письмо с запахом одеколона

настенные часы размеренно тикали, пока стрелка не остановилась на цифре восемь. желтоватый пучок света пробивался сквозь плотную штору, освещая припавшую на старое расстроенное фортепиано, которое никто не открывал уже почти год, пыль. комната была увешана агитационными плакатами и выцветшими портретами ленина, что уже давным-давно изжили себя: советский союз распался вот уже как четыре года. на тахте с хлопковым белоснежным постельным бельём лежал уже проснувшийся бывший майор кгб мешков владимир васильевич. сегодня ему стукнул ровно сорокет, но день рождения он уже не праздновал, наверное, с совершеннолетия: повода не было, да и день этот уже никакой радости не приносил, лишь осознание того, что постарел ты уже на целый год. последние четыре года мужчину мучили жуткие мигрени, из-за которых он не мог спать, ворочался в кровати, а когда часы пробивали привычное для подъёма время, засыпал и тут же просыпался, и причиной тому был далеко не распад союза, а навязчивые мысли и... воспоминания. казалось, только вчера он пришёл домой с работы и, не застав того, кого должен был, увидел на своём письменном столе роковое письмо, где говорилось о том, что тот самый человек уже не вернётся. в тот момент весь мир и то, ради чего он жил, мигом пало, осело где-то в закоулках сознания и грозило больше никогда не вернуться. он дрожащими руками положил это письмо на прежнее место, чтобы спустя четыре года опять взять его в руки и вспомнить абсолютно всё. *** на дворе ноябрь восемьдесят четвёртого года, и вместо того, чтобы фланировать по омским улицам, ещё неизвестный на то время неформал егор летов записывал альбом "музыка любви" на пару с костей рябиновым, сидя в своей забитой хламом и бутылками из-под спиртовых напитков квартирой. — бля, мне вот интересно, — улыбнулся уголком рта егор, настраивая аппаратуру для записи, — гэбэшники с доёбами своими когда-нибудь загребут нас всё-таки, или кишка тонка? — да не, не думаю, лица и повыебистее есть, — кузя наконец настроил гитару и хотел уже было разыграться, как услышал стук: похоже, что стучали в окно. — ...ты это слышал? — чё?.. — егор прислушался и вздрогнул от глухого "бам-бам-бам" по стеклу. — сука... — ...добрались, — закончил за него кузя и, пока егор находился в астрале, отдернул занавеску и открыл окно. на него смотрел довольно коренастый дядька в форме, лысина которого просвечивалась даже сквозь фуражку с синей отделкой. завидев нашуганного кузю, он насмешливо хохотнул и упёр руки в боки: — и чем вы тут, антисоветская дрянь, занимаетесь, а? — зд-драсьте... — не отрывая взгляда, дёргано кивнул головой костя, отчего его кудри колыхнулись, и нервно выдал: — да так, песни пишем... — ах, песни, значит, — вскинул брови вверх "дохуя", как говорил летов, "важный орган". — слыхал я эти ваши песни, мало того, что родину оскверняете, так ещё и делаете это абсолютно открыто! — он сделал паузу и, внимательно изучая юношу взглядом, продолжил, — выходите по-хорошему, без резких телодвижений мне, урою, как шавок последних. егор, слыша всё это со стороны, лишь закатил глаза, но подхватил судорожно сглотнувшего кузю под руку и добровольно выперся на улицу, на что кгбшник кивнул головой и затолкал их в "волгу" под тихие маты. вести дело этих двух поручили молодому, довольно быстро поднявшемуся по карьерной лестнице двадцатидевятилетнему майору мешкову, который, услышав о доставке двух тел в здание, тут же устроил им допрос. войдя в помещение, он слегка опешил, увидев такой контраст двух парней: один, казалось, совсем тихий и неприметный, похожий на студента политеха (и как он только мог такое чудить?), а второй патлатый, худощавый, с дерзкими огоньками в глазах, что так и кричали про бунтарский дух. — так, товарищи... — выдавив из себя всю строгость, на которую только способен, майор уселся на стул напротив, отчего тот опасно покачнулся, и цокнул языком, качая головой и подробно изучая взглядом двух юнош, придавая особенное внимание парню справа, который то и дело стучал ногой о пол и бросал на него взгляды, полные презрения. — и что за ересь вы устроили в своей, как бы выразиться, студии? — правду, с которой вам бы пора смириться, — первым откликнулся патлатый грубоватым голосом, сложив руки на груди и задрав подбородок