Ромашки

      Ричарду было восемь, и он любил всю ту «девчачью чушь», которой нет места в жизни его сверстников. Он часто гадал на ромашках, вёл дневник, заполняя его фотографиями и используя слишком много цветных ручек, заправлял отросшие пряди волос за уши и очаровательно улыбался по всякому поводу. Его глаза сверкали порой чрезмерно ярко, как не сверкало никогда Солнце — ибо Ричард превосходил его. Любознательность, присущая едва ли не каждому ребёнку семи или восьми лет, в нём проявлялась по-иному: он не пытался выяснить, что будет с водой, если её охладить в морозильнике, не разбирал игрушки, дабы понять, как они работают. Из всевозможных занятий он любил читать, причём не только книжки. Он совсем не обзавёлся проницательностью, но продолжал пытаться «читать» людей. Со стороны это выглядело забавно, а слушать его в подобные моменты было очень даже смешно.       Фрэнсис, которому посчастливилось стать извечным компаньоном и лучшим другом Ричарда, всегда веселел при попытках мальчика угадать, что чувствуют и хотят прохожие. И неудивительно, ведь таким образом брутальный мужчина, забитый татуировками, шёл в магазин за плюшевыми тапочками, а девочка лет двенадцати, одетая в платьице в горошек, продумывала план по порабощению всего населения мира. Однако самые забавные фразы были именно о самом Фрэнсисе. Почему-то, по мнению Ричарда, он постоянно чувствовал голод и хотел спать. Это мнение находилось весьма далеко от правды, ведь Фрэнсис, несмотря на худощавое телосложение, безостановочно двигался, исправно питался и своевременно спал.       Их трудно было представить по-отдельности, даже учитывая различия в характерах, ибо они скорее станут заниматься разными делами вместе, чем пропустят прогулку, предпочтя остаться дома. Про таких обычно говорят «не разлей вода», но мальчики предпочитали свою версию данной фразы: «не расчерти ручка». Потому что у Ричарда их было слишком много.       Обычно, увидев где-либо ромашку, мальчишка тут же протягивал к ней руки, чтобы погадать. А гадал он на всех, ведь это было проще простого и вошло в привычку. Ромашки всегда его расстраивали, выдавая неизменное «не любит», когда он гадал на родителей. Зато Фрэнсис из раза в раз отвечал простое «А как иначе-то?», когда Ричард гадал на него и получал ожидаемое «любит».       Фрэнсис успокаивал друга, убеждая в том, что это глупость и родители его любят. В один из таких драматичных моментов он предложил сплести из этих цветков венки, и Ричард не смог отказать, а через пару минут уже хвастался своим творением. Рыжие волосы Фрэнсиса хранили в себе вырванные лепестки ромашек, а позже стали ещё и пристанищем для несуразных венков. И он отнюдь не был против.       Они взрослели и познавали мир вдвоём, бок о бок, не боясь упасть. Зачем бояться, когда рядом друг, который просто не даст тебе совершить глупость?       Проблема заключалась лишь в том, что они взрослели. И пока Ричард становился всё более мужественной и сильной личностью, уже не предпочитающей фиксировать каждый свой день в оранжевом дневнике, Фрэнсис дошёл до той точки, где все проблемы не сосчитаешь на пальцах. Главная из них — как бы то ни было — Ричард, а если точнее, то его тёмные глаза, которым принадлежит невиннейший взгляд, плавные движения, вездесущие мысли и улыбка, так и оставшаяся очаровательной. Может, для всех вокруг Фрэнсис и был жив, сам он предпочёл бы быть захороненным. Причиной тому — девушка.       Камилла Маколей стала единственной темой разговоров Ричарда и Фрэнсиса ещё в середине первого курса колледжа, пока клумбы у дома семьи Абернати покрывал толстый слой снега. Ромашки, которые цвели в одной из подобных, служили напоминанием о детстве, венках и лепестках.       Фрэнсис Абернати прославился в колледже своим богатством, даже не принадлежавшем ему самому. А ещё, судя по всему, каждый второй знал, или, по крайней мере, догадывался о том, что он гей. Обычно таким, как он, не нужно распинаться перед друзьями или семьёй, совершая неловкий каминг-аут. Непринятие себя или своей ориентации прошло мимо Фрэнсиса. Хотя лучше бы мимо прошла влюблённость в лучшего друга и необходимость врать ему в глаза.       Пока годы лепили из Ричарда специалиста, джентельмена и современного Платона, Фрэнсис успел стать апатичным и мрачным мизантропом. Оторвать его от чтения или простого разглядывания потолка мог исключительно Ричард, которому определённая светловолосая девушка сделала очередной комплимент.       Стоит ли говорить, как быстро они решили устроить свадьбу? Картина, на которой Камилла — впервые на памяти Фрэнсиса — плачет перед стоящим на одном колене Ричардом, чувствовалась комом в его горле. А главное, что он сам помогал другу выбрать подходящее кольцо и обговаривал каждый шаг, наслаждаясь возможностью абсолютно обоснованно держать его за трясущиеся руки. Понятное дело, что Ричард нервничал, непонятно только то, как нервов хватило у Фрэнсиса.       Он никогда не заходил дальше глупых подкатов, ведь понимал, что его лучшему другу не нужен парень. Только надёжный товарищ, заменяющий брата и любящая жена. И желательно, чтобы её звали Камиллой Маколей.       В июне, сидя за зданием элитного ресторана, Фрэнсис впервые позволяет себе пустить слезу. Пока все танцуют, поздравляют молодожёнов и плачут от счастья, ему остаётся довольствоваться тем, что любовь всей его жизни назовёт в честь него сына и даже позволит стать крёстным отцом. Любой на месте Фрэнсиса необычайно обрадовался бы.       Его взгляд падает на неухоженные клумбы у скамейки, а затем и на ромашки, к которым он бессознательно тянет бледную руку. Длинными пальцами отрывая лепесток за лепестком, он замечает Ричарда, и шумно выдыхает, получив ожидаемое «Не любит».       Пришедший счастливо улыбается, не замечая следов от слёз на лице друга и вырывает один из цветков. Ричард знает, насколько быстро Фрэнсис может устать от общения, так что не спрашивает, почему он здесь один и просто гадает на своей ромашке.        — Всё ещё меня любишь, — довольно произносит Ричард, по старому обычаю сдувая лепестки с ладони в рыжие пряди.       «Конечно, блять», — думает Фрэнсис, прежде чем ответить с грустной улыбкой:        — А как иначе-то?