crown of thorns

      ..Розы в южной части королевского сада уже вторую весну буйствуют на диво пышным цветением и бурным ростом — без умелого садовника они скоро захватят всё пространство от небольшого столика и стульев, которые установили рядом с кустами для отдыха, до самой входной ажурной арки. А ведь когда-то братцы, стоило им в первый раз увидеть хилые черенки, привезённые по заказу, в один голос твердили: не выживут, увянут, не стерпев даже одной зимы... Теперь же крупные пышные цветки клонятся до земли под собственной тяжестью, плавно покачиваются, влекомые порывом тёплого ветра. Теовин, придерживая над собой кружевной зонтик, не спеша бредёт по каменной дорожке и любуется ими. Идея посадить такие розы взяла начало с того дня, когда Эдвин, вернувшись из дальней военной поездки, преподнёс ей в дар цветок необычно насыщенного фиолетового оттенка, доходящего почти до черноты, что был не свойственен обыкновенным розам, которые выращивали большинство аристократов в своих оранжереях — багрово-красным, чьи бутоны обычно крепились к одеждам кавалеров или вплетались в волосы знатных дам, чтобы подчеркнуть их страстное величие. Фиолетовые же были величественны сами по себе, будто их специально вывели для того, чтобы украшать сады замка королевской семьи Бантуса. Теовин протягивает руку, гладит шелковистые лепестки, не боясь поранить свои слабые бледные пальцы — у роз этих нет шипов, до чего удивительный сорт! И пахнут они легче, мягче, приятным, но не приторным, сладковатым ароматом, ароматом распускающегося над Эсперией мая, предвестника лета. Теовин в последний раз трогает бутон, не решаясь сорвать, и отступает к столику, прячущемуся в неистовой зелени. На белоснежной скатерти нетронутыми стоят две чашки с чаем и корзинка яблок, лежит раскрытая книга, разбросаны шахматные фигуры. Принцесса оглядывается, надеясь найти братьев именно здесь, но никого не замечает, и странное чувство тревоги поселяется в груди. Она усаживается на стул, закрывает зонт, пристраивая его рядом, перехватывает одно яблоко и задумчиво вертит его в ладони. Холод, мерзкий могильный холод, преследующий её везде в последнее время, вновь зарождается где-то под кожей, несмотря на жаркую погоду и строгое закрытое платье с высоким воротником. Но не успевает она поднести яблоко к губам, как сверху падает тень. "Эдвин!", — мелькает мысль, и Теовин оборачивается с радостной улыбкой на губах. Но улыбка в то же мгновение застывает, как приклеенная, кривится, наполняясь ужасом. Эдвин возвышается над сестрой мертвецки бледный, в изгвазданном бурым камзоле и с занесённым для удара мечом. Его лицо, некогда такое красивое, с правильными утончёнными чертами, теперь искаженно гримасой безумия. Теовин чувствует, как силы покидают тело — закричать она не сможет. Эдвин, пошатываясь, делает шаг и хватает её за шею, и сжимает-сжимает-сжимает. Теовин задушенно пищит, сметая непослушными руками со стола чашки и книгу — между корзиной и шахматной доской есть короткий кинжал — она видела — и если каким-то чудом до него добраться... Но Эдвин лишь усиливает хватку и глухо хохочет сквозь стиснутые зубы. Из глаз брызжут слёзы, и слабое от рождения тело предаёт Теовин, руки обвисают плетьми — теперь получается лишь звать по имени, хрипеть жалкое "помилуй..". Эдвин же на миг отводит сумасшедший мутный взгляд куда-то в сторону и зло ухмыляясь, бормочет: — Прощай, старший брат. Теовин с трудом скашивает глаза, и за рёбрами всё леденеет от увиденного, а крик скорби превращается в надрывный стон — напротив восседает Торан с перерезанным горлом. — Ох, — наклоняет голову Эдвин. — Не печалься так, скоро вы увидитесь. И гладит пальцем по щеке, шепчет: — У тебя такие красивые глаза, как аметисты, вечность бы восхищался... А потом с силой вонзает клинок Теовин в грудь. Теовин захлёбывается кровью и... просыпается в полной темноте, медленно вспоминая, что она давно восставшая — убитая принцесса прогнившего королевства, мрачная могилорождённая, приговорённая вечно отбывать свои грехи после воскрешения. Но могилорождённым не снятся сны, да и спать им не нужно, и Теовин не знает, почему иногда странное оцепенение, напоминающее дрёму, сковывает её. И этот кошмар, преследующий уже много-много дней.. Внутри от него клокочет вой, булькает визг и плач, и кажется, что шипы сильнее впиваются в лоб — вечное проклятие, вечное напоминание прошлых ошибок. Теовин заперта в этих фамильных склепах замка королевской семьи Бантуса, которые хранят смех, разговоры и голоса — её самой и её братьев, где сыро и смрадно, где всё давно прибрала к рукам смерть. Теовин постепенно забывает, каким величественным местом был дворец, её призрачные ладони давно приросли к лицу, теперь вечно влажному от злых, яростных слёз, а все слова стали сплошь воплем, скорбной проклятой песней, горем, горьким как полынь и острым как переплетение терний — а ведь носить терновый венец унизительно даже для мертвеца.. И свою ненависть Теовин пронесёт сквозь посмертие.