вверх. — та власть, которой вы лижете задницу, когда-нибудь уйдёт, а вы останетесь со своими жалкими идеологиями и пустым карманом... блядские подстилки. майор проявил суровость в виде сильного удара кулаком по столу: — что вы себе позволяете?! — к сожалению, он не вызвал у более буйного парня никакого страха в глазах, а лишь холодный смех, пока второй безразлично пялился в потолок. — по вам плачет психбольница и принудительное лечение, гражданин летов. — у вас, блядь, по всем адекватным дурка слезами обливается, — егор ещё сильнее развалился на стуле и смерил врага злобным взглядом. тот понял, что пока буйного лучше оставить и обратился к кузе: — может, вы скажете что-нибудь? — а чё говорить-то?.. — впервые посмотрел на него рябинов и продолжил упорно молчать под одобрительную лыбу летова. — значит, с вами мы разберёмся позже, поэтому уходите с моих глаз долой, пока я не передумал, — сердито рыкнул на кузю мешков, пока тот в сопровождении ещё одной важной шишки в форме вышел из комнаты, — а вот с тобой, анархистская морда, стоило бы разобраться. — а нехуй со мной разбираться, тоже молчать буду. хоть пизди, хоть не пизди, я могила, — обнажил кривые зубы парень и осмелился носком замызганных кед стукнуть майора по лакированной туфле. тот поморщился, но не дал даже и пощёчины: почему-то владимир не хотел причинять ему вред, хоть по сути и надо было. первый допрос, как и предполагалось, ничего не дал, как и последующие пять — егор делал всё, что угодно, лишь бы не отвечать на заданные вопросы и остаться на своём, и за это время успел поднадоесть многим кгбшникам, но на мешкова это не распространялось: он всё же вызвал егора на седьмой допрос в надежде добиться хоть чего-нибудь. егор в этой тесной комнатушке уже успел почувствовать себя, как дома, и его абсолютно не смущал уже уставший и выдохшийся вид владимира васильевича, который пытался вывести его на чистую воду. — чем опять ебать мозги будешь? — он привычно уселся на стуле и прикусил губу, выжидающе посмотрев на работника кгб. — может, всё-таки признаешь, что твои песни отвратительны и пропагандирующие антисоветщину? — за это время майор уже успел перейти с егором на ты. — а я разве это отрицал? — хохотнул егор и запустил руку в волосы. — звучание я порчу намеренно, чтобы песни любили за смысл, а не дешёвую музыку, а то, что я против вашей хуерги и откровенно это выражаю в своих текстах, я знаю и без твоего поганого рта. — на личности не переходить, — жёстко отрезал мешков, на что получил вполне логичный ответ: — а как с вами по-другому разговаривать-то? какое-то время мешков безустанно таращил на него глаза, пока не встал со скрипящего, изжившего своё стула и не принялся мерить шагами помещение: — слыш, неформал хренов, может, поешь чего? — чё? нихуя я есть не буду, — на ругательном слове у мешкова в который раз дёрнулись ресницы, ибо какой порядочный советский гражданин соизволит так осквернять русский язык? тем не менее, стараясь не подавать виду, он в последний раз бросил взгляд на надменно глядевшего на него и закинувшего ногу на ногу летова и спешно ретировался из комнаты для допросов по коридору налево. егор насмешливо хмыкнул и посмотрел в слепящую лампу, отчего перед глазами поплыли ярко-розовые блики. он и вправду выглядел, как жертва блокады: худющие ноги, неестественно острые колени, скрытые тёмными штанами, которые были ему чуть ниже лодыжек; совсем тощее туловище с рёбрами, которые можно было посчитать, как клавиши фортепиано даже без прикосновений; в общем, вид, мягко говоря, печальный. благо, майор вернулся почти сразу с добытой непонятно где тарелкой наваристого куриного бульона, которую поставил перед егором на дряхлом табурете: — на, ничё не знаю, тарелка должна быть пустой. — и с каких это таких хуёв? — заржал летов, даже не посмотрев на неё. — какая тебе выгода меня едой пичкать? отравить вздумал? — да потому, что ты мешок с костями, а мог бы ещё пользу союзу принести! — не выдержал и гаркнул мешков. — ну, пользу я ему точно приносить не собираюсь, — егор неуверенно взял ложку и повертел её в руках так, как будто ему вручили гранату. — я бы поел, но из принципа не буду. мешков спокойно ответил: — не съешь — вылью на голову. жертвовать шевелюрой парень точно не хотел, поэтому всё же стал