Псина

Убить, убить… Отрезать башку его же катаной и, когда она хлопнется на стол, словно кочан капусты, скинуть на пол, небрежно запинать в сторону мусорной корзины. И бумагами присыпать. Перепачкать все такой же алой, как и насмешливые, лучащиеся ехидством глаза, кровью и, только обтерев изгвазданные перчатки о конфетный мундир отбывшего в мир иной командора, успокоиться. Может быть. Почему снова я?! Почему я – и девочка для битья, и мальчик на побегушках? И знать бы, за что на этот раз… Но только сжимаю челюсти и, вытянувшись по струнке смирно, выслушиваю очередной выговор. Выговор за то, что у главнокомандующего крайне дерьмовое настроение. Ах да, и за то, что принесенный мной кофе давно остыл, но разве я виноват, что ты так окопался в своих бумажках и вспомнил о нем спустя полтора часа?! Кого бы еще волновали такие мелочи… Рабочий день давно закончился, но разве позволено мне покинуть свое место, если главнокомандующий изволит до поздней ночи сидеть в своем кабинете? Разумеется, нет. Еще и чертов град. Ни черта не видно, только слышу, как крупные ледышки барабанят по карнизам и бьются о стеклины высоченных окон. Только я, опустевшие кабинеты да постовые через каждые десять метров. Звонок. Ледяное «зайди ко мне, быстро» и гудки в трубке. И вот спустя десять минут я здесь, прямо напротив стола из темного дерева. Кошусь на часы, но минутная стрелка, кажется, издеваясь, прилипла к циферблату. Хорошо хоть, что часы есть, должен же я хоть на что-то пялиться, кроме бледного, замершего в одной гримасе лица? Не отважился бы сейчас заглянуть в глаза. Только на подбородок, кошусь на стену, часы… и по кругу, не поднимая взгляд выше чуть длинноватого, чтоб быть идеальным, носа. И голос, этот голос… Натянутый, словно колючая проволока, равнодушный, но столько колких ноток. Желчных интонаций. Сколько еще? Сколько еще раз ты будешь отыгрываться на мне за просто тяжелый день или проваленную вылазку? Порыв ветра продирается сквозь приоткрытое окно и развевает тяжелые гардины. Хлопает неплотно прикрытая мною дверь. Инстинктивно оборачиваюсь на звук и тут же досадливо морщусь – сейчас с новой силой начнется… И верно, только дал новый повод. Скотина. – Я разрешал вам отворачиваться, капитан? Снова на подбородок, даже на белый, глухо застегнутый воротничок, и пальцы так и норовят сжаться в кулаки. – Никак нет, мой командор. Не вижу – физически чувствую, как он растягивает губы в премерзкой ухмылке, и внутри все сжимается. Только не спрашивай… – Что из того, что я говорил, ты запомнил? Теперь совсем негромко, отбросив официальный тон. Та самая грань пройдена. Грань, за которой он уже не мой начальник, а я не его подчиненный. Но это еще хуже. И словно в подтверждение моих мыслей – новый раскат грома. Совсем близко, так, что стекла дрожат, а меня на мгновение оглушает. И ни с чем не сравнимый запах озона тут же забирается в ноздри. Прохладой покалывает. Опускаю голову, позволив фуражке съехать на глаза. – Все. Скрипит кресло – он откидывается на спинку и ладонью разминает затекшую шею, легонько массируя подушечками пальцев. – Так повтори, слово в слово. Устало закатываю глаза. Ну не надо, не начинай. – Шики… Подается вперед и, нависая над бумагами, проникновенно, словно интонацией просачиваясь мне под кожу, проговаривает: – Вы не расслышали приказа, капитан? Хватит. Достало уже. Достало играть каждый раз в одну и ту же извращенную игру. Игру, смысл которой лишь в том, чтобы выпустить пар и указать мне на коврик у порога. Мол, зарываешься, шавка, пора бы знать место. М-да… Указать на коврик у порога, чтобы после, добившись своего, схватить за ошейник и силком уволочь в свою постель. Греть хозяину ноги, ага, как же. Мое внимание снова привлекает тревожно взметнувшийся тюль. Едва-едва, вверх, оторвавшись от мраморного пола, дуновением, порывом. Кажется, и за громоздкими