[***]
Спустя неделю смущённый Шоё переезжает жить на съемную квартиру к Ойкаве. Оказывается, что жить-то он будет не только вместе с Ойкавой, но и с Педро по соседству комнаты. Пристанище Ойкавы. Гнёздышко для Шоё и убежище для Педро. Каждый из них по-разному называл своё место пребывания, но очевидно, что оно было скромным и не имело ничего блистательного за исключением пары комнат и кухни да ванной-уборной. Выкатив чемодан в общий коридор, Шоё опасливо обвёл взглядом уже знакомые обои, успев до переезда пару раз погостить. Ойкава, видимо, услышав скрип входной двери выглянул из-за кухни, весело присвистнув. — Бросай всё и марш ко мне! Такая непредвзятость со стороны Ойкавы Тоору была весьма непривычна. Стоило ему в первый раз увидеть, с какой галантностью дирижера Ойкава управляет не только мячом, но и игроками на волейбольной площадке, этот отпечаток страха перед чем-то непоколебимым остался где-то на задворках мозгах мальчика Шоё, будучи на дне своих навыков. Но к этому добавлялось содрогание вперемешку с восхищением талантом находить к каждому подход, взять что ленивого Куними, которым так дорожил Король, то дерзкого Кьётани, скалящего на всех. Этот холодных отблеск светло-шоколадных глаз, кривая ухмылка и выпирающая самоуверенность — всё это сменилось каким-то слишком благородным отблеском, слишком доброжелательной улыбкой и какая-то оттепель пошла от самоуверенности. Вот что было непривычно. Прошлый образ казался напускным и фальшивым, возможно, пугающим в своей холодности, а этот, настоящий образ был…таким теплым, как закатные лучи солнца. — Ну и куда запропостил? Насмешливое урчание послышалось в ласковом голосе, и Шоё, встряхнувшись, понял, что задержался куда дольше, чем следовало бы, и пулей в два шага оказался на кухне. Перед ним предстал накрытый скатертью стол с свежеприготовленными панкейками, странно, подумал Шоё, что не почувствовал запах еды, и чересчур довольный Ойкава со скрещенными руками на груди и держащего лопатку в ладони. За столом сидел Педро, отчего Шоё невольно стушевался, потому что совершенно не представлял, как вести с другом Ойкавы, да и к тому же с иностранцем, хорошо владеющим португальским! — Съешь эти панкейки, — Тоору ненавязчиво махнул лопаткой в сторону тарелки со сладостью, и, если он звал его на кухню на японском, то на этот раз он заговорил с лёгким акцентом на португальском. Шоё не то, чтобы стеснялся своей речи, смущало, что ему придется ещё три недели жить с Педро под одной крышей, поэтому, как ни крути, он цеплялся за связующего, как за нитку своего комфорта. — Принял, обработал, понял! Спасибо, но я не особо голоден! Как вы, Педро? — пришлось подхватить общение, усесться за столом рядехоньком с Педро и напротив Ойкавы. На самом деле хотелось есть, но ещё больше хотелось изучить друга Тоору, чтобы не чувствовать себя скованным, понять, что ему нравится или не нравится, какая у него всё-таки любимая пицца: с мандаринами или с грибами? Шоё незаметно для остальных зарделся, стоило ему услышать фырканье Ойкавы и положительный ответ от Педро. — Ты обязан это съесть, хотя бы потому, что Педро совместно со мной готовил– Оживленно начал шатен, отложив в раковину лопатку в раковину и сощурив глаза на Хинату. Вот этот проницательный до глубины души взгляд во время матча всегда пугал…но и притягивал тоже. — Торжество для новоприбывшего, скажем так, — Шоё удивленно обернулся на голос Педро. Тот сидел с легкой полуулыбкой, подперев щеку, — ещё тебе не стоит стесняться. Будь своим. Найдем что-нибудь общее, хотя из общего у всех нас троих есть волейбол… — Ещё с этого момента мы будем собираться по вечерам! — вклинился Ойкава, громко хлопнув ладонями. — Это не обсуждается.