Джаз, пряники и любовь

— Константин, что делать будем? — первым нарушает повисшую после выхода из концертного зала тишину Степан. Непривычно тихий Костя старательно отворачивается ото всех и смотрит куда-то в сторону дороги, как будто ничего занимательнее проезжающих мимо машин ему видеть не доводилось. Степан зовет его снова, чуть мягче. — Кость?       Иванов резко оборачивается и Степан понимает, что тот все это время отчаянно сдерживал слезы. Костя шмыгает носом, весь красный, и рвется куда-то в сторону, резкими, нервными движениями, пытается уйти прочь, слегка пошатываясь.       А ведь Костя совсем ребенок, понимает он внезапно. Ему и двадцать-то едва ли стукнуло, что он кроме своего техникума и черно-белых клавиш видел? Мальчишка с большой мечтой, который упорно тянулся к ней, не замечая преград, заражая всех вокруг своим энтузиазмом, и которого только что назвали бездарностью. Ткнули носом как глупого щенка, вроде того, которого Жорж нашел еще в Одессе и так хотел оставить. В другое время Степа бы пошутил, что вместо щенка они завели Костю, но теперь его мысли занимает другое.       Степан и Жорик уже перешагнули порог тридцатилетия, и жизнь, полная приключений и передряг, нечасто баловала их пряником, предпочитая кнут. Бавурину и вовсе было за пятьдесят, что уж тут говорить. Успели всякого насмотреться, и хорошего и плохого, и не раз они получали от судьбы пощечины. Привыкли, научились прятать обиду, запретили себе мечтать и верить. Прямолинейный и наивный фанат джаза сломал их броню, заставил заново полюбить музыку и жизнь. Но привычка защищаться, прятаться за щитом самоуверенности и безразличия никуда не делась, и этот удар хоть и пошатнул что-то в душе, надломил, но не сломал их, в отличие от мальчишки с огромными, сияющими от восторга глазами.       И видеть как огонь в этих глазах потух, залитый горькими слезами обиды, неожиданно больно. — Кость. Кость… — Костя не реагирует на оклики, отворачивается, всхлипывает уже откровенно и не скрываясь.       Степа догоняет Костика и прижимает к себе, не давая сбежать, крепко держит за содрогающиеся от рыдания плечи и неловко гладит по спине в попытке утешить. — Кость, ты что? — Иванов ревет, а он только приговаривает растерянно. — Да ты что, расстроился, Кость?       Их окружают друзья и вторят Степе, утешая зареванного Костика, повторяя, в сущности, одно и то же. Степан ведет его за собой, не выпуская из объятий, обещает пряников, как маленькому, и надеется, что на заплаканном лице появится знакомая солнечная улыбка. Костя слабо соглашается, что расстраиваться по каждому поводу у них не хватит жизни, что чай с пряниками это очень хорошо, снова и снова шмыгает носом, вытирает слезы, но в глазах у него безнадежная тоска. Не как у ребенка, у которого отобрали любимую игрушку, а как у взрослого человека, потерявшего любовь всей жизни.       Степан не дурак, но все еще надеется, что чай с пряниками, дружеское подтрунивание и их с Жориком высмеивание проклятого джазиста спасут положение.       Костя больше не напевает любимые мелодии, не импровизирует, используя подручные средства вместо инструментов, не строит дальнейшие планы покорения сцены их джазбандой, не ошарашивает их биографией очередного именитого джазмена. Он молчит, бродит неприкаянной тенью по территории заброшенной усадьбы, которую они облюбовали в качестве временного пристанища, и от этой тишины становится тошно. Иногда он уходит в одиночестве в лес, и в минуты его отсутствия сердце Степана как будто бы замедляет ход. Дурные предчувствия не дают покоя, и Степа очень рад, что Костик предпочитает отсиживаться в неухоженном садике. Дожили, чему радуется…       Костя почти ничего не ест, а на все попытки поговорить лишь вежливо, но как-то неумело, словно в один час разучился это делать, улыбается.       