***
Намджун вваливается в офис на всех парах и плюхается в кресло с тяжелейшим вздохом. Чонгук, задремавший в ожидании, подскакивает от неожиданности. Он бы умер второй раз, если бы мог, от сердечного приступа. Оказывается, что Адский секретарь Ким Намджун, не появлявшийся на своём рабочем месте в течение пяти часов, это высокий мужчина средних лет, в зеленом вельветовом костюме, с чуть взъерошенной открывающей лоб челкой, очками в узкой оправе и такой обворожительной улыбкой, что нет никаких сомнений, что он работает в Аду. — Чем я могу вам помочь? — интересуется он почтительно, и у Чонгука отнимаются язык, сердце и ноги. Он что-то неразборчиво мямлит, поэтому Ким Намджун уточняет, — простите, что вы сказали? — Здравствуйте, — внятнее повторяет Чонгук. Он вытирает влажные ладони о джинсы и поднимается с места, нервно переступая с ноги на ногу. Намджун одаривает его легкой, недоуменной, но вежливой улыбкой, и терпеливо ждёт, пока он соберется с мыслями. На столе продолжает разрываться телефон. Намджун его игнорирует. — Понимаете, — начинает Чонгук, — я умер только сегодня утром, и не вполне понимаю, что должен делать. Я не… я не вполне понимаю, почему я в Аду… Намджун сочувствующе кивает. — Так с каждым, кто сюда попадает. Никто не понимает. — Д-да, но-но, — Чонгук чувствует, как начинает заикаться — его вредная привычка, которую он поборол ещё в девять лет, неожиданно возвращается. Но он полагает, так случается, когда умираешь и оказываешься в Аду. — Я не — я не делал н-ничего плохого. Намджун снова кивает. — Да, конечно, никто не делал. Я часто это слышу, — он снова одаривает его улыбкой, которая теперь не кажется Чонгуку такой обаятельной. Наверное, это обычная дежурная улыбка человека, который постоянно выслушивает, как кто-то незаслуженно попал в Ад. Намджун прокашливается и поворачивается к своему компьютеру, открывая файл, похожий на базу данных. Чонгук может видеть бесконечный список имён. — Вам подсказать, как пройти к вашему котлу? Вот оно. Чонгук обреченно вздыхает. — Ну, я полагаю, да. — Ваше имя, пожалуйста. — Чон Чонгук. — Город? — Сеул. — Кличка питомца в детстве? — Эм. Малькольм? — Любимый цвет? — Фиолетовый — подождите, что? Намджун вбивает данные, и Чонгук снова пытается заглянуть в экран, заламывая пальцы от нервов. Он видит, как поиск сужается до всех Чон Чонгуков, проживающих за Земле, затем только до тех, кто находится в Сеуле. И даже из всех них находится ещё семь Чон Чонгуков из Сеула, у которых было домашнее животное по имени Малькольм. Но остается только один, у кого любимый цвет фиолетовый. Чонгук видит досье с его собственной фотографией. — А по дате рождения вы сортировать не пробовали? — интересуется он. Намджун кидает на него убийственный взгляд, и Чонгук мгновенно захлопывает рот. Это занимает некоторое время. Намджун внимательно изучает его личное дело, пока Чонгук рядом пытается не выпрыгнуть из собственных штанов от волнения. Потому что вот так, видимо, делаются дела в этом мире. Быть непримечательной серой массой тоже оказывается преступлением, и сейчас ему подскажут, какой котёл он займет на вечность за то, что ничего из себя не представлял. Когда он уже готов скончаться второй раз за сегодняшний день, Намджун вдруг отрывается от компьютера и смотрит на него снова с той самой улыбкой, но Чонгук улавливает изменение в полутонах — это не вынужденная профессиональная вежливость, Намджун почтителен и добродушен. — Что же вы сразу не сказали, что вы по вопросам трудоустройства, — говорит он. — Я по вопросам трудоустройства? Но вот что. Может, Чонгук и не был слишком особенным, но и тупым он никогда не был. Он сообразительный. Он умеет ориентироваться в ситуации и спасать свою задницу. Котёл в Аду или работа в Аду? — Да, я по вопросам трудоустройства, — отвечает он. — А кем я трудоустраиваюсь? Намджун снова сверяется с данными в досье. — Отдел Распределения Неоднозначных Грешников, — уточняет он. Чонгук подпрыгивает, когда его пугает звук заработавшего принтера. Намджун быстро и ловко начинает собирать какие-то документы в папку, ставит несколько своих подписей и лепит штампы. — Я думаю, мне требуется пояснение, — просит Чонгук. У него начинает болеть голова. Что за сумасшедший денек. — Вы были правы, вы действительно не должны попасть в Ад, — говорит он, подшивая свежераспечатанные листы в папку. — Вы были распределены в Рай. Но Райский Отдел кадров принял решение назначить вас на должность стажёра и предложить работу. — Тогда почему я в Аду? Последним размашистым жестом Намджун лепит на лицевую сторону папки фотографию Чонгука, и протягивает ему. — Ваше резюме. Присядьте на несколько минут, пожалуйста. Колени Чонгука сами подгибаются от усталости и всего стресса, что он пережил. Он падает на диванчик, который стал ему почти домом сегодня, и с ожиданием смотрит на Намджуна. — Отдел Распределения Неоднозначных Грешников работает с людьми, чьи жизненные заслуги можно назвать спорными. Нельзя однозначно сказать, куда они должны быть направлены, поэтому требуется небольшое расследование. — И я должен буду решать, попадут люди в Ад или в Рай? — в ужасе шепчет Чонгук. Намджун кивает. — Да, — он замечает распахнутые в ужасе глаза Чонгука. — Да, это действительно непростая работа. Большая ответственность. — Как я могу решать подобное?! — Поэтому вы не будете работать в одиночестве, — поясняет Намджун. — У вас будет напарник. Это давно сложившаяся практика. Чтобы система была максимально честна и эффективна сотрудники работают по двое: один от нас, другой от вас. Намджун держится достойно и уважительно, но Чонгук всё равно не может не заметить маленький презрительный оттенок в его голосе, когда он говорит о них. — От нас — это от — — Рая, — подтверждает Намджун. Уголок его губ кривится всего на долю секунды. — От нас — это от Ада. Два противоположных взгляда. Вместе вы принимаете решение. — Я хочу отказаться, — категорично заявляет Чонгук. — Я не могу это делать. — Вы не можете отказаться, — терпеливо поясняет Намджун. — Вы должны отработать сто лет, прежде чем вам будет позволено уволиться и стать обычным обитателем Рая. — Но почему?! — Это правила вашей конторки, я понятия не имею. То, как он называет Рай конторкой, охлаждает пыл Чонгука. Он не знает, что делать, что думать — он не может поспорить, отказаться, он может только растерянно сидеть на этом диванчике и пытаться собрать мысли в кучу. — Кто мой напарник? — вяло интересует он. — Всё в вашем резюме, — поясняет Намджун. Чонгук открывает папку, лежащую у него на коленях. На первых страницах данные о нём — его годы жизни, причина смерти и примечания с похорон (эти строки ещё не заполнены, наверное, нужно немного подождать, он ведь умер только сегодня). Затем он добирается до раздела профессиональной деятельности, где находит досье. Министерство: Рай Должность: стажер Место работы: Отдел Распределения Неоднозначных Грешников стаж: отсутствует напарник: Ким Тэхён — А где я могу найти своего напарника? — интересуется он, но Намджуну не нужно отвечать на этот вопрос. Потому что его напарник сам появляется в офисе. Высокий, в черной узкой рубашке, застегнутой под самый ворот на все пуговицы, в брюках, облегающих его ноги самым грешным образом, лениво оглядывает вокруг и останавливает нечитаемый взгляд на Чонгуке. И, заметив, двигается прямо на него. — Добрый вечер, — произносит он. С равнодушной почтительностью и вежливой незаинтересованностью. — Я ваш напарник, Ким Тэхён. Чонгук горит. Он горит, как в гребаном Аду.***
