******
Чонгук никак не может согреться. В апартаментах проблем с отоплением нет, обогреватель работает сносно, просто парень — мерзляк ещё тот, которому не помогают ни грелка под кофтой, ни две пары носков, когда на улице стоит ноябрь с промозглыми ветрами и проливными дождями, совсем нетипичными в эту пору для страны утренней свежести. Дороги размыты, узкие улочки затоплены лужами, по которым гулять — только рисковать простудиться. Приходится оставаться дома. Устроившись с ногами на диване и под клетчатым пледом, Чонгук грызёт сырный попкорн из большой миски, негромко посмеиваясь над каждой сериальной шуткой, и выглядит особенно по-домашнему. По-родному. Будто уже успел стать неотъемлемой частью жизни Тэхёна, хотя по сути до сих пор является незнакомцем. Между собой им неловко. Разговаривают мало и ни о чём, в глаза боятся смотреть дольше двух секунд и намеренно не касаются друг друга, а когда по случайности, то тут же одёргиваются и отшатываются в разные стороны. Чонгук, ко всему прочему, ещё и густо краснеет. Если на нервах Тэхён теряет дар речи и весь трясётся мелкой дрожью, то тот наоборот — превращается в жутко болтливого и неестественно дерзкого; на вокзале в пятничное утро, как оказалось, именно это с ним и произошло — аффект, которому стоило только сойти на нет, как вся напущенная храбрость испарилась, выпуская на волю природную… стеснительность. Тэхён находит её очаровательной, но всё же это причина, по которой их живое общение с самого начала зашло в тупик. А пробиться через неё, воздвигнутую каменной стеной, — не прихоть. Нужда. Как вода, еда или воздух, что последние дни так же в нехватке. Но как прощупать границу личного пространства? Как не надавить? Не показаться навязчивым? Не отпугнуть, не оттолкнуть? Как не почувствовать полость, проснувшись одному на твёрдом матрасе в гостиной и с запиской на холодильнике «извини, хён»? Возможно, Тэхён в очередной раз делает вещи с пониженным уровнем сложности излишне запутанными, но в их паре не он был ответственен за обратный процесс упрощения — Чонгук, что от неопытности и скромности неожиданно заробел. — Знаешь что: если мне нельзя язвить, то тебе нельзя выпендриваться! — Это не входило в наш первоначальный договор, я не согласен. Голоса актёров дубляжа совершенно не подходят оригинальным, даже не звучат похоже, но Чонгуку без разницы: он увлечённо наблюдает за перепалкой на плазменном экране телевизора и полностью погружается в атмосферу маленькой пасаденской квартирки. В процессе осторожными движениями зарывается пальцами в мягкую шерсть кота, что устроился справа от него и задремал, свернувшись клубком, — животное рядом с душой, ещё нетронутой смертным грехом, ощущает себя защищённо. Тэхён, втихаря наблюдая за этой умиротворённой парочкой, слегка начинает ревновать. И неясно, кого сильнее. Весь кофейный столик заставлен пустыми кружками из-под чая, которые со своей миссией не справились абсолютно: кожа у Чонгука всё ещё гусиная, а сам он не устаёт поправлять бесконечно скатывающийся с плеч плед и обматываться им ещё сильнее. У Тэхёна появляется план. Так ведь продолжаться больше не может. Чонгуку нужно согреться, раскрепоститься — тоже, потому что бездействие полное уже давно пора прекратить. И ведь речь даже не о чём-то пошлом, развратном. Им бы вновь откровенно поговорить, поделиться тайнами своих Вселенных и просто обняться, обменявшись энергиями: золотой и зелёной. Чонгук не спрашивает, когда Тэхён поднимается на ноги и идёт в сторону кухни. Думает, наверное, что тот хочет принести ещё попкорна или вновь заварить чай. Или, может, просто побыть одному — следом не плетётся, оставаясь недвижно сидеть на месте. Тэхён никогда не готовил глинтвейн, даже не пробовал его, но словам Намджуна — коллеги, что по хобби тот ещё сомелье, — верить, наверное, можно было: напиток вкусный, горячительный — неплохое средство от простуды и холода. С поисками рецепта особо запариваться не пришлось: первый гугл запрос, глазами по строчкам — подходит. Ингредиенты: вино, апельсин, яблоко, корица, гвоздика — всё, кроме последнего, в наличии есть. Смешать и подогреть — несложно, кажется, любой профан должен справиться. Тэхён моет фрукты тщательно, потому что не для себя старается — для Чонгука. Нарезает их идеально ровными дольками, бросает в кастрюлю и заливает красным полусухим трёхлетней выдержки, подаренным на прошлое Рождество — самое лучшее из барной коллекции. Написано: варить на маленьком огне — Тэхён его и включает. Ставит металлическую ёмкость на конфорку, добавляет специи и ждёт, помешивая сомнительную жидкость ложкой. Аромат сладкий, фруктовый, немного пряный — поистине специфический. Дегустировать один Тэхён не решается, поэтому, почти доведя до кипения, снимает с плиты и разливает по кружкам. Идти обратно в гостиную немного волнительно, сердце слева в груди заходится в диком танце и начинает стучать ещё сильнее, когда виновник приступа не находится на ещё не протёртом от времени диване. Густые брови ползут вверх, покрывая лоб горизонтальными морщинами, а вытаращенные глаза впервые за пять лет готовы заслезиться: куда пропал Чонгук?! — Хён, я здесь! — откуда-то из-за спины слышится знакомый голос, и Тэхён позволяет себе выдохнуть. Входная дверь открыта настежь. Чонгук в верхней одежде стоит на лестнице, что ведёт к проходу на крышу, и машет рукой, зазывая за собой. — Что ты делаешь? — Тэхён спрашивает обеспокоенно и строго просит: — Вернись, в подъезде холодно. — Именно поэтому на мне куртка, — с лёгкостью парирует Чонгук и, озорно подмигнув, поднимается дальше, наступая на каждую ступеньку. Тэхён стоит в растерянности, но через секунду цепляет тапки на ступни, наскоро натягивает на тело ветровку и, не забывая про дымящийся напиток, идёт следом. — Крыша закрыта, — оповещает он, будто Чонгук, усевшийся на расстеленный по голому цементу плед, этого ещё не понял. — А здесь жутко грязно. — Зато несуразная многоэтажка не перекрывает вид, — кивок на панорамное окно, за которым мигают огни большого города. — Вид на что? — не понимает Тэхён, аккуратно опуская на пол две чашки, и следом присаживается сам; места на лестничной клетке немного, расстояние между ним и Чонгуком — максимум двадцать сантиметров. — На небо. Почему-то Тэхён не удивляется. — Любишь… небную тематику? — Небную? Не думаю, что такое слово существует, хён, — Чонгук произносит обращение игриво, поддразнивающе и подозрительно смотрит на кружку возле себя. — А это?.. — Лекарство от всех печалей, — интонация у Тэхёна серьёзная. — Звучит романтично, — прыскает Чонгук и, обхватив ладонями керамику, мило морщит носом, принюхиваясь. — Точно не яд? — Эй, за кого ты меня принимаешь? — Тэхён легонько пихает его локтем в бок. — Нет, конечно. Чонгук явно хочет пошутить в ответ, но под давящим взглядом Тэхёна, уже грезящего определёнными надеждами, теряется. В очередной раз. Отворачивается, прикусывая щёку, и бросает скомканное: — Ладно. Тэхён в себе еле подавляет разочарованный вздох. Подумал ведь на мгновение, что контакт наконец-то налажен, но нет: находятся всё на той же отметке «старт». Однако он настроен решительно, поэтому пускает у себя в голове идеи конвейерной лентой, выискивая ту, за которую можно зацепиться, чтобы вновь начать разговор. — В Сеуле звёзды блеклые, — голос, сиплый и поначалу неуверенный, звучит эхом в подъезде. Чонгук, попивающий маленькими глотками напиток, напрягается всем телом и вопросительно мычит, поощряя к продолжению рассказа. — Это всё из-за светового загрязнения, — Тэхён, указывая на предметы за стеклом, принимается перечислять: — Фонари, рекламные вывески, прожекторы — искусственное освещение, из-за которого жители крупных городов при всём желании не могут по-настоящему оценить красоту даже мощных светил, — закончив объяснения, он упирает глаза в чонгуково лицо и тихо признаётся: — Самое прекрасное звёздное небо, что когда-либо мне посчастливилось видеть, было в паттайской деревне. — Ты когда-то отдыхал в Таиланде? — Чонгука этот факт из жизни почему-то поражает. — Давно, с семьей. Я совсем подростком был: лет тринадцать, четырнадцать, — Тэхён делится с энтузиазмом. — Мы со старшим братом однажды решили ночью сбежать из семейного домика, чтобы поплавать в море. Из этой