~ И Шоё в ступоре глядя то на Педро, так благосклонного к нему, хотя ему предстояло с ним провести ещё немало времени, то на Ойкаву, вымахавшего за долгое отсутствие в Японии и изменившегося в интересную сторону, словно тот приоткрыл дорогу, осознал, что согласиться с Ойкавой, пускай, на дурацкое кругосветное путешествие было лучшим решением в его жизни, потому что всеми фибрами души чувствовал, что грядет что-то интересное. — Здорово! Хината только широко улыбнулся и подхватил пальцами за панкейк, намереваясь слопать за раз, а в голове вертелась едихонькая мысль: когда же Аргентина успела стать такой гостеприимной и радушной? Глубокой ночью он посылает весточку связующим: Кагеями и Сугаваре — хвастаясь, что он теперь комнату снимает с соседом. Что за сосед и кто он — спрашивают они слегка воодушевлено. Ойкава?! Погодите, Шоё, дурак, ты же не шутишь—[***]
У Ойкавы оказывается в комнате есть балкон. А ещё оказывается, что он предпочитает кровати диван, а ещё выясняется, что Ойкава время от времени не спит допоздна, потому что переписывается с Иваизуми. Об этом он узнает на второй половине недели, когда Ойкава клюет носом над рисом с карри. Который! Между прочим, сварганил не Педро, а он, Хината Шоё! Педро, кстати говоря, неплохо готовит рис, но не так, как у японцев, а совершенно по-особенному: он их жарит, поэтому еда кажется хрустящей и ломкой, а не мягкой. За место их жительства Шоё уяснил себе несколько привычек Ойкавы, например, когда тот пересекался с Педро в общем коридоре, то всегда зазывным голосом приглашал на балкон вместе со свежезаваренными чаями посидеть под солнцем и болтал с ним о сём, о сям. Знал и ещё то, что Ойкава любил напевать себе под нос только что выдуманные строчки песни, когда старательно готовил для них обоих онигири. Также Ойкава щепетильно относился к пятницам, потому что в такие дни они вместе с Педро собирались втроем играть в башню Биг-Бен, учили его португальскому языку, а после этого шли в комнату Педро смотреть фильм, а потом! А пото-о-ом! Ойкава вяло зевал и откланивался вместе с Шоё перед Педро, попутно желая ему спокойных-сладких сновидений, а затем они вместе выбирали в своей комнате фильм или мультсериал. — Давай глянем это! Хината щурит глаза на экран ноутбука и весело усмехается. — Вы… — «Ты» и только «ты», ну же, мы больше не по разные стороны баррикад сеток! — Я правильно понял, что ты, — местоимение «ты» выходит каким-то слишком вытянутым, очень сложно избавиться от привычки, если ты привык иначе, — пересмотреть все части шрека? — Именно так. Или ты хочешь что-то другое? Хината Шоё растягивает губы в широкую улыбку и тихо смеется и представляет себе, сколько же они ночей проведут вот так: под одной крышей, на его кровати и вот эти даже мимолетные разговоры, пожелания друг другу перед сном, а сколько всего-то впереди, возможно, он дождется какого-нибудь откровения со стороны Ойкавы. Хотя, если на него поглядеть, то сомнительно. Ойкава казался ему человеком, который очень и очень долго приоткрывает занавесы своей души, чтобы, наконец, представиться тем человеком, которым он и является. Это очень долгий и тернистый путь, но Хината, глядя на улыбающееся лицо напротив и на эти оживленные искорки в глазах, понимает, пускай и так, зато с каждым днем он что-то узнаёт про него. Разве это плохо? Конечно же, что нет, но будь на его месте Тобио, то он, скорее всего, провалился сквозь землю из-за сильного внутреннего смущения. — Да и ещё раз да! Представляешь себе, Тобио бы обзавидовался до мурашек! Хината не удерживается и смеется, но замечает проскользнувшее удивление в лице Ойкавы, которое сменяется какой-то задумчивостью. Вот чёрт, ляпнул и не подумал, зря, что ли, ему однажды после тренировок Тобио усталым голосом объяснял, как у них обстоят взаимоотношения с семпаем Ойкавой Тоору, мол, дескать, он меня не любит, возможно, что обоснованно или просто так, но запомни, Иваизуми Хаджиме чертовски хороший