Таро

Мокрые волосы липли к плечам и шее, Полнарефф опустил голову вниз и взъерошил их полотенцем. Ткань штанов приставала к распаренной коже, и нога под свежей перевязкой отзывалась назойливой болью. Она болела не так сильно, как раньше, но порой приходилось пропускать пару шагов, либо оттого, что рана, нанесённая изуродованными воплощениями собственных желаний Полнареффа напоминала о себе, либо по привычке, которая возникла слишком быстро. Абдул сидел за письменным столом, приставленным к окну, складывая таро в колоду. Его силуэт освещался только парой настенных абажуров у кровати, не слишком современной. Волосы Абдула были собраны в низкий хвост и теперь казались ещё длиннее. Рукава сорочки закрывали запястья, и единственное, чтобы было на нем сейчас из всех его атрибутов — браслеты-кольца, блестящие красным в жёлтом свете, которые, по-видимому, он практически никогда не снимал. Жан пару раз играл во французское таро, но мало что смыслил в предсказаниях и, возможно, практически в них не верил, не смотря на то, что его собственный стенд и все те вещи, с которыми ему приходилось сталкиваться в последние дни являлись частью не человеческого мира. Он никогда не просил гадать ему и считал, что для того, чтобы смотреть в будущее, нужно обладать особенной смелостью, ведь знание о грядущем не гарантировало возможность изменить судьбу. — Твои карты уже предсказали нам триумф и грядущее поражение зла, Абдул? — Я не спрашиваю карты об этом, Полнарефф, — ответил тот и встал из-за стола. Француз развалился на кровати и потянулся, запрокинув руки за голову, чтобы затылком не мочить подушку. Сегодня они спали на общей кровати, то ли потому что мистер Джостар не уделил этому внимания, то ли из-за отсутствия номеров с односпальными кроватями. Ночевать в одиночестве было небезопасно, тем более им не часто приходилось останавливаться в гостиничных номерах. После сна в пути или под открытым небом общая постель с кем-то была меньшей из проблем. Абдул заговаривал увечья не только Полнареффу, но и остальным, поэтому никто не относился к этому с удивлением, более того, казалось, что это действительно помогает ранам заживать быстрее. Жан чувствовал бедром через ткань, насколько теплая рука Абдула. Он все еще находил это удивительным, ведь руки владельца огненного стенда всегда были практически горячими. Полнарефф смотрел на друга, сидящего рядом с ним: его лицо выглядело сосредоточенным, но расслабленным, глаза были закрыты и губы шевелились, беззвучно проговаривая незнакомые слова; черная выбившаяся прядь волос спадала с плеча. Жан подумал, что мог бы подняться и убрать ее за ухо, но не стал, и вместо этого спросил: — Ты видел то, что остаётся после смерти? Абдул прервался, не отнимая ладони от ноги, и открыл глаза: — Там ничего нет, Жан, — произнес он, зная, что француз и так знает ответ. — Даже твоих богов? — По ту сторону жизни нет ни игральных карт, ни богов, — ответил Абдул, на что Полнарефф только усмехнулся, прикрыв глаза. Абдул опустил ноги на пол и посмотрел в окно. В вельветовой темноте за окном путались городские огни. Где-то вдалеке редкие автомобили растворялись между освещёнными окнами зданий и домов, где люди отходили ко сну, заговаривая свои повседневные тревоги и не гадая, что принесет грядущий день. — Знаешь, я ведь уже сдался и не сопротивлялся судьбе тогда, так что ты действительно спас меня снова, — голос Полнареффа звучал так, будто произнесенную фразу он не раз проговаривал в слух сам себе, — только идиоты не боятся смерти, но в тот момент мне не было страшно или что-то вроде того. Абдул посмотрел через плечо и снова встретился с блестящим взглядом светлых глаз, ожидая, когда француз продолжит: — Поэтому постарайся не рисковать ради меня снова, потому что очередная смерть все равно окажется la calamité*, которое разобьет мне сердце, — засмеялся Полнарефф. Жан непринужденно, будто собрался заняться чем-то перед сном, поднялся кровати, чувствуя, как жжет в глазах от снова предательски подступающих слез, намереваясь уйти от разговора, который без особых причин затеял сам. Он не привык скрывать эмоции, но сейчас надеялся, что Абдул окажется достаточного снисходительным, чтобы сказать какую-нибудь глупость в ответ и забыть об этом. — Я верю, что наша встреча предназначена судьбой нам обоим, поэтому менее важно, что ждёт в конце всех нас. Абдул держал Полнареффа за руку, чуть выше запястья, видя, как в тени дрожат сомкнутые веки и серебристые ресницы. Он поднялся и, приблизившись к другу, успел губами поймать улыбку, прежде, чем горячие слезы покатились по его щекам. Абдул почувствовал ладонь на своей спине и это ощущение оказалось более реальным и телесным, чем глубокий поцелуй и голубые глаза, воспалённые от сдерживаемых слез. Жан отстранился первым, но только для того чтобы наконец убрать выбившуюся прядь черных волос за ухо и скользнуть губами к шее, чуть наклонившись, позволяя запустить пальцы в собственные волосы. Абдул подумал, что сжимая простыни, Жан менее многословен, чем всегда, и гораздо тише, даже когда Абдул неосторожен. Полнарефф хорошо понимает, что ему нравится, но сейчас ему нужен только он, оба это знают, и именно поэтому, когда Абдул целует Жана между лопаток и не сильно тянет за волосы, тот всхлипывает, подминая скомканное одеяло под себя. Полнарефф практически не верил в предсказания и никогда не просил гадать ему, но сейчас, с трудом различая в утренних сумерках долгую линию жизни на собственной ладони, предначертанную предсказателем, он в последний раз попросил судьбу провести его к смерти не в одиночестве.