затеи ничего, к счастью, не вышло: зайти в высокие волны мы так и не рискнули. Вместо этого легли на мокрый песок и считали падающие звёзды. Чонгук смутно представляет, как мальчишка Тэхён, который сейчас поразительно зрелый и приземлённый мужчина, раскинул конечности в позе звёздочки и любовался сиянием далёкой галактики. Он, усмехнувшись себе под нос, отставляет глинтвейн в сторону и разворачивается, чтобы получше видеть собеседника. Щурится пытливо и спрашивает с глубоким интересом в тоне: — И много насчитали? — Не помню, — Тэхён мотает головой, распуская улыбку, еле касающуюся губ. — Больше десяти лет всё-таки прошло, но небо… — Он поднимает ладонь и проводит ей по воздуху, рисуя у себя над головой овал. — Представь, каждый сантиметр твоего поля зрения — в россыпи. Созвездия различных форм, бесконечный Млечный Путь и… Видишь ту звезду? — Указательный палец направлен на маленькую точку среди дымчатых облаков. — Полярная. Второе название — Путеводная. Сейчас так и не скажешь, но, на самом деле, найти её на чистом небе легче простого, потому что она яркая и никогда не меняет местоположения, пока другие звёзды перемещаются вокруг неё. Моряки, даже те, кто совсем ничего не смыслил в астрономии, ориентировались на неё в путешествиях, как на маяк. Она всегда помогала им не заблудиться, определиться с нужным направлением и отыскать путь к цивилизации. Слушать Тэхёна в удовольствие. Речь у него размеренная, со всеми точками и запятыми, которые так же, как и слова, хочется внимать и выжигать на коже — навсегда сохранить, не полагаясь на скудную память. Её бы на диктофон записать и включать колыбельной в колонке, грезя об иных планетах и расах в них живущих. — Хён, — несмело зовёт Чонгук. — М-м? — Можно я буду называть тебя своей Полярной звездой? Просьба неожиданная, у Тэхёна захватывает дух, ничего не получается произнести, кроме как: — Почему? — Потому что ты мой путеводный маяк, — Чонгук откровенничает, не сводя глаз с огонька, что занимает верхнюю позицию в Малой Медведице. — Помогаешь не заблудиться и отыскать верный путь. Тэхёна одолевают смешанные чувства: и приятно до волн мурашек, и страшно, потому что кто он такой. Обыкновенный парень, у которого работа без перебоев и аренда квартиры. У которого внутри мириады чёрных дыр и лабиринт Минотавра, когда-то давно возведённый: настолько хитро, что не первый год сам же, творец, в нём и скитаешься. У которого душевные стены все в трещинах, что обои, увы, не прячут. Просто человек с израненным телом и душой, покрытой вечно кровоточащими ранами, что уже даже не лечатся швами. Как он, сбившийся с пути, может быть чьим-то маяком и вести по жизни? Тэхён новое прозвище собирается опровергнуть, разложив всё по правильным полочкам и растолковав свою сущность, но успевает только открыть рот и замереть. Чонгук затянувшееся молчание, вероятно, даже не замечает, глубоко задумавшись о чём-то отвлечённом. Заправив непослушные пряди за уши, он безмятежно глядит в пустоту перед собой, пока лунный свет освещает его лицо, заставляет блестеть мрамором — космически красиво. Космически красивый. Протяни руку — прикоснёшься к ожившей скульптуре, что от скуки сбежала из Лувра и по воле кого-то свыше осела на мели Восточного моря. Но произведения искусства трогать нельзя: запрещено законом, да и чести мало — такое великолепие портить своим ДНК. Не поддаться искушению сложно. Для этого Тэхёну через всю собранную в кулак силу воли приходится отодрать взгляд от утерянной части Ники Самофракийской и прилепить его к своим костлявым ногам, скрещенным лотосом. Слегка отодвинуться назад, уперевшись лопатками в несущую, и прикрыть веки, чтобы хотя бы несколько минут не видеть перед собой ничего кроме черноты. Потому что устал бороться с собой и томиться мучительным предвкушением. Чонгук, очевидно, — тоже. Щёки горят от переизбытка эмоций, и холодное прикосновение чужих пальцев на контрасте ощущается ожогом, от которого Тэхён забывает, как двигаться. Теряет эту способность так же, как и дар речи, но, когда подобное происходит, говорить ничего и не требуется — лишь прижаться посильнее к