понемногу хлебать почти остывший суп, стараясь смотреть только в тарелку, пока майор нагло ввинчивался в него взглядом. через какое-то время пустая пиала уже стояла на столе возле майора. — вот так-то намного лучше, — мужчина взъерошил рукой волнистый чуб и постарался тепло улыбнуться летову, но выдал лишь кривое подобие такой улыбки. — ну, хотя бы ты не голодный теперь, плевать на вопросы уже, если честно... — да ну? — недоверчиво перебил того егор и встал со стула, стремясь незаметно пройти к выходу. — я могу идти? — да... иди, конечно, — он склонил голову над коленями и устало вздохнул. — приходи завтра. почему-то егор остановился в дверном проёме на полпути и осмелился повернуться к майору. впервые за всё время он заметил в нём что-то, чего не замечал до этого: то ли некую искру в лице, то ли в действиях, он уже не знал, но то, что изменения были, оставалось фактом. — я приду, — на удивление миролюбиво и тихо ответил егор, постоял ещё секунду, кивнул сам себе и скрылся в коридоре под гулкие шаги кого-то из кгбшников. дома его ждал заспанный кузя, что снова дождался друга с допроса, но устроил этот же допрос и в собственной квартире: он начал расспрашивать, что да как, чем они вообще занимаются на этих допросах, ну а на последний вопрос егор почему-то ответить затруднился: — а почему он тебя так вызывает часто? втюрился, что ли? — звучало вполне правдоподобно, но такого же не может быть, правда? — я сам не ебу, может, всё ещё пытается добиться от меня раскаяния и перехода на путь истинный, — слегка сатирично произнёс он и в который раз за вечер посмотрел на кузю. — фёдорыч... выебистый он. держись от него на дистанции, — про расстояние-то он упомянул, но не сказал, какое именно: дистанция в километрах или расстояние поцелуя. именно по этой причине егор стал подпускать мешкова к себе всё ближе и ближе, они всё чаще играли на допросах в шахматы и оспаривали свои ходы — майор вполне себе культурно, а егор, почти не аргументируя, неразборчиво доказывал, что должно быть именно так, но никак не так, вызывая этим у мешкова букет неизвестных ему ранее чувств. это накапливалось, как снежный ком, и когда-нибудь должно было взорваться, но никто не ожидал, что взрыв это будет слишком бурным и настолько невероятным, что это было уже за гранью человеческого представления. случилось это тогда, когда егор захаживал к майору уже не в отделение, а напрямую домой, и в пятый-десятый раз он обратил внимание на почти не осевшую на фортепиано пыль: — ты играешь каждый день? пыли всего-то нихуя... — не, кхм, "нихуя"... — почти выдавил из себя грязное ругательство интеллигентный майор, — ...а немного. когда ты уже перестанешь сквернословить? — когда перестану быть честным, тогда и материться нужды не будет, — серьёзно посмотрел ему в глаза летов, на мгновение задержал взгляд, но через секунду отвёл его куда-то в сторону фортепиано: — не мог бы ты сыграть что-нибудь... для меня? — ох... — немного замялся и даже покраснел мешков, нервно перебирая свои пальцы. — понимаешь, в чём дело... я играю для себя и обычно очень сбиваюсь и нервничаю, когда делаю это для кого-то, но, если хочешь, я бы мог попробовать сделать это. — буду только рад, что уж там, — егор нашёл себе удобное место, откуда мешкова в его квартире было видно, как с самого настоящего концерта, и сосредоточился только на его руках. первая нота. он взял её левой рукой, чуть задержал, придавая ей значимости, а правой рукой сделал длинный пассаж, повергнув егора в лёгкое оцепенение. играл он чудесно — руки майора умело вспоминали давно забытую мелодию, и она полилась из его пальцев на клавиатуру, как вино в натёртый до блеска бокал. иногда он удивлялся, как в его силах так быстро и виртуозно делать различные пассажи, чувственно и не "квакающе" выдерживать аккорды, но это, видимо, касалось далеко не мастерства, потому что суть музыки должна быть не в руках, а идти из души. его волнение никак не отразилось на его игре, и это не могло не радовать, потому что именно перед егором ему не хотелось упасть лицом в грязь. он это оценил и, когда мешков закончил играть и плавно опустил руки на колени, глубоко дыша, патетично захлопал и почти невесомо подошёл к майору, что было совершенно на него не похожим: — играешь превосходно, говорю как