витражами утихло. Обманчиво. Перед бурей. Я знаю, без преувеличения, шкурой чувствую, как, отслаиваясь пласт за пластом, на мокрую кожу ложится холод. Тонкие, бесконечно хрупкие. Прозрачные. Все твой взгляд виноват. Взгляд и брови, вскинутые в ожидании ответа. О да, командор умеет выдержать паузу, умеет нагнать почти прозрачных призраков ужаса на тонких паучьих лапках. Кажется, парочка уже на моем плече. Вовсе не страшно, нет, противно затаились… Снова кошусь в сторону тяжелых гардин. Пронзительная звенящая тишина обволакивает всю резиденцию, и на миг, на чудовищно бесконечный миг кажется, что оглох. Мгновенно и навсегда. И тут же, разом навалившись на уши подобно толстому снежному пласту, – гром. Кажется настилом всепоглощающим, сжирающим все остальные звуки. Раскатом, волной, ближе, ближе. Всполох молнии – и, будто очнувшись, хлесткие, словно тысячи плетей, косые струи яростно врезаются в стеклины. Вот теперь точно оглох. Кажется, вечность прошла, но нет – только пару раз ресницы сомкнулись. Должно быть, просто устал. Нечеловечески устал от… отведенной мне роли. – Пренебрегаете своими прямыми обязанностями, капитан? И подтверждением – реакция на твой голос. Вкрадчивый, затаившийся, но страшно едкий голос. Наверное, именно его я ненавижу больше всего на свете. И именно от него зависим более всего. Не в силах отказаться. Но уже кровавые корки внутри черепа. Разъело. Сколько я уже на грани? – Что? – Вы плохо слышите? Морщусь. Кажется, этот голос действительно причиняет мне боль. Хозяйский, командный тон. Я люблю другой, тебя другого. – Почему я? Сам собой вырвался. Я не хотел задавать его, всегда думал, что дождусь, когда же ты сам соблаговолишь ответить на этот вопрос. Видать, не доживу. – В этом кабинете вопросы задаю я, мой капитан. О да… Интонация не хуже плети. И это чертово «мой». Резануло. «Мой». «Моя собственность». «Моя псина». – Заткнись и просто ответь мне. Так почему я, Шики? Подхожу ближе, опираюсь ладонями на стол, досадливо смахнув фуражку. Глухо плюхается на пол, но ни ты, ни я… Ты даже не заметил. Выражение твоего лица ничуть не изменилось. Разве что ухмылка стала шире. Настолько шире, что, кажется, сейчас покажется острый кончик змеиного языка, с которого, оседая на подбородке, покапает ехидство. – Почему ты? – Да, именно так. Почему я. Почему не выбрал кого-то более… подходящего? Тянется снова и, расстегнув пару пуговиц на рубашке, кажется, готов чуть смягчиться, принять мою игру. Игру ли? Опускает голову и бегло просматривает очередной рапорт или еще поди какую дрянь. Особенно главнокомандующего забавляют доносы, составленные на мое имя. – Подходящего помощника? Или любовника? Замираю. Столько острот было заготовлено, столько колких фразочек вертелось на языке… Разом вылетело. Неужто… сейчас скажет? Скажет, что я значу чуть больше, чем удобная подстилка? – Все сразу. Находит укатившуюся шариковую ручку и, прежде чем ответить, словно нарочно – я даже уверен, что нарочно – долго думает: расписаться или же, скомкав, отправить в мусорную корзину. Секунды проходят, и белый бесформенный ком летит под стол. – Почему ты… Хм… – задумчиво тянет, негромко проговаривает себе под нос. – Почему ты… Поднимает голову, и мне хочется отшатнуться назад: по скулам, прижигая, неторопливо проходится взгляд глаз, более похожих на угли сейчас, нежели на их радужки. Зря… Зря. Сжимаю зубы. Снова напоролся на этот чертов взгляд. Материальный – сейчас того и гляди прожжет насквозь, дочерна оплавив кости. – Я никогда не опущусь до уровня мусора – ты знаешь, верно? Подтверждаю, беззвучно повторив своими губами движения его. Вспышка молнии справа. Беззвучно, только светильники тревожно замигали. – Верно. – Все совершают ошибки. Одна из главных моих ошибок – это ты, Акира. Первый раз я ошибся, когда позволил тебе жить. Второй – когда притащил в ту проклятую квартиру. Про