Чонгук тратит около восьми минут, чтобы перемешать свой кофе, в который он даже не добавлял сахар. Он чувствует прилипший к нему насмешливый взгляд, и это подгоняет его продолжать мешать и не смотреть на человека перед ним. — Ты можешь спросить всё, что тебя интересует, — наконец говорит Тэхён. Чонгук прилагает много сил, чтобы перестать терзать свой кофе. Он поджимает губы и поднимает голову, чтобы взглянуть на Тэхёна. Тот сидит перед ним, не чувствуя смущения или дискомфорта, удобно расположился в кресле со своим американо и, кажется, развлекается, наблюдая за ним. Тэхён расслаблен, спокоен, смотрит на Чонгука почти доброжелательно, с ласковой снисходительностью и терпением к его глуповатому беспокойству, но что-то недоброе, тёмное в его взгляде не прячется, не может быть скрыто. Чонгук начинает нервничать ещё сильнее. — Я хотел бы… — мямлит он, — если это не очень грубо, я хотел бы узнать, каково это… эм. быть в Аду… Тэхён фыркает. — Не очень приятно, — отвечает он. Чонгук мучительно выдыхает. — Я понимаю! Но я… если мне придётся принимать решения, отправлять ли людей в Ад, я хочу иметь представления о том, на что обрекаю их. Тэхён прищуривается. Одним глотком допивает кофе и отставляет чашку. Облокачивается на спинку кресла, складывая руки на груди. — Когда попадаешь в Ад, тебе первым делом хорошенько дают понять, где ты теперь находишься. Всё самое скрытное — страхи, фобии, фетиши, всё теперь используется против тебя. И это так мучительно. И больно. И в какой-то момент становится так невыносимо, что ты начинаешь молить о смерти, лишь бы всё закончилось. И тогда тебе напоминают — ты уже мёртв, это конечная остановка. И с этого момента начинается настоящее веселье. Дело не только в муках и боли, самое лучшее — это непереносимый ужас от осознания того, что это навечно, — Тэхён вдруг улыбается. — Если вкратце. В горле у Чонгука сворачивается давящее чувство тошноты. У него много вопросов. Но мысли, хаотичные и тяжелые, не дают за себя ухватиться, но даже если бы он и смог бы поймать одну из них, Чонгук не уверен, действительно ли он готов знать. Тэхён говорит ужасные вещи. В конце концов, ещё вчера он был дома, а уже сегодня в Аду, — Чонгуку страшно, он напуган и очень хочет увидеть кого-то из своих друзей или родителей, но это невозможно: они все живы, а он больше нет. — Что с лицом? — вдруг говорит Тэхён. Насмешка в его голосе, отчужденность и легкая неприязнь, сквозящие в каждом его слове, — ещё один гвоздь в гроб спокойствия Чонгука. Здесь нет никого из тех, кого он знал или любил, только этот неприветливый недружелюбный грешник из Ада, не имеющий к нему ни капли симпатии. — Я… — неожиданно непролитые слезы опасно щиплют глаза. — За что ты был отправлен в Ад? Тэхён видит его перекошенное лицо и повлажневшие глаза, и ему будто плевать. Он сидит расслабленно в своём кресле, терпеливо дожидается, пока Чонгук соберется со своими мыслями. Но он терпелив не из сочувствия, ему просто некуда спешить в Аду. Ему безразлично, где быть — можно побыть и здесь, наблюдать за растерянным, разваливающимся на части от беспокойства Чонгуком. — За что людей отправляют в Ад, как ты думаешь? — Ложь, убийство, воровство… — Ложь, убийство, воровство, — соглашается Тэхён. Чонгук провалился бы сквозь землю сейчас, не будь он уже в Аду. Что за великолепная компания. Вчера он тусовался со своими друзьями-ботаниками, а сегодня с убийцей. Наверное, это не то, что имели в виду его родители, когда говорили, что ему нужно расширить круг его знакомств. — И давно ты…? — Шестьсот лет назад. И это явно не те друзья постарше, про которых говорил его отец. — Что-то ещё? — интересуется Тэхён? Чонгук сдувается. Выдыхает будто весь воздух из легких, скукоживается как изюм на солнце, сжимается весь на своём кресле и чувствует себя как никогда маленьким и беспомощным. — Я не знаю, — честно говорит он. — Я совсем ничего не понимаю. Тэхён не выглядит впечатленным. Он пожимает плечами и поднимается, поправляя воротник на своей рубашке. — Ты разберешься в процессе работы, — говорит он. — Но здесь нет ничего сложного. Ад — ужасное место, но все, кто попал сюда, заслужили это, потому что были нехорошими людьми. Всё. И этот равнодушный, острый взгляд, безразличие и легкость брошенных слов пугают Чонгука больше, чем всё до этого. — Нам пора начинать, поторопись. Тэхён уходит в направлении лифтов, которые могут доставить куда угодно — с девятого круга Ада до Райской канцелярии, и Чонгук остается один. Он знает, ему следует поспешить, но отяжелевшее тело не может пошевелиться. — Ты в порядке? — вдруг раздаётся за его спиной. С неожиданной для себя бодростью Чонгук подпрыгивает на месте от неожиданности. Он оборачивается, и сталкивается с девушкой, наливающей себе воды у кулера. Одетая в широкий спортивный костюм, с чуть засаленными волосами, собранными в неаккуратный хвост, она выглядит немного помятой, уставшей. Но даже так её лицо с тяжелыми синяками под глазами и выделяющимися морщинами вокруг рта отображает что-то похожее на беспокойство. Видимо, напуганный вид Чонгука и его ошалелый взгляд подсказывают ей что-то: — Первый день? — спрашивает она. Еле заметный полутон сочувствия в её голосе, и Чонгук готов расплакаться. Он кивает, и она дарит ему добрую улыбку, такую улыбку, что Чонгук забывает на несколько хороших мгновений, что он в Аду. — По тебе видно, — говорит она, смешок срывается с её губ. — Не волнуйся, ты привыкнешь. — Не думаю, — быстро отзывается Чонгук. Она приятельски хлопает его по плечу, не смущаясь такой фамильярности. — Все там были, — она легко пожимает плечами. — Как тебя зовут? — Чонгук. — Я Сана. Чонгук вдруг чувствует порыв улыбнуться ей тоже. Впервые с тех пор, как он попал сюда, небольшое чувство облегчение опускается ему на плечи, разгоняя тяжелую безысходность. Наверное, здесь есть и другие люди, помимо вежливого безразличного секретаря и его нового пугающего до усрачки напарника. Может быть, ему предстоит ещё много узнать, и не всё из этого будет ужасным. Как мало, оказывается, ему нужно — утешающее похлопывание по плечу и добрая улыбка от незнакомки. Сана допивает свою воду, выбрасывает бумажный стаканчик и ещё раз сжимает его плечо в подбадривающем жесте. — Что ж, мне нужно идти. Но с тобой всё будет в порядке, я обещаю. Удачи, Чонгук. Они улыбаются друг другу ещё раз, и она скрывается за дверями офиса. Чонгук еще несколько секунд глуповато смотрит на двери, а потом вспоминает, что Тэхён ждет его. И теперь немного легче поднять себя с кресла и поторопиться к лифтам. Всё, что ему было нужно, это капля сочувствия в этом незнакомом месте. Может быть, у него получится сделать это. Или получиться попытаться сделать это. Хоть что-нибудь. Он заходит в лифт и нажимает на кнопку Отдела Распределения Неоднозначных Грешников.***
Перед тем как приступить к работе, они подписывают некоторые документы. Чонгук ставит галочки напротив пунктов: исполнитель обязуется судить честно и беспристрастно, руководствуясь собственными моральными принципами, благодаря которым он был распределён в Рай или Ад; исполнитель обязуется советоваться при принятии решений со своим напарником и учитывать его мнение, основанное на моральных принципах, благодаря которым он был распределен в Рай или Ад; исполнитель обязуется работать совместно и принимать полное участие в процессе, не имея права перекладывать принятие решения на напарника; исполнитель обязуется доводить каждое дело до конца, не имея права отказаться или передать дело другим исполнителям, каким бы трудным оно ни было; исполнитель обязуется не употреблять алкоголь на рабочем месте чаще трёх раз в неделю; плакать при клиентах запрещено. В конце Чонгук ставит подпись, маленькую и кривоватую. Он поворачивает голову и видит, как Тэхён, подписывая такой же документ, оставляет свою размашистую подпись внизу страницы. После этого он спрашивает: — Ты готов? — Нет, — отвечает Чонгук. — Отлично, тогда за дело.***
Их офис выглядит странно. Это даже не офис. Это небольшая белая комната, без окон, без ничего. Только черный деревянный стол посредине, по одну сторону которого рядом сидят Чонгук и Тэхён, два нелепых пятна среди этой бесцветности, а по другую стоит ещё один стул. На него присаживается их первая клиентка. На столе перед ними появляется тонкая папка в черной обложке — её личное дело. Первая мысль Чонгука — она милая. Милая старушка в старом вельветовом платье с затертыми рукавами и подолом, с перешитыми по несколько раз пуговицами. Будто это дорогое её сердцу платье, которое она реставрировала и чинила, не желая с ним расставаться. Или будто у неё не было средств на новое. В руках она сжимает свою сумочку, на пальцах много украшений с дешевыми крупными камнями. Она, кажется, немного нервничает, взглядом маленьких помутневших от старости глаз бегая между ними, и Чонгук понимает её сейчас. Он тоже нервничает, старается незаметно вытереть потные ладони о джинсы. Тэхён рядом собран и спокоен. — Добро пожаловать в Отдел Распределения Неоднозначных Грешников, — приветствует он. — Меня зовут Тэхён, это мой напарник Чонгук. Чонгук суетливо кивает в приветствии. На его губах против воли появляется кривая неловкая улыбка, призванная успокоить либо старушку, либо его. — Долорес. Она выбирает смотреть на Тэхёна. Видимо, ей кажется, что среди них двоих именно он понимает, что действительно происходит. Чонгук же напоминает странный неуместный аксессуар. — Итак, Долорес, — сухо продолжает Тэхён, всё такой же сдержанный и бесстрастный. — Очевидно, вы прожили свою жизнь таким образом, что нельзя сразу определить, должны вы отправиться