Кровавая хиганбана

      Такэнака Хамбэй редко видел сны. Впрочем, его это даже радовало: если ему и снится что-то, то это непременно кошмар. И хоть после пробуждения мало что вспоминалось, животный ужас мешал заснуть снова и хоть немного приблизиться к нормальному количеству часов сна.       Каждый раз, когда тьма опутывала глаза, стратег радовался — сегодня не будет жутких картин, сегодня можно просто забыться, чтобы очнуться завтра будто через минуту. Только такой сон приносил отдых.       Но иногда, когда болезнь уж слишком сильно разыгрывалась или когда мысли крутились над чем-то, кроме рутинной работы, открывались врата в личный ад. И тогда Хамбэй метался, комкая одеяло, и тихо стонал сквозь сомкнутые губы. Но не просыпался, пока кошмар не уходил. Стратег никогда не мог восстановить сюжет сна после пробуждения, чему был несказанно рад.       Только время от времени он всё же что-то вспоминал. Или это было что-то другое? Хамбэй не знал. Он знал только, что видел это, а уж сон или галлюцинация — значения не имело. В его состоянии уже не имело.       Однажды Такэнака вспомнил лицо. Чьё оно, он так и не понял. Только картинка в памяти была яркая. Вот могучие скулы, волевой подбородок — да всё лицо огромно, с человека! Кожа плотно обтягивает его, будто жировая прослойка напрочь отсутствует. Но кожа не привычного желтоватого цвета, и не тёмного крестьянского цвета. Она блёклая, отливающая голубизной. Мёртвая. Глаза и нос Хамбэй не разглядел. Да и были ли они? Ком, образовавшийся в горле после пробуждения, говорил, что вряд ли. Лицо пыталась говорить со стратегом. Тянуло губы — или что-то вместо них — шевелило челюстью, но звука не было. Тогда рот этого лица нереалистично исказился, растянулся в форме волны, и больше ничего не происходило. Такэнака проснулся.       Думать о том, что это было, Хамбэй боялся. Ещё страшнее было представлять, что это лицо пыталось ему сказать. И уж совсем жутко предполагать, что было бы, услышь он это. Почему-то стратег был уверен, что тогда бы он умер.       Ещё Хамбэй помнил, что часто в своих редких снах видел снег. Иногда он вспоминал только его. Но что-то врезалось в памяти. Как, например, метель. Забыть это было трудно. Снега было слишком много, и даже во владениях Датэ или Уэсуги зимой столько снега не наберётся. Но мало было этого — началась метель. Хамбэй шёл в гору. Зачем, он и сам понять не мог, только что-то упрямо толкало его вперёд, к вершине. Осколки льда били в лицо, в руки, и приходилось закрывать глаза, чтобы не ослепнуть. На открытых местах виднелись порезы. Кровь никак не сворачивалась, и чем дольше продолжался путь, тем сильнее Хамбэй напоминал освежеванное животное, чья красивая шкурка превратилась в украшение какого-нибудь влиятельного даймё. Видимость, и без того плохая, ухудшалась с каждой минутой. Метель всё усиливалась, уже сбивая с ног. Хамбэй всё поднимался. Пока силы его не закончились, и снег не похоронил его.       Куда и зачем он шёл? А главное, почему нельзя было где-то спрятаться, чтобы переждать метель? Такэнака не находил ответа.       Или ещё сон. Бескрайнее снежное поле, блёкло-голубое небо без единого облачка. Хамбэй посреди этого поля. Земля под ним разверзлась, и снег начал лавинами сходить в образовавшуюся расщелину, увлекая его с собой. Странно, но ни страха, ни тем более ужаса Хамбэй во сне не ощущал. Наоборот, он чувствовал небывалое спокойствие, и казалось, что тонны снега не сминают его, ломая кости, а заботливо обволакивают, укрывая, и позволяют наконец отдохнуть.       