есть. думаю, идти в кгб было крайне хуёвым решением, — он засмеялся, заставляя мешкова всё больше загоняться в краску. а вдруг он, всё же, прав?... владимир встал с фортепианного табурета, чтобы сравняться с егором, да только егор был немного ниже и они случайно столкнулись лбами. пока мешков не издал ни звука, егор успел загнуть несколько трёхэтажных матов, но майора это уже не волновало, потому что его мысли про то, что придётся заткнуть егора хоть как-то, оказались материальными и он уже робко целовал его в краешек губы, совершенно не представляя того, как он отреагирует. майор отстранился и, сбиваясь, пробормотал: — прости, я не должен был так... — что не должен был? — вопросительно склонил голову егор и погладил мешкова но гладко выбритой щеке. — всё заебись, мне понравилось, майор, не переживай так. — зачем я это сделал?.. — люди это делают, когда любовь проявляют, так что поздравляю, ты влюбился. слова егора слыли правдой и вот уже мешков магическим образом откосил егора от психушки, но с кузей так не получилось: пришлось парню маслать два года в байконуре. возможно, оно было и к лучшему, ибо он бы сошёл с ума окончательно, если бы узнал, что между собой творят мешков и летов. в советском союзе это бы назвали безобразной педерастией, но эти двое уже давно всё поняли для себя, ибо во время одного такого разговора майор чуть не обкусал себе почти все локти и задал тот самый ненавистный вопрос: — а что люди подумают? — ...а тебя ебёт? перед глазами мелькали сотни поцелуев, тысячи объятий и ещё больше непринуждённых взглядов, но, кажется, их первый раз мешкову запомнился до конца его жизни. тогда летов остался у него на ночевую, ибо, как известно, ночью транспорт не ходит, а егор жил достаточно далеко. тем для разговора не нашлось, поэтому егор в который раз решил поспорить с вовой на тему его плакатов на стене: — господи, ну это же хуйня совершенная, зачем тебе это, зачем тебе кгб, зачем тебе это всё? — распинался егор, отважно, как бы сказал кузя, жестикулируя. — как будто форма сделает тебя краше... — он вскочил и принялся натягивать на себя рубашку и высоко посаженные брюки, тут же крутясь во все стороны перед майором. — форму надел, но лучше от этого не стал. в тот момент мешков забыл, как дышать, видя егора в столь официальной одежде вместо привычной куртки в булавках, ему сорвало крышу окончательно. — володя, всё норм... — не успел закончить из-за настойчивых майоровских губ летов, а мешкову и не нужно было даже просьбы, чтобы чуть ли не наброситься на летова в своей же форме и заставить его растечься по скрипящей пружинами кровати, сорвать с себя чёртову рубашку и даже убедить в том, что эти моменты намного более важны, чем какая-то там форма. он понял, что делает всё правильно, когда егор сначала с хриплым стоном закатил глаза настолько, что стало видно белую каёмку, а потом что-то слегка свирепо, но с любовью рыкнул ему в шею. на секунду майору показалось, что его спина скоро начнёт кровоточить от такого количества достаточно глубоких царапин, но это было не так уж и важно на фоне того, какие же сногсшибательные вещи творились с ним вместе с егором. кто-то смог бы сравнить их с огромным парадом фейерверков или бесконечными бабочками в желудке, но проводить параллели тут было бессмысленно. что майора, что летова словно вознесло на олимп и так же резко отпустило, когда они опять отправили в стирку все простыни и пододеяльники. майору нравилось, что даже после самых непристойных в его жизни вещей егор оставался вечно краснеющим, изящным, приходящим во снах недотрогой... ...пока этот самый недотрога не написал ему письмо о том, что он ушёл к анюте волковой после стольких счастливых лет вместе. прошло четыре года, и это клятое письмо сделало то, чего не смогло бы сделать, если бы оно вновь не было распечатано руками с проступающими венами восприимчивого володи. не отрывая взгляда от злосчастного письма, мужчина дрожащими руками открыл выдвижной ящик, всегда запертый на ключ, и достал оттуда пистолет с блестящей рукояткой. где-то в омске послышался выстрел, и в этот момент по счастливой случайности нашедший себя в жизни егор летов вспомнил про существование своего старого приятеля и решил написать ему ещё одно письмо. жаль, что его уже никто никогда не прочитает.