третий, четвертый, десятый – ты знаешь сам. Про сотни других. Ниже и ниже, раз за разом, слабее. Запретное – желанно, верно? Зачем кто-то более… подходящий? Если именно ты та дрянь, которая напоминает мне? – Заткнись! Против воли вырвалось и тут же высушило глотку. Сжатые в кулаки пальцы подрагивают, костяшки сводит. И перед глазами только бледное, словно высеченное из цельного камня лицо. Лицо… которое сейчас не являет собой ни единой эмоции. Описать одним словом – лед. – А что ты хотел услышать? Что я жить без тебя не могу? Не смеши меня, рыбка. Возвращайся к работе. Никогда, никогда я еще так не жаждал перегрызть ему глотку, как сейчас. Ни тогда, когда наручники защелкнулись на моем запястье, приковав к ржавой кровати, ни когда он взял меня первый раз. Вгрызаться крепкими зубами в податливую плоть, рвать упругую кожу на лоскуты. Чувствовать, как багряная кровь струится по подбородку. Увидеть, как алые рубины утратят свой блеск. Хочу этого так сильно, что трясет, судорогой стягивает сухожилия, сжимает челюсти, давит на грудь… – Вали к дьяволу. – Неподчинение? – Сдохни. Просто сдохни. – Угрожаешь? Хотя что ты можешь сделать мне, щенок? О, если бы я не понимал, что все это – очередная провокация. Если бы только я не повелся… Но разум отдыхает, а ладонь механически уже ложится на рукоять катаны, закрепленной на поясе. И, разумеется, это движение от тебя не укрылось. Куда там, слишком наблюдательный. Тонкие брови ехидно изгибаются, голос чуть теплеет, становится вкрадчивым, затаившимся. – Мышка хочет поиграть? – Хочет тебя уделать, – злобно цежу сквозь сомкнутые зубы; кажется, сожми чуть сильней – и челюсть треснет, наградив меня волной невыносимой боли. Боли, которая, возможно, смоет волну разъедающей желчи, налипшей внутри. Тварь, какая же ты тварь. Несмотря на все то, что было. Несмотря на все то, через что ты заставил меня пройти, буквально силком утаскивая за собой. Утаскивая, чтобы не скучать одному на верхних ступеньках. И все? Это все? Молчишь, а я, отступая на шаг назад, обнажаю лезвие. Сколько бесконечных часов я потратил на призрачные ката? Сколько раз позорно пролетал мимо цели, награжденный унизительным пинком в довесок? Когда мы сражались в последний раз, и изменилось ли что-то, что могло бы хоть немного уравнять шансы? – Зарываешься… – тянет задумчиво, с ленцой даже, но я слишком хорошо знаю, чего стоит это расслабленная, вальяжная поза на самом деле. Как и знаю, что твои пальцы сейчас касаются рукояти катаны, припрятанной на скрытой полке под столешницей. – Может, встанешь наконец? Или Иль Рэ растерял все навыки, превратившись в канцелярскую крысу? Усмешка, скрип отъехавшего кресла, и я спешно отступаю к двери на пару шагов, чтобы зачехленное лезвие, со свистом рассекшее воздух в полуметре от меня, не сломало мне ребра. Разминаешь шею, переступаешь с ноги на ногу, удобнее перехватывая катану, и, словно в танце, переставляешь ноги, обходя меня полукругом. Следую твоему примеру, только ты – влево, а я – к столу, вправо. Осторожно, пристально наблюдая за движениями противника. Вспышка! Ослепляет на секунду, и я, моргнув, за следующие доли секунды понимаю, что совершил первую ошибку. Открываю глаза как раз вовремя для того, чтобы поставить блок. И тут же ошибиться снова. Не такой быстрый, не такой сильный… Да будь ты проклят, чертова идеальная машина! Едва сдерживаю натиск, сжимая рукоять двумя руками, как ты тут же, вероятно, чтобы не повредить саи, уходишь вправо, и я, уверенный, что это очередной обманный маневр, пытаюсь метнуться туда же, чтобы избежать коварного удара с левого бока, и… пролетаю мимо, подставляясь беззащитной спиной. Ты не мог не воспользоваться. По ребрам растекается тупая тянущая боль, и я едва ли не захлебываюсь воздухом. Жжет изнутри. Кашляю. Еще бы… Двуруч – не пластиковый мечик, пусть и зачехленный. Но почему