и внимательный семпай. Запомни, запомни, запомни… — Простите, — в следующее мгновенье извиняется Хината, напрочь позабыв о просьбе семпая не обращаться к нему формально, — я не хотел портить настроение, я…- — Всё в порядке, Шоё, я не сержусь. Хинате пришлось моргнуть, чтобы понять, что эта улыбка не иллюзия и теплота тоже не иллюзия, да и Ойкава, собственной персоной, тоже не иллюзия. Это успокаивает и он переводит дыхание, ответно улыбается и, прикрыв глаза, вспоминает обещание Педро с ним сходить по главным улицам города в попытках устроить маленький сюрприз Ойкаве. В эту ночь Шоё думает о том, что, кажется, страх перед Ойкавой медленно, но верно отступает. Следовательно, это была одна из лучших аргентинских ночей в его жизни. Просто вау, думает он, но вскоре вспоминает, что времени сейчас уже ого-го, а он же с Ойкавой успел договориться на завтра сходить на какой-то местный рынок ради зелёного чая, а под вечер с Педро, снова же, сходить на тот же рынок, но уже за ореховыми мармеладками. Красиво жить не запретишь, особенно уж с Педро и с Ойкавой![***]
Полупьяный Ойкава — это отдельная вселенная нелепой сосредоточенности на предметах и вежливости, но и это привлекает Шоё, потому что семпай всегда уточняет то, что хочет предпринять, и спрашивает разрешения у него на прикосновения: можно тебя потрепать за щеки, подергать за вон те смешные и завьюченные волосы, можно я тебя обниму вот так? Это что-то с чем-то, поэтому Шоё смеётся под благосклонным взглядом семпая и отпивает последние остатки пива. Примостившись удобно на диване, оба молчаливо лицезреют вид из открытого балкона, пока не возвращаются к назойливым и сменяющим друг друга картинкам в телевизоре. Это длится до тех пор, пока Ойкава не разрушает тишину. — Шоё, — ого, как просто, — если не возражаешь, то я притащу сюда плед и мы переночуем здесь, на диване. В воздухе зависает непривычная пауза, но она была таковой только для Шоё, а Ойкаву казалось ничего не смущало, вообще, сидит и довольно лыбится. Ему приходится закрыть глаза и отсчитать до пяти секунд, чтобы смело и без мелкой дрожи в голосе выпалить следующее: — Не проще ли тогда перебраться ко мне на кровать? Там просторнее и никто никого не вытолкнет! На это Тоору только щурится, словно лис, и молчаливо соглашается. Эта ночь становится очень теплой не только на слова, но и на объятия. Шоё в силу своей непонятной скромности вперемешку со страхом быть неправильно понятым не решался выяснить, какие всё же таки отношения лежат между ним и некогда семпаем Ойкавой, теперь он просто был Ойкавой Тоору, Тоору без вежливого обращения "семпай" — всё-таки ему незаметно позволили перерасти это обращение и стать совершенно другим человеком для Ойкавы, осознание такой самобытности мелочи не может не греть душу.[***]
Если бы кто-нибудь, например, Кагеями или Кенма спросили, какой ему день наибольше всего запомнился во время своего кругосветного путешествия с Ойкавой, то Хината, конечно же, недолго думая, выпаливал не просто ответ, а целый рассказ: — Ну, знаешь... И дальше шёл рассказ о том, как они однажды во время пребывания в Риме решили напоследок посетить парк аттракционов перед тем, как собрать вещи перед отъездом во Францию с одной единственной и только преединственной целью: посетить Диснейлед, что вы, это же мечта, даже не спорьте со мной! Да-да, слушай, что дальше приключилось. Недолго погодя, Ойкава предложил Хинате прокатиться на колесе обозрения на три круга и на разок-два сделать фотографии на память. И когда они только-только скрючили свои лица для селфи, то в этот момент телефон Шоё очень требовательно зазвенел. Включив дисплей, Шоё вскинул брови от удивления, прочитав имя нарушителя их маленького счастья. Нарушителем оказался Сугавара. Конечно же, они время от времени созванивались с друг другом, но Шоё не припоминал, чтобы ему звонили средь дня, да и ещё спустя столько времени их последнего разговора, который случился, ну...