широкой ладони и кожей осязать неровные линии. Глаза закрыты плотно, и распахивать их — к чёрту: погибнуть в карем омуте, что глубиной с Марианскую впадину, — неуважение к его хозяину, чьим мускатным запахом ещё не успел насладиться. Полностью наполняет им грудь и понимает: никогда не насытится. Чонгук кончиком носа на тонкой коже рисует узоры, соединяет редкие родинки в ему одному лишь известные формы и не дышит, стараясь не разрушить момент близости. Он растворяется в действиях, забывая обо всём, что находится за пределами созданного ими мира: о накрапывающем дожде за окном, о сквозняке, гуляющем по лестничному пролёту, об остывающем глинтвейне. Ни будущего, ни прошлого не существует. Только здесь и только сейчас. Губы Чонгука мягкие. Робкие, непослушные, но главное: целующие, да так, что у Тэхёна все внутренности наизнанку и сердце наружу через рёбра и плоть. Не будь за спиной опоры, так бы и грохнулся вниз — в пропасть и на самое дно бессознательного. Но даже такой расклад событий окажется не самым худшим, если под боком будет Чонгук. Его Чонгук: теперь в местоимении он уверен на сто процентов. Тэхён тянет парня на себя и, обвив его шею, перехватывает инициативу. Старается сдерживаться, быть ласковым до нежности, потому что с Чонгуком, таким чистым и хрупким, как фарфор, по-другому нельзя — сломается. Но, как оказалось, испытания на самообладание — не его конёк: с каждой секундой он неосознанно усиливает напор, накаляет страсть, блуждая по прямой спине и путая густые, краской нетронутые волосы, — в борьбе с искушением гордо проигрывает. А Чонгук и не против. Наоборот, с охотой льнёт к Тэхёну, полностью ему себя вручая: мягкий как пластилин — лепи что угодно, но только не покинь и каждый миг раздели. И зачем только ждали? Ради кого? Чего? Почему сомневались? Ведь сразу же после первого неловкого «алло?» и шутливого «сегодня на ужин снова курица, хён?» стало понятно, что связанность нитями и предназначенность. Столько драгоценных моментов в эфемерном временном утонуло, и назад к ним абсолютно никак не отмотаешь — придётся навёрстывать. Но они готовы. Проживать дни и вечера, встречая рассветы и провожая закаты. Разговаривать о возвышенном и божественном. Вместе справляться со слабостями и лечить раны. Тёплым чаем. Объятиями. Поцелуями. Любовь не терпит отлагательств, она слепа и не подчиняется законам мироздания, позволяя влюблённым увлекаться друг другом глубоко и долго, пока тела не начинают ныть от некомфортного положения на твёрдом полу, толком необутые ноги мёрзнуть, а опухшие губы млеть с непривычки. — Пошли обратно в квартиру, — Тэхёну оторваться от Чонгука до невыносимого. — Не хочу, чтобы ты заболел. Чонгук согласно кивает, но, прежде чем отдалиться, касается своим лбом чужого и с мольбой в голосе шепчет: — Только давай больше не будем пить это, — и морщится, даже не взглянув на кружку с винным напитком. — Хён, серьёзно, твоё лекарство от всех печалей на вкус как бабушкина настойка. В ответ Тэхён лишь широко улыбается, потому что, да, теперь его очередь — ярче любой хвостатой кометы сиять.******
По статистике население планеты Земля составляет около семи миллиардов восьмисот тридцати шести миллионов пятисот двадцати пяти тысяч человек. Пятьдесят миллионов являются гражданами Южной Кореи, из которых более десяти — официальные жители столицы; туристы, иностранные студенты, рабочие и нелегалы — плюс ещё несколько десятков тысяч. Бегущие по переходам толпы людей, высокий уровень жизни, многокилометровые пробки, самые современные технологии, энергичная поп-музыка на каждом углу и плохая экология — вот он, Сеул, ваш город возможностей. А так же социального давления, бесконечной конкуренции, безработицы, водоворотов стресса и депрессии — «Ад Чосон» в массовой культуре, где суицид — трагедия национального масштаба. — Почему? — охрипло тонет в тишине спальни. Тэхён ожидал, что Чонгук спросит об этом намного раньше. Ещё в первую разделённую на одной постели ночь невесомо коснётся объёмных кривых, пытаясь исцелить, и задаст вопрос, что с привкусом горечи на языке. Но он, вероятно, этот разговор решил