Он больше похож на призрак, привязанный к этому месту, чем на живого человека. От былой радости и любви к жизни не осталось и следа. Костя осунулся, похудел, под глазами залегли тени. Незнакомому человеку он бы показался изможденным тяжелой болезнью, только вставшим на ноги, но еще не до конца распрощавшимся с недугом. Впрочем, разве разбитое сердце это не болезнь?       Найти бы от нее еще лекарство… — Совсем пропадает парень. — озабоченно выражает общую мысль Бавурин. Недосказанная, повисшая в холодном осеннем воздухе она предвещает беду, о которой никто не решается говорить. Три музыканта оглядываются на замершего поодаль Костю. В руках Иванова букетик из кленовых листьев, уже мертвых, но еще не утративших свою красоту. Костя и сам сейчас похож на них, медленно увядающий без любимого дела. На мгновение Степану кажется, что за его спиной замерла старуха с косой, готовая вот-вот нанести последний, решающий удар. — Надо что-то делать, а? — вырывает его из тревожных размышлений голос Жорика, и Степан сердито трясет головой, отгоняя видение. Нечего тут. «В Астрахани нас с Жоржиком обошла, хотя все думали, что тиф нас доконает, и пацана трогать рано, ему еще мировую сцену покорять. Нечего тебе здесь делать, старая» — думает он. Бавурин хмурится. — Что? — Не знаю…       Степан снова вспоминает о щенке, которого нашел Жорка, как раз возле костиного объявления, и впервые жалеет, что отказал другу в желании приютить животину. Надо было взять чертову псину с собой, Косте бы он приглянулся, это уж точно. От них Иванов прячется, отмалчивается, но потешного щенка бы без внимания не оставил, сидел бы хоть в обнимку с собакой, а не один.       Один… Косте сейчас, должно быть, кажется, что он остался совсем один на этом свете. Никем не понятый сирота, которого они и сами долго отталкивали, услышав злые слова от авторитета воспринял их как приговор, а от них, от своих друзей, закрылся, решив, что в глубине души они разделяют мнение Таблова и до сих пор считают его надоедливым мечтателем, восторженным дураком. Степан и правда первое время подозревал, что мальчишка больной на голову, уж больно счастливым и далеким от жизни он выглядел, но с тех пор они столько всего прошли вместе, что за свои прежние мысли ему неловко.       Степа привык считать (и успешно убеждал в этом окружающих), что ему плевать на всех, кроме себя любимого, и пары-тройки близких. Ну кто у него близкий? Жорик, разве что, да и с ним вспыльчивый Степан обращался так, что никому и в голову не могло прийти, что этот язвительный, острый на язык музыкант может чувствовать что-то, кроме раздражения и недовольства окружающим миром. И что ему интересно что-то, кроме денег, конечно.       А тут смотри-ка — так привязался к парню, что сам себе места найти не может, глядя как тот мается. — Надо чтобы кто-нибудь ему сказал, что он в джазе король. — вклинивается он в диалог Жоры и Петра. Идея озаряет сознание. Жорик понимает с полувзгляда и кидается успокаивать Бавура, с которым Степан по привычке успел сцепиться.       Костя непохож на других. Это влияет на его отношения с окружающими, довольно сложные, пусть и не в том смысле, что у самого Степана, порой слишком вздорного. Это же стало причиной скандального ухода из музыкального техникума. Увлечение новым, нетипичным, инородным — чужим — джазом, восторг, переходящий в легкую (а может и не очень) фанатичность, талант, ослиное упрямство, когда дело касается его чаяний, неиссякаемый оптимизм, любовь к жизни и тот самый огонь вдохновения в глазах, которого сейчас Степану так не хватает. Разве есть еще такие?       Таких как Костя больше нигде нет, думает Степан, очищая горячую картошку от кожуры. Но должен же быть кто-то, кто оценит, и чья оценка для Кости будет иметь вес? Не последняя же инстанция этот Таблов, шоб у него повылазило…       Накупить хоть три пуда пряников, репетировать до изнеможения, достать главного по джазу Колбаскина — хоть из Ленинграда, хоть с того света: Степан готов на что угодно, лишь бы этот солнечный мальчик снова начал улыбаться.       