— — Здорово, Шоё! Хорошо проводишь время с Великим Королем? От такой бодрости в чужом голосе Шоё даже оторопел, сморгнув и быстро сообразив в чем дело, моментально ответил. — Привет! Да, именно так, это вы от Тобио узнали? Почему именно от Тобио? Просто Хината так активно делился со своим связующим, что его окружало и как он проводит время с Ойкавой, то решил, что тот, скорее всего или даже вполне вероятно, делится его рассказами с командой или с Сугаварой. С последним, наверняка, активно, потому что, сколько себя ни помнил, Шоё видел их теплые взаимоотношения с друг другом. Ровные отношения без всякого подъеба, лишнего стресса. Только легкая формальность и приятная навязчивость. У него не было такого с ним, но это нисколько его не огорчало, ну, подумаешь, зато у него клевые взаимоотношения с Ойкавой. Не то, что у Тобио с ним— — Да...ой, я вам помешал? Я не специально! Я только... Оп-па, вероятно, Сугавара услышал то ли скрип, то ли лязг металла. — Ничего вы не помешали! Простите, что перебил! Как бы невзначай перебил Хината по старой привычке, лелеемый уважением к теперь _не_школьному_семпаю_. Почему-то ему на минуту стало неловко, отчего тот стыдливо взглянул на заинтересованного Ойкаву, после чего отвел взгляд в сторону. — Ничего-ничего. Я позвонил тебе с целью того не обижает ли тебя Ойкава, не морочит он тебе голову всякими глупостями-... Почему-то Хината пропустил момент, когда Ойкава незаметно пересел к нему и, видимо, старательно всё это время подслушивал, раз без зазрения совести выхватил у него телефон и, отсмеявшись, просипел весело следующее: — Что вы, Бодрячок-кун, Шоё вполне прекрасно у меня питается, не творит глупостей, да и время проводим с друг другом прекрасно! Сидим, вот, катаемся на колесе обозрения. Вот сейчас сделаем селфи и скинем тебе, чтобы ты уж, наверняка, поверил мне! Эта внезапность видимо окрылила Коуши, потому что тот не растерялся и...надо ли вам говорить, что они проверещали по телефону аж на два круга, а на третий Ойкава запоздало вспомнил, что они, дескать, с Чиби-чаном хотели сделать селфи. Это был третий месяц их совместного путешествия и почему-то это событие так ярко отложилось у него в голове. Так ослепительно ярко, потому что ему удалось застать Ойкаву таким развязным и беззаботным не только на язык, да и на движение. Да уж, это нежное почесывание за уши не забыть, даже под дулом пистолета.[***]
Спустя два месяца после аттракционов они оказываются в Риме. В какую-то из этих римских ночей, оба решили, что им чрезвычайно нужно выйти и подышать стертым из-за пыли воздухом. Сколько себя ни помнил, Шоё либо агрессивно соглашался со сказанным, либо агрессивно опровергал доводы. В общем-то, был активным и в некоторых случаях выказывал своё нетерпение, но сегодня...почему-то сегодня он был в роли покорного слушателя и изредка комментировал, но чаще всего оглядывался по сторонам, косясь на достопримечательности. Почему-то ужасно хотелось сделать какой-нибудь дурацкий комплимент Ойкаве, неважно какой, главное, что комплимент. Вот просто каждая клеточка кричала о том, что вот нужно сделать это, а иначе...что? Он не заметил, как они оба приостановились и теперь стояли вместе, прислушиваясь то ли к прохожим, то ли к шуму колес машин. Хината Шоё с легким придыханием вернул взор к внимательно изучающим его глазам Ойкавы Тоору и растянул свои губы в лёгкой полуулыбке, совершенно не стесняясь открытости: сколько себя Хината ни помнил, никогда не переставал в открытую наблюдать за каждым шагом, каждым жестом и каждым движением, но чем дольше он проводил время с некогда Великим Королем, тем больше понимал, что наблюдательность медленно, но верно перетекает в рассматривание. Ему