Только с пробуждением мнение изменилось. Стратега в дрожь бросало от того, насколько спокойным он себя чувствовал, когда его заживо погребало в снег, пусть это и было лишь во сне.       А в последнее время во снах появился новый элемент. Хиганбана. Когда Хамбэй увидел её в первый раз — то ли сам в руке держал, то ли кто-то протягивал её ему, — то, пробудившись, хмыкнул. Посчитал, что дни его сочтены и почти смирился с надвигающейся кончиной. Только умирать всё равно не спешил. А хиганбана появлялась всё чаще, и всё отчётливее становились сны.       Попроси Такэнаку выбрать один из самых впечатляющих снов за всю жизнь, и он назвал бы один из последних. Тогда он видел необычайной красоты озеро. Алое, словно закат в холодный день. Окружали озеро тысячи хиганбан, цвет которых был насыщенно бордовый. Завершало пейзаж розоватое рассветное небо. Стратег даже удивился. Неужели какой-то чудный сон? И он, всё ещё не доверяя своим глазам, пошёл к озеру. Вода манила. Противиться Хамбэй не стал, протянул к ней руку и окунул пальцы в воду. А когда вынул их и попытался отряхнуть, понял, что остаётся грязный след. Донёсся знакомый металлический запах. Поняв, что это за озеро, Хамбэй захотел поскорее очнуться, вот только сон не отпускал. И ему пришлось смотреть, как прикосновение вызвало какую-то реакцию, и озеро с гулким звуком стало колебаться, из центра распространяя волны. Красная жидкость всё поднималась, затапливая цветы и подбираясь к ногам стратега. Вскоре он полностью очутился в ней.       Аналогия не самая весёлая, но тут Такэнака точно знал, что видел. И обречённая улыбка расплывалась на его лице.       И самый последний сон Хамбэй предпочёл бы стереть из памяти и согласился бы, даже если из-за этого пострадали другие воспоминания, не влияющие на эффективность его работы. А ведь всё так хорошо начиналось…       Поначалу стратег думал, что его беспокойный мозг решил не мучить ни себя, ни своего хозяина и послал оберегающую от безумия темноту. Перед глазами не было совершенно ничего. Хамбэй готовился забыться и проснуться с утра, не замечая того, что спал, но чувствуя себя выспавшимся. Но пробуждение никак не наступало. Только тогда стратег понял, что здесь не только темнота. Он ощущает своё тело, он может видеть свои руки, ноги… Он чувствует боль. Невыносимую, жгучую, разрушающую изнутри. Сначала отозвались руки. Когда Хамбэй протянул их перед собой, он увидел, как шевелились кожа и мышцы, словно кто-то двигался внутри. Так и было. Кожа начала растягиваться, пока не треснула. Из дыры показалось что-то красное. Потом оно рванулось и выскочило из плена тела прекрасным цветком. Снова хиганбана. То же было и со второй рукой. Из каждого сосуда прорастал цветок, и это распространялось на все части тела. Последней была голова. Большей боли Хамбэй не испытывал и надеялся не испытать никогда. Прекрасный инструмент, именуемый мозгом, разрывался от бесчисленного количества цветов, желающих пробить дорогу наружу. Язык обжигали маленькие хиганбаны. Горло давно заполонили не сумевшие вырваться цветы. Не остались нетронутыми и глаза. Хамбэй даже слышал, как они лопаются, хотя казалось, слышать уже было невозможно.       Проснулся Такэнака с тяжестью в груди. Сердце билось глухо, ритм его был нарушен. Дышалось с трудом. Лишь через полчаса стало немного легче.       Что делать с таким сном Хамбэй не знал. Да и не хотел думать об этом. Рассказывать о том, что происходило во сне в поиске то ли поддержки, то ли совета он тем более не собирался. Перед ним стояла одна лишь цель. И ради этой цели стратег был готов на всё. Но сначала…       — Катакура-кун… Время, данное тебе на раздумье, почти закончилось.