приберечь на позднее, оттянуть, боясь поднять неприятные воспоминания и переворошить то, что уже давно улеглось. — Проблемы по учёбе, увольнение с подработки из-за глупой ошибки, — Тэхён на парня, удобно устроившегося у него на груди, не смотрит. — Ссоры с друзьями. Отрицание своей ориентации и бесконечные попытки построить отношения с девушками, потому что «родителям же нужны внуки». Как итог, мысли о собственной ничтожности, бесполезности для общества, неправильности, за которыми всегда следовал вопрос: «А нужно ли мне продолжать жить?». — Чонгук сильнее жмётся к тэхёновому телу и рукой обвивает за талию, будто говоря «я здесь», «я твой», «я с тобой». — После очередного приступа саморазрушения я сдался. Заперся в ванной, когда никого не было дома, и взялся за лезвие. Когда Тэхён ставит на кровати ногу и оттягивает домашние шорты, демонстрируя бёдра, вдоль и поперёк исполосованные следами неумелых порезов, Чонгук морщится. Не из-за отвращения к виду изуродованной кожи и не из-за вставших перед глазами картин, где отчаяние с запахом крови в воздухе мешается. От осознания, через что Тэхёну, его Тэхёну, пройти пришлось и с каким объёмом безнадёги столкнуться, чтобы стать таким: зрелым, состоятельным мужчиной с арендой квартиры и кредитом на телевизор. В одиночку. — Мне очень жаль, — он мажет губами по смуглой шее, оставляет невесомый поцелуй, что окончанием предложения — «что меня тогда не было рядом» — значится. — Меня вовремя нашёл вернувшийся пораньше с тренировки брат. Подробностей не знаю, да и, честно, не горю желанием знать, но я до сих пор благодарен ему за это, потому что… — Тэхён продолжает рассказ, пробираясь пальцами под чужую толстовку, чтобы собрать мурашки, что разбрелись роем по спине, и поделиться жаром кожи. — Мне ведь никогда не хотелось умереть по-настоящему. Я просто больше не мог выносить эту… кромешную темноту внутри. Но я уже почти справился с ней, Чонгук-и, поэтому нечего меня жалеть. — Как, хён? — опаляющий вопрос в самое ухо. — Как ты справился? — Прошёл курс терапии. Съехал от родителей. Купил кота и перестал отталкивать людей, искренне желающих помочь, — Тэхён говорит это просто, будто перечисленная последовательность не заняла у него целый, тяжёлый год, что оказался вырезанным из памяти из-за концентрации боли. — Знаешь, ведь темнота — это просто отсутствие света. Я задумался, почему его не было, и обзавёлся лампочками, из-за которых мрак стал постепенно рассеиваться. Иногда, когда кажется, что жизнь вновь начинает идти под откос, бывает сложно, но в целом у меня всё в порядке. Прямо сейчас — точно. И Тэхён вновь целует Чонгука. Сначала в висок, дальше — в щёку и родинку на кончике носа, и, наконец, в губы. Медленно, томно, мягко. Он любит растягивать удовольствие, не отдаваясь страсти целиком и без остатка. Любит дразнить и наблюдать из-под приоткрытых век, как Чонгук сходит с ума от накатывающего возбуждения, но пытки терпит, позволяя себе лишь тихо постанывать в наслаждении от нежных ласк. Видеть, как вскоре он перестаёт быть послушным. Окончательно терпение теряет, садится на его бёдра и начинает сминать губы с особой настойчивостью, смело проталкивая язык. Тэхёну остаётся лишь податливо обмякнуть и полностью забыться в ощущениях. — Мой, мой, мой, — звучит бредом безнадёжного между поцелуями. — Мой мальчик… Чонгук отстраняется, берёт лицо Тэхёна в свои ладони и выдаёт без стеснения: — Я хочу быть твоим Солнцем, — цепляет подбородок большим пальцем, заставляя взглянуть себе в глаза; Тэхён в чёрной пучине видит звёздную туманность и в этот раз сдаётся — тонет. — Хочу заменить все лампочки и навсегда рассеять тьму. Тэхён не понимает, чем заслужил Чонгука. Он — настоящее чудо, что стоит в ряду с Висячими садами и храмом Артемиды, а может, даже выше. Потому что чуткий, отзывчивый и настолько живой, что короткая просьба сама слетает с уст приказом: — Тогда свети, Чонгук, — шепчет в приоткрытые губы. — И питай меня светом. Галактика необъятная, расстояние между Полярной звездой и Солнцем измеряется в гигантских числах и световых годах. Но в галактике, созданной в маленькой спальне обычной сеульской двушки, расстояние между ними, космическими гигантами, — всего несколько сантиметров. Они невообразимо близко друг к другу. (И они так влюблены.)******