нравилось наблюдать, как Ойкава забавно морщит свой носик, если что-то возмущало его, как резко вздергивают брови вверх, стоило ему услышать и увидать неслыханную наглость, как глаза загораются с еле-еле видимыми огоньками, стоит ему завести разговор об своих любимых теориях касательно созвездий, далеких планет и галактик, где, по его словам, обитали человекообразные, но «совсем-совсем другие от нас люди», как умело, например, сейчас прерывал разговор, оставляя напоследок атмосферу какой-то таинственности и загадочности. — Ойкава, – затянувшаяся пауза в следующую минуту смутила до глубины души, и надо отдать должное, Ойкава умел слушать людей, поэтому Шоё, слегка покраснев из-за пристального взгляда, продолжил, — Вы, как Юлий Цезарь, не поймите меня правильно, Вы такие...такой...такой...смелый...у Вас высокая приспособляемость, то есть, из любой ситуации умеете выворачиваться и извлекать из неё пользу, а ещё умный. Всё, что ему хочется сделать, так это провалиться сквозь землю, какая-то часть юношеского восхищения и робкости перед ним вернулась. Ну вот так, и такое бывает, и случалось, наверное, с каждым из нас, когда смущение ни с сего, ни с того на наши головы снизоходит. Он даже ничуть не удивился, когда Ойкава бросил на него опасливый взгляд, в удивлении вздернув брови, но в следующую минуту собрался и весело бросил: — Как Юлий Цезарь? До чего уморительно смешно! Что за приступ нежности? Шоё пожимает плечами, пушто и сам не знает ответа на вопрос, и не отводит взгляда от него. Видимо, комплимент его в кое-веки немножко, пускай и чуть-чуть, но выбило почву из-под ног Ойкавы. Тот стоял в молчании, словно размышляя о чем-то, а потом, внезапно для себя, боязливо и тихим голосом спросил: — Тебе бы не хотелось со мной встречаться? Как хорошо, что он успел выпить апельсиновый сок из-под банки, а иначе бы точно подавился. Шумно выдохнув, Шоё поднял глаза к небу, где тлели звездочки: это затем, чтобы не растеряться и не запаниковать. Этот вопрос...Даже не знаешь, как нужно на него ответить, не то, чтобы он раздумывал, как у них странно складывается взаимоотношения с Ойкавой, но всё же. Наивно полагал, что до этого не дойдут, потому что...он не осмелился не то, чтобы шутливо спросить, а вообще спрашивать. Задавать вопросы, выпытывать: а есть ли у него реальный шанс встречаться с человеком, у которого волосы красиво, но так смешно вьются по утрам. И вот. Пожалуйста, распишитесь. Его спрашивает об этом Ойкава, словно мироздание смеется над его мыслями. — Да. Он предпочел ответить максимально честно, а дальше будь то, что будет.[***]
— Тоору, — не только Иваизуми-чан имеет так право называть, но и он, Шоё, который провел под крышей съемной квартиры в е с ь год вместе с Ойкавой, ласточкиными крыльями перегоняя себя с одного места на другое, с Бразилии в Италию, с Италии во Францию, с Франции в Испанию, с Испании в Португалии. И вот, конечный итог, с Португалии они теперь здесь, снова в Бразилии. — Да? — лениво отзывается Ойкава, который стискивает его крепко-крепко в своих объятиях, вот ещё немного и он точно уснет. — Тебя и так клонит в сон, давай, просто остановимся и посмотрим мультфильм в следующий раз? —лениво тянется Шоё, ловко извернувшись, и целует его прямо в носик, медленно переходит на губы. Их он тоже целует и слышит, как Ойкава удовлетворенно копошится, чувствует на своих плечах цепкие пальцы. Через минуту они отстраняются и смотрят друг другу в глаза. — Да, это будет куда разумнее. Проведем еще одну ночь вместе в кровати. И следующую тоже, и всю следующую неделю, даже следующий месяц...возможно, месяца, годы? — Главное, что мы вместе! А остальное уже и не так важно! И взаправду, они оба сложили из разноцветных стёклышек всех их дней чудесную мозаику, которая называлась трепетной любовью. Разве этого не достаточно?