(Не)нормальные

Майк переступил с ноги на ногу. Только что он подтянулся на руках и перелез одним сильным движением через забор. Пробежал, согнувшись, в его мутной тени до настоящей темноты между гаражом и домом. На улице стояла надоевшим бельмом полицейская машина: Генри по-прежнему охраняли. В протоколах это называлось «домашний арест», но на деле – денно и нощно бывшего напарника, бывшего коллегу, бывшего копа из своего убойного отдела стерегли. Наверное, боялись чего-то. Хотя уж точно не того, что Генри психопат и маньяк – этому бы, наоборот, обрадовались. Скорее того, что у него может найтись сообщник. Появится кто-то, кого нельзя отследить, стиснуть железными рамками дозволенных посещений. И тогда информация – не об убийце и психопате, слухи о котором сейчас будоражат Город, – а о творящемся полицейском произволе и беззаконии в Департаменте выплывет тоже. Мимо бравых ребят в патрульной тачке, мимо лейтенанта Тилерсона, вынесет сором из дома заключённого под арест офицера. Генри стерегли как зеницу ока. Допуск к нему был немыслимой роскошью. Хелен, например, получила через редакцию местной газеты, благодаря широким связям её шефа. Майклу не светило ничего. А если запалят – кранты. Задержание, участок, камера, допрос и дубинки, не оставляющие следов на теле. Что сказал тебе Генри, малой? О чём вы разговаривали? Выложишь всё, если не хочешь до конца жизни ссать кровью. А здоровье после участка будет короткое. Майк поправил налезающий на глаза капюшон толстовки и, всё так же пригибаясь, добрался до чёрного входа. Ключи у него были. Переехав после развода в эту халупу, Генри первым делом отдал ему комплект. Майкл посмотрел на часы и нажал кнопку на дешёвеньком китайском детонаторе. На улице захлопали и засверкали, взрываясь ярким попкорном, петарды. И под их отвлекающие треск и пальбу Майкл проскользнул в дом. Повернулся, осторожно и бесшумно прикрывая за собой дверь, – и на него обрушилась темнота. Он упал в неё, не успев ни уклониться, ни ощутить боль. Очнулся на диване в гостиной. Чертовски трещала голова. Казалась круглым мячиком, который встретил бейсбольную биту. Рядом сидел Генри. Сосредоточенно делал ему ледяные компрессы; подкладывал холодные полотенца под затылок и менял, едва нагревались. – Майкл! – тихо, виновато обрадовался, когда Майк с трудом разлепил отёкшие глаза. – Ты прости, я так промахнулся. Я ж не знал, что это ты. – Ничего себе – промахнулся, – просипел Майкл. – Генри, тянет на сотряс третьей степени. – Ты бы хоть написал, а. Я смотрю, кто-то шныряет по моему двору, да ещё в чёрных шмотках, летучий ниндзя, чёрт. Думаю, или провокация, или какой-нибудь Джерри за ноутом Беллы пришёл, а то денег нет, а наркоты надо. В общем… не люблю я гостей, которых не приглашал. – Ну извини, – простонал, морщась, Майк. – Я хотел максимально комфортно для тебя. Большая тяжёлая ладонь потрогала его лоб, осторожно погладила по ноющему черепу. – …а то ж я знаю: тебе скажи, ты и начнёшь чайник ставить, пепельницы выбрасывать и мыть, готовиться к визиту… – Ну, а как же. – Я не в гости, а поговорить. Это ты Хелен впечатляй порядком. – Ладно. Как скажешь. От ладони разливалось живое и шершавое тепло. Даже голова болеть меньше стала. – Так о чём поговорить? – Генри убрал руку. И Майкл едва не посунулся за ней. И зашипел от разломившего затылок движения. – К утру пройдёт, – обеспокоенно перехватил его Генри. – Крови нет, башка у тебя крепкая, разве что шишка вскочит на недельку. – Генри, чем ты меня приложил? Битой? Сковородкой? – Твоей энциклопедией по всемирной истории искусства, – мрачно признался Генри. – Биту и сковороду можно условно причислить к оружию, что в моём положении чревато. Майкл захохотал – и тут же заохал и закряхтел, кривясь и гримасничая. Генри снова поменял ему полотенце и снова придирчиво осмотрел. – Нет, – заключил уверенно, – обойдётся шишкой. Так о чём ты?.. Майкл смотрел в густую тень. Было темно, тихо, пахло сигаретами Генри, одеколоном для бритья Генри, самим Генри. Его друг, к которому он пришёл поговорить, сидел силуэтом с плохо различимым лицом и не торопился зажигать