в Рай или в Ад. Нам нужно решить эту проблему всем вместе. Долорос вдруг приободряется. Её лицо будто молодеет на несколько лет, теряет старческую растерянность и уязвимость, она вся подбирается и сообщает: — Разумеется, я должна попасть в Рай. Чонгук и до этого не был слишком разговорчив, но всё равно теряет дар речи. В милой старушке видна деловая хватка. — Позвольте узнать, почему, — интересуется Тэхён. — Я посвятила жизнь обучению детей из малообеспеченных семей, — решительно начинает Долорес. — Я покупала им учебники на свои деньги, когда они не могли себе этого позволить, пускала под свою крышу каждого сорванца, которого дома ждали пьяные злые родители. Я спасала бездомных животных с улицы и искала для них добрые руки. Я… Долорес говорит и говорит, перечисляя все свои достижения, которое собираются в солидный послужной список. Слушая её в пол-уха, Чонгук открывает тонкую папку, где кратко изложена вся восьмидесятипятилетняя жизнь Долорес. Он находит всё, о чем она говорит — про детей, про кошек, про то, как она вынесла младенца из горящего дома, когда у её соседей случился пожар в три часа ночи, а пожарные задерживались. Всё выглядит так, будто она прожила трудную, но достойную жизнь, которую посвятила помощи людям, а потом Чонгук находит кое-что ещё. — Вы же мужа своего убили, — невпопад брякает он. Долорес замолкает посреди своей речи. Она и Тэхён смотрят на него так, будто забыли, что он тоже здесь, и теперь очень удивлены его видеть. Выражение её лица — смесь легкого раздражения и недоумения от того, что Чонгук заговорил об этом. — И с кем не бывает, — заявляет она. Чонгук раскрывает рот как глупая аквариумная рыбка и поворачивается к Тэхёну, ища поддержки, но натыкается на похожий, безразлично-вопросительный взгляд. — Всякое случается, — соглашается он. Между столом и лбом Чонгука вдруг возникает непреодолимое притяжение — ему нестерпимо хочется приложиться посильнее. — Но вы убили, — он осекается, когда сталкивается с честным непониманием в чужих глазах. — Вы убили человека. Вы понесли какое-то наказание? — Я закопала его на городской свалке ночью, и его так никто и никогда не нашёл. — Очень практично, — хвалит Тэхён. — Нет! — возмущенно восклицает Чонгук, бросая на него выразительный взгляд. — Прекратите. Это же убийство человека. — Он не был человеком, — нервно срывается с её губ. А потом будто тяжелейшая усталость накатывает на неё: плечи поникают, складки и морщины опускаются ещё ниже, оттягивая её старое лицо. — Он всю жизнь издевался над людьми. Бил сестёр в детстве, потом вырос и начал бить мать. Когда женился — бил меня. С каждым годом зверел всё больше. Он бы и убил меня когда-нибудь. Либо он, либо я. Чонгук молчит в ответ. Он не знает, что сказать. Так хорошо представляется эта картина — молодая девушка из провинциального города, поспешившая замуж, желая выйти из-под опеки семьи, не разглядела тирана в мутном сладком мареве первой любви, а когда реальность открылась в полной уродливой неизбежности, было поздно: время тоже такое — разводы не приняты, вернуться к семье считалось позором, оставалось быть только хорошей женой и терпеть. И иногда так случается — терпеливые хорошие жены убивают любимых мужей до того, как те убьют их. Но всё-таки. Всё-таки это убийство. — Вы сожалеете о том, что сделали? — спрашивает он. Долорес улыбается, качая головой. — Нет, — отвечает она. — Как бы я ни пыталась почувствовать хоть что-то, как бы мне ни хотелось спасти свою дряхлую задницу, я не могу сказать этого. Я ни разу не пожалела. И сейчас, даже одной ногой в Аду, я не жалею. Я не могу. — Я думаю так, — подаёт голос Тэхён, и они оба обращают всё внимание на него. — Ваши заслуги действительно впечатляют и их нельзя не отметить. Но так же нельзя не отметить убийство. Долорос неожиданно не спорит. Она опускает взгляд, теребя в руках свою сумку, и ждёт, что Тэхён скажет дальше. — Вам всё-таки придется задержаться в Аду на какое-то время. На какое-то ограниченное время, — он поворачивается к Чонгуку, вопросительно глядя на него, и тот неожиданно понимает, что вот этот момент, когда они принимают решение вместе. — Скажем, сто лет? Чонгук слабо морщится. — Или восемьдесят? — Она закопала его на свалке, — напоминает Тэхён. — Восемьдесят пять? Чонгук размышляет. Убийство и помощь бездомным котам. Муж-тиран и ни капли сожаления. Помогала бедным детям. Три раза ударила мужа ножом в живот. Всё-таки он кивает. Вот так они приходят к их первому компромиссу. — Восемьдесят пять лет в Аду, — объявляет Тэхён. — Разумеется, как только вы покинете эту комнату, вы забудете, что ваше пребывание в Аду имеет конечный срок, иначе это не будет иметь смысл. Вы будете думать, что вы здесь навечно, — он немного медлит. — Зато какой потом будет сюрприз. И снова Долорис не спорит. Она поднимается с места, и Чонгук замечает, с каким трудом её держат ноги. Как медленно она бредет к двери, сгорбившаяся под тяжестью принятого решения и всей своей прожитой жизни. Но у дверей она оборачивается, и в её старых маленьких глазах сверкает хитрый огонёк. — Позвольте спросить напоследок. А мой муж, он… Лицо Тэхёна, не выражающее ничего до этого момента, будто озаряется. Он ухмыляется, недобро, некрасиво, и произносит: — Тоже в Аду. Но он здесь надолго. И такая же улыбка расцветает на лице Долорес. — Замечательно, — говорит она, и закрывает за собой дверь.***
Чонгук сбегает раньше, чем Тэхён что-нибудь скажет — собирался он вообще что-нибудь говорить или нет. И всё, что он чувствует сейчас — опустошение. Вот так, с легкой подачи он обрёк человека на восемьдесят пять лет мучений в Аду. Отличный старт для его новой карьеры. Правильно ли они поступили? Должны ли они были быть мягче? Или строже? Если это было только первое задание — что ждёт его дальше? С кем ему ещё придется столкнуться? И что в нём такого, что даёт ему право так судить людей? Тэхён, наверное, такими вопросами не задаётся. Чонгук добредает до кулера и набирает себе стакан воды, осушая его за раз. И стоя здесь, посреди адского офиса, только что выполнив своё первое задание, он всё равно не может до конца поверить, что теперь это его жизнь. Точнее его смерть. Он вспоминает, как за несколько дней до всего этого жаловался на предстоящий тест по экономике, будто это худшее, что может с ним случится. Тест, на который он так и не попал. Но вспоминает о нём почему-то теперь. Забавно, какими большими и неразрешимыми казались ему проблемы. Теперь бы он многое отдал, чтобы написать этот дурацкий тест.***
Но разумеется они спорят. Чонгук и Тэхён, распределенные в Рай и в Ад, с разницей в возрасте больше шестисот лет, конечно, они спорят. На самом деле, они орут друг на друга прямо перед клиенткой. — Слушай, я прошу тебя просто не быть слишком осуждающим, — говорит Тэхён, нетерпеливо повышая голос, пока Патриция сидит напротив них и молча наблюдает за их перепалкой. — Это случайность! Неприятная, но случайность. — Измена — это не просто неприятная случайность! — у Чонгука снова это непреодолимое желание расшибить лоб о стену. Он не понимает, как долго ещё ему придется объяснять очевидные вещи. — Прочитай в отчёте, в комнате было темно! Она просто перепутала. — Как можно перепутать своего мужа с его братом! — Они близнецы! Чонгук и Тэхён замолкают на мгновение, переводя дыхание. Сверлят друг друга тяжелыми взглядами, не моргая, и вздрагивают, когда Патриция вдруг подаёт голос. — Слушайте, в чём действительно проблема? — спрашивает она. Чонгук моргает три раза, собирая мысли в слова. — Вы понимаете, что вы изменили мужу с его братом, забеременели от него и так никому и не сказали, чей это ребёнок? — Но они же близнецы, такая уж большая разница, от кого ребенок? Чонгук стонет и роняет голову на стол, тяжело прикладываясь. — О чём я и говорю! — заново начинает Тэхён. — Ничего особо страшного и не случилось! — Я так больше не могу! — Чонгук резко встаёт, отодвигая стул так, что тот падает. — Мне нужен кофе, я ухожу. Вы тут все сумасшедшие. Он вылетает из офиса, не слушая, что Тэхён кричит ему вслед. Ему нужен перерыв. Кофе и немного тишины. Когда он думал, что самым сложным, с чем он столкнется, будет груз ответственности от принимаемых им решений, он очень сильно ошибался. Тогда ему почему-то не пришло в голову, что работать с человеком, проведшим больше половины тысячелетия в Аду, будет проблематично. Тэхён и Чонгук не совпадают, они не понимают друг друга. Чонгук проводит четкие границы между тем, что хорошо и что плохо, а Тэхён эти границы стёр ещё при жизни. Он вообще не делит ни деяния