все еще зачехленный? – Играешь со мной? Слишком низкий голос, чтобы быть моим, слишком тяжко из-за сбитого дыхания дается эта реплика. Всего один пропущенный удар. Но хрен ты сделаешь меня так скоро. В этот раз я готов зайти много дальше, нежели на тренировках. – Не хочу портить шрамами твое тело. Ответная колкость срывается с языка раньше, чем я успеваю подумать, раньше, чем понимаю: – Потому что кто-то испортил твое? Внимательно смотрит на меня, прищурившись. Настолько внимательно, что, кажется, в его зрачках спрятано по рентгеновскому аппарату. Образовавшийся ком в горле, и физически чувствую, как моя решительность тает. Отрезвляет ноющая боль под ребрами. Скрежет металла. Безумно знакомый звук. Звук, с которым та самая катана, знакомая мне с моего первого дня в проклятом городе, покидает ножны. Единственное, что он, верный привычке, забрал с собой. Закравшийся под бушлат холодок проходится по позвоночнику, словно легонько касаясь полуистлевшими пальцами. Тут же волной жгучего тепла – адреналин. Нарастающий рокот грома, ливень затихает и… Вспышка! Своеобразный сигнал. Начало танца. Я веду. Желание поквитаться добавляет энтузиазма, который уже струится по венам, разбавляя и без того кипящую кровь. И ты, лениво отвечающий на мои выпады. Ни одного лишнего движения, как и ни одной эмоции на застывшем литой маской лице. Только скулы выдаются больше обычного, и ни намека на ухмылку. Круг за кругом по зале. Круг за кругом, выжидая. Круг за кругом. Не сдерживаюсь первый. Бросаюсь в открытую, понимая, что совершаю ошибку, и тут же получаю отпор и едва подавляю ответный натиск. Скрежет лезвий, и перед глазами меркнет от удара в челюсть. Отступаю, собираюсь… Контратака. Парирую, полукруг, и!.. Коротким выпадом удается задеть твое предплечье, распороть белую ткань бушлата, отскочить назад и с удовольствием наблюдать, как ровные края ткани пропитываются алым. И только сейчас ощущаю привкус крови на своих губах. Касаюсь кончиком языка губы. Разбита. Не помню, когда ты успел, как и боли не помню. Сейчас все быстрее, ярче, насыщеннее… Пока кровь кипит, а нервные импульсы бегут быстрее. Так быстро, что кончики пальцев покалывает в нетерпении. Атака! Приходится пригнуться и спешно уйти вправо, за твою спину. Пытаюсь ударить, но нарываюсь на блок. Разрываю контакт! Верчусь, пригибаюсь… Изо всех сил стараясь оттянуть момент неизбежных ошибок, после которого я буду лишен даже попыток атаковать. Блок! Едва ли не сноп искр из-под двух встретившихся лезвий. Лица близко. Все то же выражение. Снова отступаю первый, ухожу в сторону, к двери. Росчерк твоего лезвия и… Торопливые шаги в коридоре. Не вижу, спиной, оборачиваться опасно и… Все слишком быстро. Двери распахиваются. Все же поворачиваю голову. Свист рассеченного воздуха. Пальцы, до боли впившиеся в мое предплечье. Рывок… Полукруг… И первое, что я могу рассмотреть совершенно четко – это округлившиеся, распахнутые в немом ужасе глаза караульного с поста у входа в приемную. Застывшие, рыбьи. На фоне позеленевшей кожи. Не понимаю. Все слишком быстро. Смотрю прямо перед собой, не в силах повернуть шею. Заклинило. Пальцы до боли стискивают рукоять опущенного оружия, и запоздало, на периферии сознания, начинаю чувствовать, как сводит мышцы на правой руке. Выше локтя. Кое-как поворачиваю голову. Выше локтя, как раз там, где сжались длинные пальцы. – Шики?.. – одними губами. И тут же терпкий, знакомый, как ничто иное, запах заползает в ноздри. Забивает их, наполняет собой, раздражает рецепторы, и кажется, что все вокруг окрасилось в алый только из-за одного этого аромата… Аромата железа и соли. Капля за каплей… Гулко на белый мрамор… Быстрее и быстрее. Вместе с нервной дрожью обретаю способность двигаться и мыслить. Стоишь прямо передо мной. Стоишь, опустив голову так, чтобы растрепавшиеся черные пряди падали на лицо. Вижу