Чонгуку нужно уезжать. Возвращаться обратно в Пусан к вредному соседу по комнате в общежитии и университетским делам, что за время двухнедельной поездки успели поднакопиться и теперь давили тяжёлыми килограммами на плечи. На самом деле, он на них был готов с радостью наплевать: идея забрать документы из вуза, на котором настояли родители, уже давно посещала его. Но Тэхён, глубоко убеждённый в обязательности высшего образования, не дал даже возможности для манёвра, забронировав и оплатив билет в один конец, — другого от него, зрелого и состоятельного, ожидать, в принципе, и не стоило. Прощаться будет тяжело. Именно поэтому Чонгук просит Тэхёна не провожать его. Не отпрашиваться с работы, не вставать пораньше, чтобы приготовить покушать в дорогу, не стоять на платформе в ожидании отбытия поезда — не нужно. Долгие проводы — лишние слёзы, а Чонгук уверен, что он без них не обойдётся. Или ещё чего хуже: сорвётся и не сможет. Выйдет на следующей остановке — и до Сеула, пешком по шоссе, чтобы человека, к которому успел привязаться не только нитями, вновь взять за руки и губами коснуться всех родимых пятен на его теле. За день до роковой даты в квартире атмосфера тяжёлая, что не помогает разряжать ни шутки героев ситкома, у которых к десятому сезону уже появились дети, ни полюбившийся обоим чай с мятой. Свыкнуться с мыслью о скором расставании с лёгкостью в сердце не получается, а притворяться, делая вид, что ничего не происходит, — тошно до опустошённости. Они даже не пытаются. От внутренней разорённости Тэхён отвлекается работой, Чонгук — наблюдением за длинными пальцами, перебирающими стопку документов, ещё несколько дней назад принесённых в папке из офиса. — Только, хён, пожалуйста, не исчезай, — тихо просит Чонгук, притягивая к себе исписанный лист бумаги, что за ненадобностью был отброшен на другой конец обеденного стола. — Пиши, звони в любое время, присылай фотографии. И не переставай скучать по мне. — Хватит, Чонгук-а, — бросает в ответ Тэхён, продолжая бегать глазами по напечатанным строчкам, — мусолить эту тему не хочет. — Мы же уже всё обсудили. Чонгук больше ничего не говорит. Он старается не обижаться на резкость Тэхёна, что, видно, до сих пор не привык к присутствию другого человека в своей жизни. Ему сложно показывать эмоции и говорить о чувствах, которые бурлят жарким котлом, так и норовя спалить дотла все запутанные улицы со множеством тупиков. Единственное верное — дать им волю, показать мигающей стрелкой выход на площадь, залитую Солнцем, к лучам которого нужно потянуться за энергией. Звучит просто, на практике — стоишь на перекрёстке, потому что боишься обжечься. Тэхён никогда не чувствовал разницу между «симпатия», «влюблённость» и «любовь»: градировать степень тяги к человеку — он был крайне плох в этом. Казалось, ну и чёрт с ним: зачем вообще заниматься подобным? Разве это не глупо? Но ему, человеку порядка и пунктов, которые в ежедневнике аккуратным почерком и в ровный столбик, важно узнать, разобраться, чтобы не бросаться громогласными заявлениями. Ведь никто не озвучивает «я испытываю к тебе симпатию» или «я влюблён в тебя» — оно всегда понятно по страстным поцелуям, нежным прикосновениям к запястьям и честным «у тебя такая красивая улыбка». Зато «я тебя люблю» — три слова, в которых ответственности больше, чем во всех ночах, проведённых на одной кровати; их не говорят одноразовым любовникам или неудачливым ухажёрам — недостойны. Однако Тэхён боится признаться в любви не потому, что Чонгук не заслуживает услышать это, а потому, что сомнения в себе и в том, что не разобьёт золотое сердце неосознанной ложью. Симпатия? Влюблённость? Или всё-таки любовь? Пора ли произнести слова, те самые, что для Чонгука станут якорем? На себя Тэхён может только злиться. Зарываться в бумагах, на которых никак не получается сконцентрироваться, и путаться в мыслях: они наскакивают друг на друга и мотаются в клубок, что раскрутить — сложнее, чем