад. - Ну ведь знаете же, что не приеду. И вам там делать нечего, - молчание было совсем не долгим, о чем им молчать? Попрощались, да и дело с концом. - Ну, всего вам хорошего, Лев Николаевич, - Петр тепло улыбнулся и подал ему руку. Он был так благодарен этому человеку за все. Конечно, никакие две недели не изменят его взглядов на Россию, но взгляды на Льва Толстого - друга его отца и его главного политического оппонента у него точно поменялись. - До следующего раза! Как только вам захочется испытать своё чувство родины - я к вашим услугам. Вскоре поезд тронулся, охранник коротко кивнул Толстому на прощание, а буря наконец пролила свою воду на вокзал, пути, ближайший перелесок и Льва Николаевича. Он все стоял и смотрел на уходящий состав, то ли ожидая, что тот остановится, то ли не желая возвращаться на постоялый двор в одиночестве. По большому счету, это одно и то же. *** В прошлую субботу Лев проснулся не в Пензе. Этот факт показался ему настолько неприятным, что он выбрал самый простой путь. Таких решений он успел понабраться у Петра, который частенько действовал импульсивно, вопреки здравому смыслу. По дороге на станцию он думал о том, что бы сказал на это вечно позитивный и такой неугомонный Столыпин. Но беда была в том, что Столыпин ещё спал в Петербурге, и никак не мог знать, что происходит. А за неимением Петра, Толстому было совсем незачем вставать по утрам. Да, он верил в терпение и ожидание, но это было до тех двух недель, проведенных в спокойствии и тепле. Теперь Лев Николаевич абсолютно точно выбрал сдаться. *** За год, проведенный в Петербурге, Пётр пришёл в себя. Жил же он как-то здесь всю жизнь. Только вот раньше он смерти страшился, хоть и был близок к ней по долгу службы, а теперь, ему казалось, что он от неё неимоверно далек. "Суицидальные мысли не делают вас самоубийцей" - повторял ему охранник. Раньше Пётр не мечтал о том, чтобы уснуть в высокой траве, посмотреть в последний раз на кучевые облака над Пензой и больше никогда не проснуться. За этот год и инициативы в нём стало гораздо меньше. С той самой поры, когда он узнал о смерти Льва, все отошло на второй план. Его мало заботило, будет ли в России земельная собственность или не будет, куда он попадет после смерти в рай или в ад, убьют его завтра или нет. Потому что, какая разница, если всего этого не увидит Толстой? В тот роковой день ему нужно было не спускать глаз с царя. Пётр должен был увидеть террориста ещё до начала спектакля, но он не видел ничего. Сказка о царе Салтане напоминала ему детство, свободу. На фоне мыслей о чем-то вечном и спокойном люди вокруг становятся совсем неинтересными, поэтому, когда террорист направил револьвер на Николая, все, чем Пётр смог помочь - закрыть его собой. Помочь царю или помочь себе самому? Себе, конечно. Это тот Столыпин, который ещё не видел ни Пензы, ни свободы закрыл бы собой царя. А этот Столыпин, так тупо влюбленный в Льва Николаевича, закрыл собой свою же дыру в сердце. Теперь он народный герой.