свет. Майкл много раз смотрел по вечерам на его дом, огороженный арестом, – и хорошо знал, что окна останутся непроницаемо чёрными до утра, пока не встанет солнце. И кажется, что за ними пусто и безлюдно, и никого нет, и никто не живёт. Только темнота и одиночество. – Я хотел поговорить о нашем расследовании, – выдавил наконец он. – Я подумал, возможно, странное. И ты единственный, кому я доверяю. Он слабо качнул ладонью, обрывая спокойную и даже весёлую усмешку старого копа: – Майкл, ну что за надрыв?.. – Потому что себе я не доверяю. Генри. Слушай. А что если. Хорошо, что в этом доме нет яркого, болезненного, выжигающего роговицу света. – Маньяк это я? Ни звука. Ни крика. Ни протеста. Темнота, и отчаянно болит голова… Рука легла ему на лоб – вместо компресса – горячим живым теплом. – Почему ты так думаешь? Генри бы пошутить: похоже, я крепко тебя приложил. И вообще, свести всё в грубоватый крепкий юмор. Это же Генри. Хороший, но простой. – Майк? – Я псих, – с трудом заговорил Майкл. – И полгода в психушке провёл. И до сих пор миссис Томпсон меня опасается… – Тебя волнует, что думает моя бывшая жена? – … и у меня приступы неконтролируемой агрессии до сих пор, – упрямо продолжил Майкл. – И я не совсем стабильный, моя психика далека от вашей с Мелани или Элисон… – Ты сравниваешь себя с моей крайне избалованной и благополучной дочерью? – И у меня… могут быть провалы. Когда я злюсь, я совсем себя не помню. Иначе контролировал бы эти всплески агрессии. – И часто злишься? – Ну… нет, – неохотно признал Майк. – Что ещё? – Я анализирую этого ублюдка, и он… такой, как я. Моя плохая копия. Вернее, отличный двойник. У него высокий интеллект, он эмпатичен и сочувствует, но при том холодный рационал и логик. Прекрасно разбирается в компьютерном железе и не оставляет следов нигде. Я, блин, даже уличную видеокамеру не могу перехватить, что говорить о логах на «стоп.ми». Он вызывает доверие и убивает с удовольствием – потому что это приносит ему облегчение. – Как ты в школе? – А? – Как ты в школе давно? Хотел убить мальчика, который тебя травил до кровавых соплей. И ощущал облегчение, когда принял такое решение. Майкл тяжело молчал. – Я ещё думал, – продолжил тихо, – о том, что когда мама умерла, я тоже испытал облегчение. Что она больше не мучает нас с Хейли и, главное, не мучается сама. Может, эти девочки как проекция моей мамы? Они не могли уйти сами, хотя и хотели, – и им помогли, в отличие от оригинала, который спасти не сумели. – Думаешь, у тебя раздвоение личности? Майкл неожиданно успокоился. Генри слушал его внимательно и задавал вопросы. Без малейшего отрицания и попыток оспорить. Рассуждал вместе с ним о подобной страшной вероятности. Невозмутимый и сосредоточенный. – Вполне возможно. Он так похож на меня, Генри. Я постоянно думаю, как может думать он, и, понимаешь, предугадываю его действия. И когда он делает следующий шаг, я даже не удивляюсь. Как будто уже знаю. Как будто… поступил бы так же. У него высочайший ай-кью, прекрасная подготовка, узнаваемые мотивы, рациональный подход. Это как если… смотреть со стороны, как мог бы съехать с катушек я. – Понятно. Потерпи, – Генри приподнял ему голову, вытащил нагревшееся смятое полотенце и поменял на холодное, снимающее пульсирующий жар с затылка. Положил ладонь на лоб – и Майкл тихо, беззвучно выдохнул. От неё клонило в сон – как и всегда, когда после адреналина и страха Майкл чувствовал себя в безопасности. Ему безотчётно хотелось свернуться калачиком и спать. Не самая лучшая для выживания реакция. – Значит, так. Сейчас мы поговорим, потом ляжем. В десять утра смена патруля и я выведу тебя через гараж. Там махнёшь через забор к соседям, только без своей чёрной толстовки. Старого пекинеса у них уже нет, так что спокойно пройдёшь через участок. – Был же, злющий. – Год назад. Теперь лаять некому. Тебя давно здесь не было. – Ладно, – растерянно согласился Майкл. Генри помолчал и продолжил: – Послушай меня. И если не поймёшь, то я повторю. Парень, я знаю такие вещи. Ты занимаешься расследованием. И чтобы поймать преступника, мыслишь как преступник. Иначе никак. Ты