разгадать головоломку Булоса. Пытается яро, но по итогу ещё сильнее закапывает себя, когда без лопаты под землёй — дело, обречённое на провал. Скрежет по плитке и скрип стула — Чонгук уходит в гостиную. Тэхён, наконец-то отрываясь от документов, без лишних комментариев провожает его взглядом, не сразу замечая, что тот, как Гензель и Гретель или Золушка, за собой оставляет небольшой след. Бумажный кораблик. С парусами и идеально ровной кормой, на которой аккуратным почерком с завитушками выведено карандашом: «Подарок на будущий день рождения». У Тэхёна, вертящего в руках оригами, что-то внутри обрывается, в груди рвёт фонтан саднящего ощущения, что коготками царапает все лёгкие. «Какой же я, — думает, — всё-таки эгоист». Оттолкнул, отпугнул, обидел. Совсем забыл о том, что у Чонгука так же, как и у него, чувства есть, что ранить их легче, чем кожу о свежую бумагу. Что своей отрешённостью и колкими словами он только подталкивает к неверным выводам, вгоняет в хандру и грозовыми тучами мешает светить: близким, прохожим и ему же, Тэхёну. — Спокуха, я знаю, что когда ты уходишь на пробежку, то забегаешь в пышечную. — Да я даже не забегаю, я тачку беру. На диване Чонгук, с головой укутавшись пледом, вновь смотрит сериал. Без сырного попкорна, без кота под боком и без тихих смешков от каждой нелепой шуткой. Маловероятно, что он вообще следит за происходящим на экране: взгляд расфокусированный и мрачный, вид — безучастный. Тэхён, прошлёпав босыми ногами по ламинату, мягко опускается возле него и выжидает несколько секунд, чтобы после вернуть утерянное владельцу с неожиданным: — С днём рождения. Теперь у Чонгука в глазах, что он тут же переводит на лицо Тэхёна, читается испуг. — Он был в сентябре, — трясёт головой в непонимании, будто пытаясь прогнать прочь дурные догадки. — Я знаю, — Тэхён на мгновение одаривает его усталой улыбкой. — Прости за поздние поздравления и за такой скромный подарок. Ситуация ни от услышанного, ни от бумажного кораблика, оставленного на кожаной поверхности, совсем не проясняется. — Хён, ч-что ты такое говоришь? — голос Чонгука ломается от нахлынувшей волны горьких чувств. — Я же для тебя его сложил… — Сделаешь новый и вручишь в конце декабря лично, хорошо? — Тэхён тянет его к себе и заключает в крепкие объятия, чтобы немо произнести «я здесь», «я твой», «я с тобой». — Мы скоро снова встретимся, клянусь, — обещание нелепое, но Чонгук ему верит. Давит всхлип в широком плече и легко кивает, пытаясь ещё сильнее не пустить солёную влагу по щекам, когда слышит: — Я уже по тебе скучаю, Гук-и. Их будущее размыто так же, как и будущее нашего мира: множество вариантов, среди которых существуют версии как об уничтожении, так и о бесконечной жизни. Только, в отличие от Вселенной, которой предречено принять любой исход событий, у них есть возможность управлять собственными. Влиять на них выборами. Решениями. И Тэхён свои уже принял.******
Кажется, у Тэхёна опять приступ тахикардии. Пульс — больше ста ударов в минуту — отдаёт в ушах барабанной дробью, лицо блестит бледной маской, и пальцы, крепко вцепившиеся в ручку дорожного чемодана, немеют и некомфортно покалывают. Желудок крутит от волнения, слюна во рту вязкая и горькая — проглотить сложно, а пушистый свитер под утеплённое пальто липнет к потному телу, совершенно не помогая справляться с ознобом. Сознание мутное, перед глазами белёсая пелена, которую никак не получается проморгать, и все фигуры, равномерно распределившиеся по залу прилёта, — одинаковые пятна. В этот раз Тэхён даже не собирается прятаться, потому что понимает — бессмысленно: узнают издалека и заметят даже со спины. Но он не пытается облегчить свои поиски, мешкаясь возле стеклянных дверей, ведущих в сторону служебных помещений, — даёт себе немного времени на то, чтобы успокоиться и восстановить дыхание, что всё равно собьётся при взгляде на парня, с которым не виделся целый месяц из-за трёхсот двадцати пяти километров расстояния. И почему он вновь чувствует себя мальчишкой, когда на днях должно стукнуть двадцать шесть? — Пассажиры компании «Korean Air», опаздывающие на