Время говорить, время молчать

      Лалли проводит кончиками пальцев по пятну сухого лишайника на боку валуна — шершавые серые чешуйки чуть царапают кожу и крошатся. Ниже, там, куда падает тень — мягкий, прохладный, слегка влажный мох. Лалли прислоняется к камню спиной, прижимает ладонь к пружинящей зелени; медленно вдыхает пахнущий сыростью и багульником воздух.       В маленьком озерце нет тварей: на таком небольшом расстоянии он может почуять, может проверить. Надо сказать остальным, что здесь чисто и можно искупаться, но он всё стоит около большого камня, — так, что его почти не видно из лагеря, — и смотрит на воду: солнечные блики на тихой глади, узорные отражения деревьев, зелёные круглые листья кувшинок с белыми звёздами цветов, юркие маленькие рыбки, мелькающие на песчаном мелководье.       Лесное озерце напоминает сон на карантинном корабле, где появлялся Эмиль — незваным, но не нежеланным, хотя об этом Лалли не говорил вслух. То время не назвать хорошим воспоминанием, но... это и не то, о чём хотелось бы забыть.       Экспедиция оставила слишком много воспоминаний — кажется, что больше, чем все годы, проведённые в Кеуруу. Хороших, плохих, смешных, раздражающих, странных — разных.       Куртка, без просьбы наброшенная на плечи. Реплики на шведском, из которых он понимает только интонации, а со временем отдельные слова, и неловкие, корявые, с ужасным произношением — на финском. Миска с невкусной едой, оставленная рядом или сунутая прямо в руки. Попытки защитить, помочь...       Жизнь спасти, когда рациональнее было бы бросить и спасаться самому.       Лалли гонит от себя воспоминания, потому что от них нет никакого толку. Но от озерца не уходит, всё смотрит и смотрит: рыжеватые стволы сосен, тёмная зелень — хвоя, а светлая, яркая — папоротники и черничник; темнеют бока затянутых мхами и лишайниками валунов — бурые, серые, красноватые, по ним тоже карабкаются папоротники, пробиваются из трещин кустики брусники — только-только начинают румяниться ягоды. Жаль, что брусники ещё нет, черника только, а её совсем не хочется собирать — даже если не для себя. (Черника — ягода Туури.)       Может, найдётся морошка — там, на подболоченном берегу озерца? Золотисто-оранжевые капли на зелёном мху — медовые ягоды, будто вобравшие в себя солнечное тепло. Есть ли морошка в Швеции? Лалли не знает. Если нет, точно нужно собрать — принести попробовать...       Он отстраняется от камня, ступает легко и плавно — тихим шорохом по мягкому мху и сухой хвое. Не к лагерю, в другую сторону. На ходу срывает несколько листиков кислицы и медленно пережёвывает: у кислицы вкус лета и леса, одиночных ночных вылазок.       Есть не хочется. Но кто-нибудь, наверное, окликнет его, если он задержится слишком долго, — напомнит, что пора ужинать. Рейнир, которому до всех есть дело. Или Миккель, который следит, чтобы все в отряде нормально питались. Или, может, пошлёт Эмиля, потому что сам занят с костром или с котлом — и потому что тот кое-как может связать несколько слов на финском.       Лалли срывает первую ягоду морошки, но сжимает слишком сильно — тонкая кожица рвётся, сок пачкает пальцы, и он облизывает их почти машинально, почти не чувствуя медово-пряный ягодный вкус.       Эмиль учит финский — но заговаривает с ним только по делу, только когда остальным нужно что-то узнать. Не трогает лишний раз, и общих снов больше нет — а он был слишком погружён в себя, чтобы заметить, когда что-то изменилось. (Сон на острове — напоминание, предупреждение с привкусом исландской магии.) Вспоминается, как после стычки с кислотными троллями они отмывались в речке, и Эмиль со смехом плеснул на него водой. Это, наверное, был дружеский жест, но Лалли слишком не любил, когда брызгают водой в лицо, зашипел просто рефлекторно — Эмиль перестал смеяться, и объяснять было уже поздно. Да и слов вечно не хватает. Что шведских, что финских.       Он всегда плохо ладил с людьми — не стоило думать, что если захочет, то что-то получится.       Эмиль, наверное, разочаровался. За месяц в Исландии они много времени проводили вместе, и Лалли умеет быть хорошим разведчиком — но не хорошей компанией. А потом ещё письмо, и попытка уйти в одиночку, и путь в Финляндию, когда он был слишком занят мыслями о том, как искать Онни, чтобы думать о чём-то или о ком-то ещё.       Неудивительно, что Эмилю надоело.       Разведчик всегда работает один. Живёт один, потому что разведка и есть жизнь. Всё как обычно, и всё нормально.       Но иногда в груди болезненно саднит — и хочется спросить: «Я могу что-то исправить?».       Лалли стоит, как дурак, с морошкой в горсти, и не знает, что ему делать.

июнь 2020