на плохие и хорошие, ни самих людей. Для него весь мир будто в серой зоне, он всегда найдет оправдание для худшего поступка и подвох в любой добродетели. И он, блять, бесит Чонгука до ужаса. — Остыл, ангелочек? Тэхён тоже подходит к кофейному аппарату и выбирает американо. Чонгук не хочет даже поворачиваться к нему, просто стоит, спиной выражая всё своё неодобрение, и пьет капучино. Он собирается злиться вечность и ещё чуть-чуть, но не выдерживает уже через тридцать секунд. — Как ты можешь легко относится к такому обману? — раздраженно спрашивает он. Натыкается на спокойный безразличный взгляд и злится ещё сильнее. — Один мужчина всю жизнь воспитывал не своего ребёнка, а другой не имел возможности вырастить своего сына. — Бывает, — отвечает Тэхён и пожимает плечами. Чонгук задумывается, можно ли убить того, кто уже умер, и перераспределят ли его в Ад за это? — Я не могу выносить тебя, — говорит Чонгук. — Это я не могу выносить тебя. Чонгук вздрагивает. Голос Тэхёна вдруг грубый, нетерпеливый, взгляд тяжелый, недоброжелательный. — Я поверить не могу, что из нас двоих я, грешник из Ада, оказался более понимающим. — Я тоже понимающий, — спорит Чонгук, но Тэхён грубо его перебивает. — Нет, ты категоричный. В этом вся проблема таких как ты. Вы попадаете в Рай и забываете, какого это — совершать ошибки, будто вы самые безгрешные. Чонгук ставит не глядя свой кофе куда-то на стол позади него и складывает руки на груди, задирая подбородок. — Ну, вообще-то, да, люди попадают в Рай не просто так, я полагаю. Тэхён вдруг усмехается. Усмехается очень недобро. Чонгук теряет свою решительность по крупицам и готовится к чему-то плохому. — Ты думаешь, что попал в Рай, потому что хороший мальчик? — спрашивает Тэхён. Его губы гнутся в неприятной улыбке, оценивающий взгляд проходится по Чонгуку. Тэхён облизывается, будто пробуя на вкус потяжелевший воздух с повисшим в нём напряжением и страхом Чонгука услышать, что он ему скажет. — Ты умер очень рано. Может, ты попал в Рай, не потому что был хорошим человеком, а потому что не успел сделать ничего плохого? Что бы ты сделал, будь у тебя больше времени? Где бы ты оказался в итоге? Чонгук теряется. Тэхён наслаждается этим. — Я не. Я бы не — — Ты не можешь этого знать, — обрывает Тэхён, и этим ставит точку. Чонгук молчит. Они оба ещё долго молчат. Чонгук не может найти слов, не знает, как оправдать себя, а Тэхён с удовольствием позволяет ему прожить каждую минуту этого смятения. Но у них всё ещё есть работа. Патриция осталась в кабинете и ожидает решения. — Конечно, лучшее решение — это не совершать плохих поступков, — все-таки говорит Тэхён. — Но в этом природа людей, иногда они всё же поступают плохо. И тогда с этим нужно что-то делать. — Но она солгала… — И кому от этого было плохо? — спрашивает Тэхён. — Никто так никогда и не узнал правду. И, если честно, я думаю, правда бы только сделала всех несчастными. — Я просто… — Чонгук обрывает себя. Он хмурится и закусывает губу. Он думает. — Я понимаю, о чём ты говоришь. Но всё-таки… Всё-таки это было неправильно. Вся ситуация, всё здесь неправильно. — Но никто не пострадал. — Но ложь есть ложь, даже если она никому не навредила. И тогда Чонгук понимает разницу между ними двумя. Вот в чём дело. Он мыслит в абсолютных категориях, а Тэхён — в относительных. Из них двоих грешник — Тэхён, но именно в нём находится сочувствие к таким же грешникам. Существо из Ада сочувствует и прощает. А Чонгук — нет. И никто из них не ошибается, но никто и не прав. Поэтому они работают вместе. — И какое мы примем решение? — спрашивает он. Тэхён вздыхает. — Её обман никому не навредил. Она воспитала этого ребенка и ещё троих из приюта, став для них настоящей матерью. Ей нечего делать в Аду. Чонгук понимает. Правда понимает — но он не согласен. Он не может перешагнуть эту границу. Всё-таки нет. — Обман есть обман, за это следует наказание. Пять лет в Аду. Хотя бы пять лет. Тэхён кивает. Чонгук видит — он разочарован. Но они партнёры, а это компромисс. Поэтому они останавливаются на этом. Пять лет. Но после Чонгук ещё долго не может выкинуть это дело из головы. И то, что сказал Тэхён. Был ли Чонгук хорошим человеком или у него просто не было времени стать плохим?***
Удивительно, но в Аду оказалось не так уж и плохо. Если ты сотрудник, разумеется. Первый шок проходит, как проходят смятение, грусть и страх, и Чонгук потихоньку осваивается. На самом деле, всё становится гораздо лучше, когда он заводит новые знакомства. Его любимой частью дня становится обед с Агот, потому что она просто потрясающая. Когда они встречаются впервые, она пугает его до усрачки своей окровавленной рубашкой и долбаным хлыстом в руках, а потом она отпускает слишком бородатый и отвратительный каламбур для человека, работающего на Седьмом кругу Ада, и Чонгук влюблен в эту большую громкую женщину. Агот знает здесь всё и про всех. Она работает в Аду уже где-то вечность, много веков назад начинала с обычного стажера на Первом кругу, когда приходилось только бегать по чужим поручениям, подносить кофе и подогревать котлы. Но талант, смекалка и упорство помогли ей добраться до должности менеджера на Седьмом, и теперь она мучает убийц и насильников самым ужасным образом и очень этим довольна, и это ей подносят кофе, а не она кому-то. Они сошлись, потому что Агот много знает и любит поговорить, а у Чонгука было немало вопросов. Она отнеслась к новоприбывшему ангелочку с удивительным терпением и симпатией, а Чонгук повёлся на первое же доброе слово и прилип к её юбке, потому что ему не хотелось терять чувство, что он нашёл нового друга в этом странном месте. У них сложилась привычка обедать вместе каждый рабочий день, и Чонгук заваливал её вопросами. В первую очередь он спросил о Тэхёне (Агот знала его, она собственноручно заливала ему жидкую лаву в рот на протяжении века, потому что Тэхён был на Седьмом кругу вместе со всеми, кто совершал насилие. Он не нравится Агот). Он спросил её о ней же (Агот не была послана в Ад после жизни, она вообще не смертная. Она всегда работала здесь). Сколько кругов в Аду (действительно девять), правда ли самоубийцы попадают в Ад (конечно, нет, бедные люди, куда им ещё), какая религия была права (никакая, никто не угадал, на самом деле), действительно ли Сократ попал в Ад (так и есть). Агот рассказала, кого ему следует сторониться (держаться подальше от Семи смертных грехов — рядом с этими ребятами невозможно себя контролировать) и почему не стоит брать кофе в кафетерии (они добавляют туда красный перец, потому что Ад это не место, где люди наслаждаются своими напитками). К ним часто присоединяются знакомые Агот, и Чонгук обрастает приятелями. Теперь у него всегда есть с кем поболтать, с кем провести перерыв и, может, иногда посплетничать. Он перестает чувствовать себя одиноким и потерянным и всё реже скучает по прошлой жизни. Ну, по жизни в принципе. Иногда он думает о своих родителях — и, если честно, это единственное, о чём Чонгук переживает по-настоящему. Остальное же он отпускает очень легко. Он и не подозревал, каким стрессом была жизнь, пока не умер. И, конечно, работа. Большую часть времени его занимает работа. И Тэхён. Иногда им легко прийти к общему решению, иногда они спорят так, что, возможно, могли бы убить друг друга, была бы такая возможность. Чонгук легко выходит из себя, заводится, первый начинает ругаться. Тэхён сдержаннее, но не может долго оставаться в стороне, когда Чонгук затевает ссоры. Тэхён называет Чонгука твердолобым и упёртым, и вся его точка зрения действительно не более чем маленькая точка в море вариантов. Для Чонгука же Тэхён как змея — он вертится, изгибается, принимает любую форму и с легкостью подстраивается, избегает говорить прямо, уклоняется от прямых вопросов, везде ищёт подвох. У Чонгука вертятся на языке слова скользкий и подлый. Скрытный. Обманчивый. Но всё же ругаться с Тэхёном это чревато. Чонгук постоянно забывает, с кем имеет дело, и Тэхён всегда находит способ напомнить ему об этом. Ядовитыми, злыми, небрежными словами ставит зарвавшегося ангелочка на место, а Чонгук никогда не находит, что ответить. Чем он может ранить человека, проведшего полвека в Аду? В то время как у Тэхёна тысячи способов надавить на самые больные места. Некоторые дела занимают у них несколько часов, другие — несколько суток. Но как бы там ни было, они справляются. Учатся договариваться, притираются и взаимно терпят друг друга. И, наверное, Чонгук всё ещё немного его боится. Не того, что Тэхён может сделать, потому что, конечно, он его не ранит. Но