только кончик носа и подбородок. Стоишь, вытянув вперед руку, и хватка не слабеет. Кап-кап… Пальцы разжимаются медленно, так, словно задубевшие мышцы больше не в состоянии удерживать тяжелую катану. Падает на пол. Опускаю взгляд, разглядывая носки форменных сапог и твоих начищенных туфель. Ты молчишь, ни единого звука, словно и не дышишь вовсе. Замер, подобно статуе, только вот на плече наверняка останутся черные синяки от кончиков твоих пальцев. Пусть. – К-командор… – слабо мямлит караульный, про которого я уже успел забыть. С трудом поднимаю налившуюся свинцом кочерыжку и смотрю на него поверх твоего плеча. Ужас в его глазах никуда не исчез – скорее, разбавился паникой, растерянностью… чем угодно. – Командор… Звон стали… Я решил, что на вас напали и… Сглатываю. Осознание. Вспышкой. Произошедшего и того, от чего ты меня уберег. Первыми начинают дрожать пальцы. Стискиваю в кулаки. – Убирайся. Ты ничего не видел. – Но, командор, как же… Как же рана? Прикрываю глаза на секунду. – У вас плохо со слухом, рядовой? – глухо, не оборачиваясь, переходишь на более официальный тон, в котором я улавливаю нечто… Нечто страшное. Это «нечто» просачивается, даже если не замечаешь. Просачивается и растекается по твоему голосу, окрашивая его, окрашивая каждый раз, когда тебе больно. – Но рана… Крепкий парень. Первый на моей памяти, кто решился спорить с тобой. С тобой – главнокомандующим, и с тобой – Иль Рэ. – Капитан сам справится. Убирайся. Судорожный кивок, и, развернувшись на каблуках, выбегает из кабинета, звучно хлопнув дверью. Только ты и я… Ты, который подставился вместо меня, и оглушенный я… Шики… *** Стежок за стежком, как когда-то давно в забытой богом дыре недалеко от Тошимы. Стежок за стежком стягивая рассеченную кожу. Стягивая, несмотря на выступающие алые капли, которые почти сразу срываются струйками вниз по спине. Невольно слежу за ними взглядом. Слежу, как они, натыкаясь на шрамы, окрашивают и эти грубые полосы. На одну больше. Только вскользь задело: лезвие, скорее, мазнуло по спине и поэтому распороло только ткань и… кожу. От правого плеча вниз почти прямая линия, изгибающаяся к позвоночнику на уровне нижних ребер. Стежок за стежком, прокалывая иглой горячую покрасневшую кожу. Да, совсем как когда-то. Ни слова не говоришь, ни стонов, ни рваных вздохов. Разве ты покажешь, что тебе больно? Конечно, нет. Это же непозволительное проявление слабости, выход за рамки, в которые ты сам себя и заколотил. Больно… мне. Почти физически больно касаться выпуклой, испещренной темными шрамами кожи. Так больно, что колет пальцы, а каждый новый стежок отдается колким тычком под хребтом. Один за другим, по спине, вниз. Один за другим, то и дело оттирая кровь влажной салфеткой. Один за другим, пока чертова му́ка не закончится и я не срежу иглу. Наложить повязку, сверху зафиксировать лейкопластырем. Проклятье! Рана слишком большая – не выходит! Чертов моток выпадает из неверных пальцев и скатывается на ковер. Едва ли соображая, что делаю, опускаюсь на пол и пытаюсь отыскать его на ощупь. Шарю вслепую, наконец-то накрыв его ладонью. Стискиваю, только вот… подняться не могу. Сил нет. До капли выжат и поэтому так и остаюсь сидеть у кровати, поджав под себя ноги. Невероятно глупо, наверное: боевой офицер и… такое. Шорох покрывала, разворачиваешься ко мне. Не хочу поднимать голову, хочу зависнуть так на пару бесконечностей. На виски давит. Прикосновение теплой ладони ко лбу, мельком. Тут же поднимается выше, чтобы лечь на мою макушку, и я покорно подставляюсь под руку. Гладишь, перебирая прядки, ласково треплешь за ухом, и я сам едва ли понимаю, когда успел подползти ближе и носом уткнуться в твои колени. Догадка, скорее даже истина, новая, написанная кровью в моем подсознании, вспыхивает, растекается сигналами импульсов. Я все для тебя сделаю. Все… Ты был прав. Я твоя псина.