рейс девяносто один восемьдесят семь «Пусан — Сеул», Мин Юнги и Чон Хосок, срочно приглашаются на посадку к выходу номер пять, — треск из динамиков разносится волной в пространстве. — Повторяю, пассажиры компании… Тэхён не в курсе, как давно прозвучало объявление о приземлении самолёта из Сеула, но точно знает, что, когда его взгляд пересекается с чонгуковым, на большом информационном табло красивыми цифрами мигает «19:47». У Чонгука отросли волосы: настолько, что их теперь можно крутить на пальцы и собирать на затылке в небольшой хвостик. Брюки слегка мятые и свободные, обувь массивная. Рубашка, что выглядывает из-под объёмной куртки, синяя в клетку — тот же узор, что и плед в квартире Тэхёна. Но главное: глаза от радости горят ярко, а улыбка, что не покрыта маской, в очередной раз нарушая все правила, — самая счастливая из всех возможных. Тэхён бежит к нему на встречу. Опрометчиво забывая о багаже, мчит через толпу, на мнение которой ему в эту секунду абсолютно наплевать, пусть и подумают — маленький ребёнок. Как обезумевший в пустыне, он рвётся к своему чистому источнику, чтобы утолить жажду длиною в целых тридцать дней, вдохнув глубоко родной аромат муската. — Мне так тебя не хватало, Чонгук-и, — мурлычет Тэхён и отчаянно цепляется за сильные плечи, насыщаясь золотой энергией и мешая её со своей, зелёной. Чонгук отпускать его боится, пусть и знает, что Тэхён не призрачный образ, который исчезнет, стоит только убрать ладони с талии, — не испарится и, как звезда, озаряющая блеском путь, не погаснет, когда Солнце выйдет в зенит; он вновь совсем близко и теплом согревает лучше любимого чая с мятой и грелки под кофтой. — Хён, когда тебе нужно будет уехать? — Чонгук хочет посчитать, сколько им мгновений осталось. — Ты надолго? Тэхён, собрав всю силу духа воедино, остраняется, чтобы с нежностью в тоне мягко произнести: — Навсегда. Чонгуку эта ложь не кажется сладкой — жгучей до бурлящей крови в венах, и он уже собирается возмутиться, как видит в зрачках напротив горящее подобие воодушевления и сконфуженно хмурится: — Ты не можешь говорить такое серьёзно. — В пусанском филиале агентства есть свободные вакансии, и я сразу, после того, как ты уехал, подал заявление о переводе, — принимается объяснять Тэхён, не выпуская чужие влажные от волнения ладони из своих. — Его подписали на прошлой неделе. И вот, я закончил все дела, собрал некоторые вещи и… — пауза, и тоном низким: — Я здесь. И я больше никуда не исчезну. Никогда. — Но, хён, — у Чонгука в голосе неуверенные нотки разносятся дрожью, — у тебя же друзья, родители, кредит на телевизор, годовой контракт на аренду и… А как же Остин?! — Бегает глазами за спиной Тэхёна, пытаясь найти переноску с котом. — Где он? — Пока что гостит у Чимина. Привезём его сюда, когда я найду хорошую квартиру, ладно? — и ласково треплет по волосам Чонгука, которого, очевидно, чувства разрывают на части; они ему румянят щёки и заставляют поджать тонкие губы — осознание того, что происходит, до сих пор никак не может прийти к нему. — А остальное… — мотает головой, прикрывая веки: — Единственно важное — то, что ты будешь рядом со мной. Случайности не случайны? Существует ли судьба и нечто свыше? «Симпатия», «влюблённость» и «любовь» — в чём разница? В мире вопросов неоднозначных куда больше, чем молекул в водах Атлантического океана. Но всегда ли нужно знать на них ответы? В начале осени Тэхён, вечно угрюмый и приземлённый, кивнул бы согласно, а сейчас на улице холодная зима и в междометии «нет» он даже не сомневается. Потому что правда, зачем вдаваться в метафизические размышления и проходить через тернистые пути, докапываясь до истины, если ты и без неё… чувствуешь? Бабочек и птиц в лёгких. Звёздные скопления и туманности, заменяющие мириады чёрных дыр. Отсутствие кромешной тьмы под рёбрами. И всё — благодаря Солнцу. Вы вместе свою историю совсем не на бумаге пишете — вот что имеет значение. Остальное: сомнения, метания, сожаления — поистине пустое. Теперь Тэхён в этом убеждён твёрдо. Чонгук, тащущий свою Путеводную к выходу с шутливым «сегодня на ужин закажем курицу, хён?», — тоже.