само присутствие Тэхёна будит в Чонгуке это глубокое первобытное чувство страха, какое испытывали его далекие предки, встречаясь с хищниками в лесах. Чонгук не вполне понимает, почему, но опасается его. Держит дистанцию. Пытается. Потому что Тэхён мрачный, резкий, острый на язык. И насколько здравый смысл Чонгука велит ему держаться подальше — настолько же он бессознательно тянется к нему, потому что Тэхён хранит много тайн и секретов, а ему хочется знать. Чонгуку всегда хочется знать. — Почему тебе позволили покинуть Седьмой круг и начать работать? — спрашивает он однажды, когда они отдыхают после очередного завершенного дела за кофе. Они много времени проводят вместе, на работе и после. Тэхён всегда проявляет терпение к любопытству Чонгука. — Мучения в Аду не вечны, как ты мог заметить, — отвечает Тэхён. Он расположился в черном кожаном кресле, уставший, расслабленный, даже не открывает глаз, когда говорит. — Я страдал столько, сколько мне было положено. — Вот так просто? — спрашивает Чонгук, лениво играя с пустым стаканчиком из-под кофе, перекатывая его по столу. Тэхён усмехается. — Я бы не сказал, что это было просто. Чонгук смущается того, что сказал, и решает больше не говорить ничего. Но Тэхён продолжает. — Не так легко выбраться из Ада. Когда приходит время, тебя не отпускают, нет. Тебя повышают. Ты становишься тем, кто приводит в исполнение наказания. — Что? Зачем? Ухмылка на лице Тэхёна портится. Мрачнеет. — Две причины. Во-первых, это отличный способ наказания для грешников. Представь людей, которых мучали веками, а потом дали в руки власть и позволили делать всё, что они хотят… — Тэхён замолкает на секунду. Вздрагивает. — Что творили эти ребята. Я бы всё отдал, лишь бы больше никогда не попадаться им в руки. Нет худшего господина, чем бывший раб. — А во-вторых? — нетерпеливо спрашивает Чонгук. — А во-вторых… Это проверка. Если ты выбираешься из преисподней и не хочешь причинять кому-то такую же боль, которую пережил сам, поздравляю, твоя душа может покинуть это место. Но если ты обозлившийся говнюк, жаждущий мести, то в Аду тебе придётся задержаться. — Их потом возвращали обратно? — О да, — Тэхён слабо смеется. — Это надо было видеть. Когда они думали, что выбрались, а потом снова оказывались там. Боже, это отчаянье. Чонгук тихо выдыхает. Вот поэтому он боится Тэхёна. Тэхён пережил ужасные вещи. Он видел страшное. Сколько он помнит, сколько он может рассказать, сколько он хранит в себе. Чонгуку хочется знать и не хочется одновременно, но он никогда не может удержать собственное любопытство — он спрашивает, а потом боится того, что услышит в ответ. — Ты прошёл это испытание? Тэхён вдруг приоткрывает глаза. Смотрит из-под полуопущенных век с прищуром, ловит чужой взволнованный взгляд, не сдерживает усмешки. Его, наверное, развлекает Чонгук. Любопытный, но пугливый, напрашивающийся на неприятности и от них же убегающий. — Да, — отвечает он. — Когда мне сказали, что я свободен, я не захотел мучить других. Я просто хотел уйти. — Хорошо. Чонгук почему-то чувствует маленькое облегчение. Какая-то часть его успокаивается, когда он узнает, что Тэхён может быть… хорошим. В самом странном и извращенном смысле. Исправившимся, может быть? Потому что в таком случае Чонгук не будет чувствовать себя настолько ужасно от того, что его тянет к Тэхёну. Он всю жизнь был хорошим человеком, он был радостью родителей и не связывался с плохими компаниями. Даже когда мальчики в средней школе начали пробовать алкоголь, украденный из родительских запасов, и смотреть порно в интернете, он не присоединился к ним. Он умел держаться подальше от плохих привычек и людей, поэтому он не был готов, что он так увлечется человеком, чьи грехи привели его на Седьмой круг Ада. Тэхён — самая плохая компания, с которой Чонгук только мог связаться, и вместе с этим его ни к кому никогда не тянуло так, как тянет к нему. По Тэхёну никогда нельзя сказать, замечает ли он что-нибудь. Что он думает, что у него в голове. Он отстранён, не слишком открыт, говорит только тогда, когда его спрашивают, и всегда оставляет ощущение недосказанности. Иногда, когда Чонгук думает, что он не заметен, он бросает осторожные взгляды в сторону Тэхёна, и ему кажется, что за маской безразличия и внешним цинизмом прячется смертельная усталость. Заметил Тэхён, что привлёк внимание Чонгука, или нет, наверное, ему просто плевать. Вряд ли его волнует нечто подобное. Вряд ли его вообще волнует хоть что-нибудь.***
Если в Аду все работают, как проклятые, то веселятся они ещё хуже. Первый корпоратив оборачивается кошмаром для Чонгука. Жарко как в преисподней. Шумно, душно, пахнет телами, алкоголем, костром и пылью. Кто-то выпустил Цербера. Чонгук подходит к главному залу и входит в двери с решительностью, которой на самом деле у него нет. И сразу же сталкивается с Намджуном. — Ох, Чонгук, верно? Привет! Он выглядит совсем не так, как когда они встретились впервые. Пьяный, вспотевший, в рубашке, расстегнутой на три пуговицы, с чуть развязной улыбкой. А в руках он держит не меньше, чем восьмое чудо света. Мужчину, при одном взгляде на которого, Чонгук захотел раздеться немедленно. — Привет, — сладко поёт незнакомец, улыбаясь так обольстительно, глядя так приглашающе. — Я Сокджин. Чонгук может только молча кивнуть. Он горит и задыхается. Ему хочется прикоснуться, потрогать, вжаться, попросить, взять, всё сразу. Мужчина улыбается так, что не остаётся и сомнений в том, что он точно знает, что делает с Чонгуком прямо сейчас, в то время как Чонгук ни черта не понимает, что происходит. Он просто молчит и смотрит, не отрываясь на потрясающе красивое лицо, горло пересохло, низ живота горит. Он не знает, что произошло бы дальше, сколько бы он так стоял, что бы он попросил в итоге, если бы не Намджун, который, вдруг раздражаясь, дергает Сокджина за руку и уводит его, что-то ворча, оставляя Чонгука одного, распаленного и обескураженного. Чем дальше Сокджин, тем яснее становится в голове. Чонгук делает два шага назад, об кого-то запинается, бормочит извинения, отходит в сторону, снова в кого-то врезается, перед глазами по-прежнему мутно, дышится с трудом. Он кое-как добирается до стола с закусками, пытается найти воду, когда слышит: — Привет! Он оборачивается и видит девушку с длинными кудрями и милым круглым лицом. — Я Дженни, — говорит она, улыбаясь так дружелюбно и приветливо. — А ты? Не видела тебя раньше. Чонгук хочет ответить. Правда хочет. Но как только он открывает рот, его собственные руки кладут туда тарталетку с копченой курицей. Потом ещё одну. И ещё, и блинчики с сыром, и профитроли с сёмгой, и всё, что есть на столе, Чонгук продолжает набивать рот, неожиданно голодный до смерти, пока Дженни стоит рядом, глядя на это, и, не смущаясь его поведения ни капли, продолжает очаровательно улыбаться. Из этого кошмара его выдёргивают чьи-то руки. Его хватают за воротник рубашки и тащат через весь зал в угол, где Чонгук прижимается спиной к холодной стене, дожевывая последнее, и вытирает рот. Он переводит дыхание и наконец замечает перед собой очень веселое лицо Саны. — Сана! — вопит он. — Какого чёрта? Какого чёрта это было? Она смеется. Помогает стряхнуть крошки с его пиджака быстрым движением руки и смотрит на него с доброй укоризной. — Тебе никто не говорил держаться подальше от Смертных грехов? — спрашивает она. — Что. — Чонгук замолкает. И хорошенько прикладывает руку к лицу. — Серьезно? Сана снова смеётся над ним, и Чонгук тоже не сдерживается. — Поздравляю, ты познакомился с Похотью и Чревоугодием. Они мои любимчики. Чонгук кивает, сжимая губы в улыбке. — Отлично. Потрясающе. — Видишь там, — Сана указывает пальцем в сторону, где среди толпы Чонгук может разглядеть, как какая-то девушка рыдает, заливая слезами свою тарелку с канапе. Рядом с ней стоит привлекательный мужчина, не пытаясь утешить. — Это Минхо. Уныние. Остальные сегодня не здесь. Но, Чонгук, — предупреждает она. — Если ты когда-то увидишь девушку с красными волосами и большим количеством колец на пальцах, разворачивайся и иди в другую сторону. Это Гнев, и, поверь, ты не готов к встрече с ней. Чонгук тяжело выдыхает, запуская ладонь в волосы. Сана утешающе хлопает его плечу, прямо как в тот раз. — Ты привыкнешь к этому через пару лет, — говорит она. — Новеньким всегда тяжело с ними. — Это место сведёт меня с ума. — Ты так же думал, когда мы виделись в первый раз. И, посмотрите-ка, ты ещё живой. Как твои дела? Чонгук улыбается снова. Он рад встретить Сану. Среди всего этого хаоса и беспорядка, что представляет из себя