работаешь сейчас копом и вживляешься в шкуру говнюка, которого преследуешь. В убойном отделе, знаешь ли, самый высокий процент эмоционального выгорания. Майкл лежал под тяжёлой ладонью Генри, не шевелясь. – Самые лучшие следователи выходят не из правильных отличников, а из таких же психов. У каждого Шерлока есть свой Мориарти. Майкл слабо улыбнулся: книжное сравнение было нетипичным для Генри. – Я знаю, что с тобой происходит. И это нормально. Ты не убийца, Майкл. Ты очень смелый и храбрый парень, и ввязался в то дерьмо, которое должны вычищать такие люди, как я и Завадский. – Генри, вы нормальные. А я псих. Я в психушке… – Я знаю. А теперь послушай дальше. Думаешь, меня не травили в школе? Я каждый день возвращался домой и думал о том, как приду на второй урок и расстреляю класс: медленно, не торопясь, целясь не в сердце, а в руки и ноги, чтобы мучились подольше и бились в агонии, и визжали, истекая кровью. И знаешь, что я ощущал, представляя это? Такую радость, Майкл, просто невероятную! Райское блаженство. – Ты придумываешь, – неуверенно сказал Майкл. – У тебя мама учитель музыки, а не как моя… – Я вырос в жопе сродни твоему району, может, и хуже, это сейчас там элитный квартал. А было – гетто. С самым дешёвым жильём. Куда и перебралась мама, потому что денег не было вообще. – Только в школе по социальной льготе раз в день пожрать можно, – невольно подхватил Майк. – Именно, – кивнул Генри. – Продолжаю. Думаешь, у меня не было агрессии? Я зверёнышем рос, меня только в шестнадцать перемкнуло. И я захотел быть копом. А знаешь, почему? Потому что желал мести и очистить город. Но главное – мести. Вернуться и отпиздить до кровавых соплей. Добряк я. Он задумчиво потрогал лоб Майкла и его опухшие веки: – Тебе бы больше спать, – пробормотал рассеянно. – И в-третьих, как ты любишь подводить итог. Раз «во-первых» и «во-вторых» я уже сказал. Знаешь, почему я не оказался в психушке в твои годы? Потому что не было тогда ещё реабилитационных центров для подростков. И не работали психологи над нервными срывами, одиночеством, агрессией или стремлением к самовыпилу, как у погибших девочек. Ты не зашкварен психушкой, Майк, ты, на самом деле, попал в хорошие руки. К отличным специалистам. Они вовремя вытащили тебя из того дерьма, в котором жили и живут Саманта, Белла, Агнесс, даже ёбаный Джерри. Какой ты, к чёрту, псих?! Я до твоего нынешнего состояния грёб и грёб долгие годы. Он замолчал. У Майкла в голове царила каша. Кипела и булькала, оставляя пригоревшую корочку. – Ты не убийца. Поверь мне, я тридцать лет в полиции работал с дерьмом. Ты не он, парень. И если бы ты не постучался ко мне в мессенджер с предложением помощи, настоящий убийца до сих пор бы действовал безнаказанно и терроризировал Город. – Но он и так безнаказанно. – Нет, Майк. Мы идём по его следу. И скоро он сядет на электрический стул. И поверь – ты на него не похож. Скорее уж, – Генри усмехнулся, да так, словно полоснул молнией, настолько ярко и чётко проступила ухмылка во мраке, – это он похож на тебя, если бы ты не выбрался, не оказался сильным и утонул бы в нечистотах нашего Города. Майк молчал, отупев и растерявшись, и чувствуя себя так, словно его крепко обняли и включили свет. – Ты перевари, – произнёс Генри жёстко. – Подумай и приходи, если снова покажешься себе его зеркалом. И просто… приходи. Он осёкся. – Сейчас таблетки принесу, – сказал угрюмо. – Станет легче, вырубишься до утра. Не дёргайся. Я подниму, когда наступит время побега из Шоушенка. Не проспишь. – Ты ведь не в тюрьме, Генри, – тихо выговорил Майкл. – Ты невиновен. – Конечно, – Генри усмехнулся в полумраке. – Со дня на день жду, как прибежит лейтенант Тилерсон с извинениями. Он посопел и понялся – за аптечкой с обезболивающим. Майкл крепился до последнего, чтобы дождаться. Всего лишь пару минут же. Но так легко, уютно и защищённо ему не было нигде, кроме дома Генри. Несмотря на то, что приложили по голове кирпичом от энциклопедического многотомника. Майкл упал в темноту – как под тёплый плотный плед. Домашнюю, мягкую, в которой пахло лосьоном для бритья, сигаретами и самим хозяином.