Даже на обман. Он не святой, в конце концов, да и знает разве Костя, как тот Колбаскин выглядит?       Признаться, затея их выглядит скверно, ненадежно — как и подставной капитан, но что есть, то есть. Лишь бы сработало, лишь бы зашевелилось в Косте уснувшее (Степан надеется, что не умершее) любопытство и желание играть, да не подвела извечная наивность и вера в человечество.       Услышав заветную фамилию Костя, гревшийся у печки, без интереса спрашивает: — Какой Колбаскин? — Степан, и без того чувствующий себя донельзя глупо (актер из него был неплохой, но врать Косте почему-то не хотелось, да и история выходила какая-то нелепая, натужная: как же, пошли за грибами и в подмосковном лесу встретили высоких чинов моряка из бывшего города Петра, щ-щас!), повторяет. — Колбаскин. — и видя недоумение в еще недавно совсем пустых глазах продолжил рассказывать, боясь спугнуть эту едва тлеющую искорку жизни. — Ну помнишь, ты нам говорил? Самый главный у нас по джазу, теоретик. — Моряк, капитан. — подхватывает нетерпеливо Жора, вспомнивший эту историю самым первым. Костя роняет лучину, которой до этого помешивал угли. — Колбасьев? — Ну да… — переглядываются его старшие товарищи, не зная, кого винить за невнимательность. — Колбасьев… — Где он?! — в голосе Костика слышна паника. — Да здесь, рядом. — с деланным равнодушием отвечает Степан, исподтишка наблюдая за реакцией. Неужели правда клюнул? — Позвать, что ли?       Костя кривит лицо и вскакивает, в отчаянии хлопая себя по коленям. Степан, ликуя в глубине души, и ругая себя за это (рано еще радоваться, дурень, рано! Вот оно, дурное костино влияние), поднимается следом. Костя едва ли не вприпрыжку несется к выходу, вытягивает шею, чтобы разглядеть своего мясного капитана, и с такой надеждой смотрит на Степу, что тому становится стыдно. Но отступать некуда и он свистит, как уговаривались. — Капитан! — машет рукой, и Костя невольно движется следом, повторяя траекторию. — Иди сюда!       И вот тут их грандиозный по своей нелепости план дает осечку. Понадеявшись на подозрительного типа они сейчас окончательно потеряют костино доверие. Что будет тогда с Костей? Что будет с ним, все это затеявшим?       Степан до последнего препирается с лжекапитаном, сосредоточив все внимание на нем и не замечая, как растерянность на лице Кости сменяет робкая улыбка, и как он обводит компанию заговорщиков хитроватым, смеющимся взглядом.       Обругав их всех напоследок, их подсадная утка неожиданно резво для хромого убегает прочь. — Стой! — кричит Степан, бросаясь вдогонку. — Погоди, подлец! — Верни зуб! — несется следом больше всех пострадавший от обманщика Бавурин, догоняет друзей Жорик. Степан успевает мельком отметить трясущиеся плечи Константина и ждет худшего.       Ему страшно возвращаться обратно к руинам. Выдержит ли Костя еще один удар, уже от близких ему людей? Сможет ли Степан когда-нибудь без угрызений совести взглянуть в его глаза?       Они плетутся назад, останавливаются, не доходя до того места, где оставили своего юного руководителя. Жоржик ковыряет носком ботинка землю, Степан с Бавуриным увлеченно за этим наблюдают, словно отдаваясь Косте на суд — что скажешь, солнечный мальчик, простишь ли?       Костя молчит. Они переглядываются неловко, обреченно. Степан первым поднимает глаза. Он это заварил, ему и расхлебывать, ведь так?       Плечи у Кости трясутся. Степан ждет, что лицо его, как тогда, после рокового прослушивания, будет мокрым от слез, но натыкается на веселую, чуть ехидную улыбку. Костя прикрывает глаза, еще шире улыбаясь, и Жора невольно улыбается тоже. Степа завороженно наблюдает за тем, как искорки в темных костиных глазах разгораются вновь и превращаются в настоящее зарево.       Костик ловит его взгляд и Степан улыбается тоже. Его солнечный мальчик вернулся.