загробная жизнь, она пока что самое нормальное, с чем он сталкивался. Все тут немного безумные. Намджун, который, очевидно, состоит в отношениях с Похотью. Его странный напарник с прошлым убийцы, Агот, выпивающая за обедом три больших кружки пива и стремящаяся по карьерной лестнице к Девятому кругу Ада. И все люди на этой сумасшедшей вечеринке, танцующие в духоте и тумане, всё это за пределами того, что может понимать и принимать Чонгук. А вот Сана нормальная. Просто нормальная. — Всё хорошо, — говорит он. — Хорошо. Просто… — Просто? — подталкивает она. — Мне всё ещё сложно привыкнуть. Смерть, Ад, всё это… — Ты привыкнешь, — отвечает Сана. — В конце концов, смерть это более естественное состояние, чем жизнь. Да и веселее тут. Чонгук усмехается. — Да, так и есть. Просто ещё мой напарник… — Что с ним? Чонгук осекается. Сана замечает. Ему не отвертеться. — Он странный. Я плохо его понимаю. Мы часто спорим. — Но это не проблема, — легко догадывается она. — Проблема в том, что он тебе нравится. Какого чёрта. Чонгук не помнит, чтобы в Аду были ясновидящие. — Нет, он мне нет, не нравится он мне, — начинает оправдываться он, но натыкается на взгляд Саны, и это заставляет его замолчать. Она всё понимает. — Ну, может немного. — И что именно заставляет тебя переживать? — Ну, просто. Он грешник. Он был на Седьмом кругу, прежде чем получил должность. Он. он плохой, ладно? Он кого-то убил! И всё такое, и я втюрился в парня из Ада. Вот оно. Я втюрился в парня из Ада! — Понятно, — Сана кивает. Она вдруг смотрит на него с чем-то похожим на легкое раздражение и нежность. Она качает головой. — Чонгук, я понимаю, правда. Но все эти условности, и правила, и прочая чушь, это всё для живых. Чонгук, ты умер. Ты уже мёртв. Да неужели тебе не плевать, что там правильно, а что нет? — Да, но — — Чонгук, — перебивает Сана. — Ты не просто умер, ты в долбаном Аду. Ты правда находишь хоть каплю логичным волноваться о чём-то подобном в этой ситуации? Чонгук фыркает. Они смотрят друг на друга и начинают смеяться. Что за чушь. Он умер, оказался в Аду, и всё равно продолжает волноваться по таким глупым поводам. Переживать о пустяках. — Тебе не стоит быть таким категоричным, — говорит она. И где-то Чонгук уже это слышал. — А теперь пошли выпьем. Вечеринка в этом Аду, в конце концов, или что. Поэтому они идут прямо в самую гущу вечеринки и пьют. И ещё, и ещё, виски, много виски, такого, какого Чонгук ещё никогда не пробовал. Всё мешается в одно, лица, музыка, чужие руки вокруг, на нём, подносят ещё один стакан. Чонгук пьянеет, танцует, теряется, и оказывается так легко отдаться этому чувству. Отпустить себя. Быть молодым, пьяным и мертвым. Он никогда не чувствовал себя лучше. Таким его и находит Тэхён. Они сталкиваются, когда Чонгук, не чувствуя свои ног, не вписывается в поворот и падает прямо в чужие руки, которые ловят его. — Вот это да, привет, ангелочек, — говорит Тэхён. Он смотрит на Чонгука с удивленной улыбкой, вряд ли ожидавший увидеть подобное. Но вот он, пьяный распустившийся Чонгук, глупо хихикающий в его плечо. — Кто дал тебе этот виски? Он же убийственный. Сана. Это была Сана. Она сказала ему выпить всё до последней капли. Чонгук не помнит, когда видел её в последний раз. — Я в порядке, — бормочет он. — Завтра ты скончаешься во второй раз от похмелья, — говорит Тэхён, слишком откровенно развлекаясь. — Я уведу тебя, на сегодня тебе хватит. Чонгук только покрепче хватается за его руку и кивает. Что-то внутри него действительно знает, что ему хватит. Когда они выбираются из зала, Чонгук делает губой вдох, по привычке надеясь ощутить прохладный ночной воздух, как обычно бывает, когда при жизни они вываливались под утро из клуба с друзьями. Но теплая густота, заползающая в легкие, в очередной раз напоминает ему, где он. Они бредут в тишине до дома на берегу лавового озера, где поселился Чонгук. Но они продолжают держаться за руки. Чонгук не отпускает его руку, потому что его шатает и он не хочет отпускать. А Тэхён просто позволяет ему дурачиться, наблюдая веселым взглядом за тем, как Чонгук перепрыгивает маленькие камни и пританцовывает. Ему ещё ни разу не было так спокойно с тех пор, как он попал сюда. Но этот момент ощущается правильно. Как будто ничего и не произошло, он как обычно возвращается домой с вечеринки под утро, пьяный и довольный, даже если завтра на работу, как уже случалось много раз при жизни. Просто теперь он делает это в Аду. В целом, разница не большая, решает Чонгук. Когда они доходят до его дома, всё ощущается так, будто это свидание, которое подходит к концу. Руки разъединяются неохтно, прощание выходит неловким, неспешным и нежеланным. — Спасибо, что проводил, — говорит Чонгук. — До завтра. И не уходит. — До завтра, — отвечает Тэхён. И не уходит тоже. Они продолжают стоять друг напротив друга, не двигаясь с места. Чонгук чуть пошатывается и будто чего-то ждёт, пока Тэхён как обычно спокоен и невозмутим. — Что ты обо мне думаешь? — вдруг вырывается из Чонгука. — Что? — Тэхён вопросительно приподнимает бровь. — Ну. — мямлит Чонгук. Но взгляд, будто прилипший к лицу напротив, не опускает. — Ты всегда будто либо раздражен из-за меня, либо тебе плевать. Но что ты думаешь? Тебе вообще нравится со мной работать? Тэхён усмехается. Это не злая усмешка. Чонгук вдруг понимает, что сейчас не боится услышать то, что скажет ему Тэхён. — Да. Иногда ты бываешь упёртым… Категоричным, напористым, предвзятым, слишком полагаешься на догмы… — Эй! — Но в целом, мне нравится с тобой работать. Мы хорошая команда, несмотря на это. Или благодаря этому. Чонгук доволен этим ответом. Он кивает и улыбается, сонно щуря глаза. — Хорошо. — А ещё, — продолжает Тэхён. Выражение его лица меняется. Он хмурится, будто сомневается в чём-то. Чонгуку кажется, что он хочет оттолкнуть его, но вместо этого теплая ладонь опускается на его щёку, мягко поглаживая. — Ты красивый, Чонгук. Я давно не видел ничего красивого. Чонгук сбит с толку. Он не понимает, что это значит, и пьяное марево в голове не помогает. Но когда он хочет спросить — Тэхён уже отстраняется. — Спокойной ночи. И он уходит. И Чонгук тоже бредёт домой.***
Помимо ужасного похмелья Чонгук просыпается с ещё одним странным чувством — чувством нежной тоски, которое сжимает его сердце каждый раз, когда он вспоминает взгляд Тэхёна, когда его рука коснулась щеки Чонгука. Его часто беспокоила невозможность понять, что на уме у Тэхёна, но теперь он не уверен, что хочет знать. Что он готов. Что действительно может носить в себе человек, веками подвергавшийся мучениям? Веками не видевший красоты и любви? Шестьсот лет в Аду. Если бы Тэхён показал ему свою израненную душу, смог бы Чонгук действительно на это посмотреть? Нашёл бы он сил не отвести взгляд? Поэтому ему приходится столкнуться с этим неожиданным чувством печали и сожаления. Которое исчезает сразу же, как только он приходит на работу и они приступают к новому делу. Потому что Тэхён бесит его. — Ты, блять, издеваешься? — Он преступник! — Ты отправишь парня в Ад за такую мелочь?! — Он разогревал рыбу в офисной микроволновке! В этом по большей части и состоит весь их рабочий процесс: орать друг на друга и время от времени по очереди биться головой о стол. Хотя иногда они легко соглашаются — — Вы кормили бездомных бесплатно каждое воскресенье на средства вашего собственного ресторана, но при этом отправляли фотографии вашего пениса в личные сообщения женщинам, которые этого не просили? — Ну… — сказал тогда этот бородатый парень в футболке Red Hot Chili Peppers. — Триста лет в Аду, — легко решил Тэхён. — И ни дня меньше, — согласился Чонгук. — но всё остальное время это кошмар. Они кричат, спорят почти по любому вопросу, и Чонгуку ещё никогда не было так трудно, неспокойно и весело. Потому что на самом деле он обожает это. Ругаться, но никогда не ссориться по-настоящему. Препираться на обеденном перерыве и кидаться друг в друга скрепками, которые потом по всему офису собирает Намджун. Пить по утрам кофе, вяло перекидываясь упрёками, а вечером вино, лениво растекаясь в обсуждениях об истинной природе добрых дел. (Чонгук верит в альтруизм, Тэхён считает добро эгоистичным). Они не сходятся во мнении по такому огромному количеству вопросов, но это не становится причиной вражды, это становится поводом говорить чаще. Дольше. Слушать. Приближается Рождество, и Чонгук много думает о том, стоит ли ему сделать подарок для Тэхёна. Не будет ли это неуместно: они чуть больше чем коллеги, но вряд ли друзья, возможно, что-то между. Будет ли это иметь хоть какой-то смысл: они жили в разные эпохи, Тэхён никогда не знал духа рождества так, как с детства это впитал Чонгук. Как выбрать подарок: что вообще хотел бы получить человек, умерший в пятнадцатом веке и после попавший в Ад. Чонгук мучает себя переживаниями об этом недели три. Даже Тэхён замечает, что что-то не так, кидает пару вопросительных взглядов, но не спрашивает. Почтительность или безразличие, или что-то между. Агот рассказывает ему, что намечается ежегодная рождественская вечеринка, потому что, Ад это или нет, День Рождения Иисуса никто не может пропустить. И из уважения, Рождественские вечеринки в отличие от типичных вечеринок в Аду включают в себя чуть меньше алкоголя и чуть больше имбирного печенья. И хотя кто-то наверняка дольёт водки в гоголь моголь, в целом катастрофы ожидать не приходится. Последние дела завершают за день до сочельника. Все носятся вокруг как сумасшедшие. Когда Чонгук заглядывает к Намджуну в перерыве, тот сидит закопанный в бумаги, пока телефон разрывается от звонков. У них с Тэхёном тоже завал: они успевают вынести итоговые решения по двум делам, а потом до самого вечера занимаются документацией, заполняя длинные отчёты. — Чем ты собираешься заняться на праздники? — спрашивает Чонгук, когда много часов и кружек кофе спустя они почти заканчивают. — Ничего особенного, — отвечает Тэхён. — Как обычно намечается вечеринка. А ты? Поднимешься наверх? Чонгук пожимает плечами. Он получил приглашение на рождественскую вечеринку в Раю, потому что, в конце концов, он работник Небесной канцелярии. Но он совсем не уверен, что хотел бы пойти. — Вряд ли ты хочешь отмечать Рождество в Аду, да? — Я не знаю. Наверное, я хотел бы остаться здесь. Тэхён отрывается от бумаг на секунду, чтобы кинуть на него смешливый взгляд, приподнимая бровь. — Я просто… Я привык, наверное, — оъясняет Чонгук. — Я никого не знаю в Раю, что мне там делать. Тэхён усмехается, но ничего не говорит. Они продолжают работать в тишине. По офису всё ещё устало таскаются работники, у кофейного аппарата очередь не рассасывается последние часа три. Чонгук мучается и спорит сам с собой ещё пару минут и всё-таки спрашивает: — А ты… Может быть, ты хотел бы провести вместе, эм, сочельник? Он задаёт вопрос, не поднимая головы от документов. Чувствует чужой заинтересованный взгляд и отказывается смотреть в ответ. — Сочельник? Вместе? — уточняет Тэхён. — Ну, знаешь… Я привык проводить это время определенным образом, у людей много новых традиций для Рождества, и я не знаю, как отмечал праздники ты в пятнадцатом веке, но… — Чонгук переводит дыхание, пытаясь справиться с волнением, — но я подумал, может, ты захочешь провести Рождество так, как это делают сейчас? Со мной…? — он осторожно поднимает взгляд. — Ты когда-нибудь смотрел Один дома? Пил глинтвейн? Получал подарки? — Я не… Нет. Тэхён смотрит на него внимательно, осторожно. Он выглядывается в покрасневшее лицо Чонгука так, будто пытается выяснить, что тот задумал. — Я на самом деле люблю Рождество. Но с кем ещё мне его проводить? — тихо заканчивает Чонгук. — Что такое Один дома? — спрашивает Тэхён. Чонгук не сдерживает смешка. — Это фильм. Все смотрят его на Рождество. — Я не очень понимаю всё это, — признается Тэхён. На мгновение — всего лишь на одно короткое мгновение он выглядит уязвимым. Немного запутавшимся и будто смущенным, что не знает глупого рождественского фильма и странных человеческих традиций. — Это нормально, — говорит Чонгук. — Если ты не хочешь… — Мы можем, — перебивает Тэхён. — Просто не ожидай от меня многого… Улыбка сама собой просится на губы. — Я ничего от тебя не ожидаю.***
— Этот ребёнок психопат. Чонгук, раскрасневшийся и захмелевший от глинтвейна, смеётся и решает не возражать. Тэхён не столько впечатлён Одним дома, сколько людьми, которые сделали фильм о ребёнке со склонностью к жестокости и насилию милой праздничной традицией. — Именно такие как этот парень попадают на Седьмой круг, а для людей это символ Рождества? Чонгук не знает, теплеет у него внутри от алкоголя или вида Тэхёна, расположившегося на его диване и ругающегося с телевизором. Всё начиналось хорошо. Сначала они приготовили вместе глинтвейн, и эта часть рождественского духа понравилась Тэхёну, судя по тому, в каком соотношении он решил смешать вино и сок. Но затем настал черёд фильмов, и Тэхён критиковал каждый из них: Отпуск по обмену — слишком романтизировано и сопливо, Гринч похититель Рождества — какой смысл, если он в итоге становится хорошим, Один дома — ну, полная катастрофа. Чонгук пытался спорить, но быстро сдался. Кажется, у него появился его собственный Гринч. Чем пьянее становится Чонгук, тем больше смелости в нём появляется для ещё одного глупого рождественского обычая, совершенно неуместного для этого места и подобравшейся компании, но Чонгуку плевать. Когда на экране начинают бежать титры, он осторожно пихает Тэхёна в голень, привлекая внимание, и пьяно смеется, пытаясь спрятать неловкость. — У меня есть подарок для тебя, — говорит он, наклоняясь и вытаскивая из-под дивана аккуратно упакованный свёрток. Он потратил огромное количество времени, пытаясь найти подходящий подарок, и в итоге пришёл к чему-то очень традиционному, очень обычному и нелепому. Тэхён смотрит заинтересованно. Возможно, немного нетерпеливо. Всегда трудно сказать, что прячется за цепким тяжелым взглядом. Чонгук нервно мнёт уголки бумаги и всё-таки отдаёт её. Тэхён разворачивает свой подарок не спеша, аккуратно обходясь с упаковкой, осторожно развязывая ленточки. И лёгкое недоумение появляется на его лице, когда он видит большой темно-зеленый свитер с некрасивым кривым снеговиком на нём. — Ещё одна традиция, — поясняет Чонгук, внимательно следя за чужой реакцией. — Уродливые свитера. — Я ничего для тебя не подготовил, — говорит Тэхён. — Эм… — Чонгук немного теряется, начинает суетиться, снова лезет под диван и достаёт еще один сверток, в котором оказывается почти такой же свитер красного цвета с упряжкой оленей Санты. — Это нормально, ты не должен был. Поэтому я подготовил свитер и для себя. — И в чём смысл? Мы оба должны надеть эти ужасные свитера? — Ну. Да? В неловкой тишине они натягивают на себя свитера. Тэхён надевает его прямо на свою рубашку, путается в рукавах, возится, и когда он наконец просовывает голову в нужное место, его идеальная укладка растрепана, и волосы падают на глаза. Тревога вдруг оставляет Чонгука. Он не сдерживает улыбки. Тэхён чуть хмурится и приглаживает волосы. — Что? — спрашивает он. — Ничего, — Чонгук пожимает плечами. — В этом весь смысл. Сидеть в уродливых свитерах и пить глинтвейн дальше. Плечи Тэхёна, кажется, опускаются, напряжение уходит. Он фыркает и качает головой. — Люди… странные. — А как отмечали Рождество в твоё время? Титры заканчиваются. Они выключают телевизор, погружая комнату, освещенную теперь только одной гирляндой, в полумрак. Заново наполняют стаканы горячим глинтвеном, от которого разносится острый запах корицы и цитрусов, и устариваются на диване, теснясь на противоположных сторонах, укрывая ноги пледом. Всё так, как бывало на Рождество дома каждый год, когда Чонгук был жив. Воспоминания и алкоголь греют. — Мы не праздновали Рождество, — отвечает Тэхён. — в то время идеологией государства Великий Чосон было конфуцианство, поэтому, как ты понимаешь, это был не наш праздник. — А чем ты занимался? — спрашивает Чонгук. Он снова не может удержать своё любопытство, потому что ему всегда интересно слушать Тэхёна. Обо всём, что с ним случилось, что он видел, что он знал. Тэхён усмехается, щурится, глядя на Чонгука будто с укоризненой, но всё равно отвечает на его вопрос. — Я был военачальником при Седжоне. Походы, войны. Так я и заслужил свою путёвку в Ад. — Ты сожалеешь? — спрашивает Чонгук, и тут же осекается. — Прости, глупый вопрос. — Да, глупый, — говорит Тэхён. Но он не злится, голос такой же тихий, спокойный. — Это просто было такое время. Не то, в которое довелось жить тебе. Чонгук кивает. Он не хочет сказать ещё чего-нибудь лишнего и неуместного, поэтому решает занять свой рот другим и залпом выпивает полкружки глинтвейна. Грудь обжигает теплом, язык сладостью и остротой вина, в голове появляется туман. Он расслабляется, кутается в плед плотнее. Когда Тэхён неожиданно спрашивает: — Кстати, о твоём времени. Расскажи мне о своей жизни. — А? — Да. Ты только и делаешь, что расспрашиваешь меня. Твоя очередь. Чонгук теряется. — Я даже не знаю. Тебе вряд ли будет интересно. Ему кажется, что по сравнению с жизнью и смертью Тэхёна, его история скудна и не интересна. Вряд ли жизнь студента и ангелочка пойдет хоть в какое-нибудь сравнение с жизнью воеводы пятнадцатого века и грешника, но Тэхён смотрит прямо на него серьезным взглядом и говорит: — Мне будет. Расскажи. И у Чонгука нет другого выхода, кроме как рассказать. Про его семью, про ранний развод родителей, его туповатую собаку, которую они забрали из приюта, про то, как он прогуливал уроки физкультуры в школе и с каким трудом ему давалась математика. Про его друзей, про девочку, с которой он впервые поцеловался, как он впервые напился и наблевал на чьи-то туфли. Про университет, про тест по экономике, на который он не дошёл. Про свою маленькую суетливую человеческую жизнь. В какой-то момент он замечает, что Тэхён уложил голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Чонгуку кажется, что тот заснул, поэтому он прекращает говорить, но Тэхён сразу же приоткрывает один глаз, и Чонгук продолжает. Так они проводят следующий час или около того: Тэхён впервые представляется перед ним таким — спокойным, расслабленным. Не скрывается вдруг его усталость, будто многовековая, от всего, что он пережил и через что прошел. Утомленный, он лежит на старом потрепанном диване в уродливом свитере и слушает рассказ мальчишки, который и жизни как следует не знал. Чонгук не замечает, как перестает говорить, начинает дремать и совсем засыпает.***
Рождественская вечеринка совсем другое дело. Много огней, мало алкоголя. Посреди зала стоит огромная ярко украшенная ароматная ель, вокруг которой мягко падает большими хлопьями снег, непонятно откуда появляющийся. Чонгук подносит руку и ловит одну снежинку. Холодная, она быстро тает на его горячей ладони, словно настоящая. Он не находит Тэхёна. Утром Чонгук проснулся на диване всё так же завернутый в плед в полном одиночестве, о том, что ночью он был не один, говорили только две пустые кружки на столе и такой же плед на противоположной стороне дивана. Но Тэхёна уже не было. Наверное, он проснулся раньше и не решил не будить Чонгука. Поэтому он пришёл на вечеринку один, сразу же взял себе полный стакан гоголь моголя, который кто-то всё же немного разбавил виски, и нашёл Агот, которая громко травила шутки в собравшейся вокруг неё компании и расцеловала его в щёки, как только увидела. — Ох, Чонгуки, что-то ты устало выглядишь. Посмотри, какие круги под глазами, — причитает она, вертя его лицо в руках. — Все девять. Чонгук фыркает, отмахиваясь, но не сдерживает смешка. Агот треплет его по волосам и возвращается к рассказам о чём-то, что Чонгук слушает в пол-уха. Он действительно чувствует себя уставшим. Всё-таки работа и жизнь в Аду не даются ему легко. Поэтому он рад быть здесь. Наслаждаться приятной рождественской музыкой, гоголь моголем, о которого он уже начинает немного пошатываться, держаться ближе к Агот, иногда смеясь вместе со всеми над тем, что она говорит, и разглядывать всё вокруг. У одного стола он замечает Дженни и какую-то девушку рядом с ней, которая запихивает в себя один свиной рулетик за другим. Человек пять ходят по залу в костюмах Санты и дарят всем подарки, доставая их из своих больших мешков, и как только люди получают подарки в руки, те превращаются в маленьких крыс прямо у них на ладонях. Чонгук качает головой. Рождество в Аду. Позади себя он слышит смех и очень знакомый голос. Оборачиваясь, он видит Намджуна и Сокджина, которые громко смеются. И Чонгук замечает, что они смеются над Тэхёном. Точнее они смеются над его свитером. Чонгук отходит от Агот, чтобы посмотреть на Тэхёна. Тот стоит, состроив забавное лицо, будто бы возмущенный от того, как над ним смеются, но всё-таки не сдерживает улыбки и смеется тоже, поправляя ворот своего нелепого темно-зеленого свитера. Ноги сами несут его в их сторону. Улыбка на лице Тэхёна не пропадает и не меняется, когда он замечает Чонгука. — Это твоих рук дела? — спрашивает Намджун. — Просто чудесно. Чонгук хочет что-то сказать, улыбнуться, но его вдруг обдаёт жаром, лицо краснеет, и из него вырывается только тихий хриплый вздох. Он смотрит на Сокджина — и да, точно. Сокджин. — О Господи — прости Господи — есть хоть одно место во Вселенной, где никто не хочет моего парня, — ворчит Намджун и тянет Сокджина за руку, уводя подальше. — Пошли, мы уходим. Сокджин смеется и успевает подмигнуть Чонгуку, прежде чем Намджун утаскивает его, продолжая ругаться. Чонгуку требуется сделать ещё несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя и обратить внимание на Тэхёна рядом. — Ты в свитере, — глупо говорит он очевидное. — Ну да, — легко соглашается Тэхён. — Мне нравится. — Правда? — Чонгук скептически приподнимает одну бровь. — Нет, свитер просто ужасный. Но ведь в этом смысл? Чонгук кивает. Это приятно. Это хорошо. — К тому же, мне ещё никогда не дарили подарки на Рождество, — говорит Тэхён. Чонгуку неожиданно хочется что-нибудь сделать. Что-нибудь очень глупое. Человек, проведший почти вечность в Аду, носит подаренный им уродливый свитер, потому что это его самый первый подарок в жизни. Это Тэхён — убийца и грешник, скрытный, снисходительный, немного надменный — и ему никогда не дарили подарков. Сердце Чонгука, вдруг живее чем когда либо, быстро бьётся и болит. — Кто-то подмешал алкоголь в напитки, — говорит он невпопад, не отрывая взгляда от чужих темных глаз. — Разумеется, это же Ад, — отвечает Тэхён. И тоже смотрит ему в глаза. — У меня кружится голова. Отведи меня куда-нибудь. Вот так они сбегают с вечеринки. Выбегают из зала, оставаясь не замеченными, и оказываются в пустом прохладном коридоре, где только отдаленно слышно гул чужих голосов и музыку. Чонгук не знает, о чём думает сейчас Тэхён. Он никогда не знает, о чём тот думает, ему вечности не хватит, чтобы разгадать, что творится в этой голове, и он очень устал мучать себя догадками и предположениями. Поэтому он тянется вперед и впечатывает свои губы в чужие. Потому что какая разница. Что может случиться? Что самое страшное может случиться с тем, кто уже умер? И ему почти не больно и не страшно, когда Тэхён отстраняет его. — Чонгук, — говорит он. Его голос твердый, ровный, и дыхание совсем не сбито в отличие от Чонгука, который почти задыхается. — Ты хорошо об этом подумал? — вдруг спрашивает Тэхён. Чонгук моргает. Он облизывает горящие огнем губы и пытается сфокусировать расплывающийся взгляд на чужом лице. Хорошо ли он подумал? — Я вообще не думал, — вырывается из него. — Заткнись и поцелуй меня. Но Тэхён не двигается. Его взгляд припечатывает Чонгука к месту. Он не знает, чего ожидать, поэтому на всякий случай ожидает всего и сразу — и всё равно оказывается не готов, когда сильные руки толкают его, и его спина ударяется о стену, а сверху нависает Тэхён, неожиданно большой, мрачный, опаляющий его шею горячим дыханием. — Ты пожалеешь об этом, ангелочек, — говорит он. И наконец целует. Тэхён не церемонится. Он хватает Чонгука за талию одной рукой, держит его крепко, прижимает к себе ближе, теснее. Горячей ладонью обхватывает шею, надавливая, прогибая. Тэхён, казавшийся всегда отстранённым, оказывается жадным, нетерпеливым и неожиданно отзывчивым. Он ловит каждый стон и рваный вздох, срывающиеся с губ Чонгука, ведет ладонью вслед за дрожью, проходящей по его спине, и берёт чужую ладонь в свою, когда Чонгук скулит и царапает его руку, ища поддержки. Но всё-таки Тэхён именно такой, каким Чонгук и ожидал его увидеть. Он — это буря, затаившийся шторм, настигший после долгого напряженного затишься. Чонгук в самом эпицентре, и он наслаждается каждой секундой. Тэхён разрушит его, а потом соберёт заново, чтобы повторить всё ещё раз, и ещё, и ещё. И, может быть, Чонгук бы испугался, но на Тэхёне уродливый тёмно-зеленый свитер с кривым снеговиком, и каким-то шестым чувством, Чонгук знает, что он в безопасности. Он не пожалеет.***
Такое дело, но в Аду обожают вечеринки. Это неудивительно, учитывая постоянные переработки, тяжелый график и тяжелые условия труда. Рождественская вечеринка проходит, за ней быстро пролетают несколько дней в праздничной атмосфере и похмелье, и вот уже приходит время вечеринки по случаю Нового Года. Это последний праздник перед недолгими выходными, а затем заново начинаются рабочие будни, поэтому ничего хорошего ожидать от вечера не приходится. Но это нормально. Чонгук готов пить виски и целоваться. Он проводит весь вечер, прилипший к Тэхёну, и не может убрать глупую улыбку с лица. Люди, подходящие к ним, в основном чтобы переброситься парочкой слов с Тэхёном, смотрят на них слегка удивленно, но Тэхён ничего не говорит, не объясняется и не показывает ни капли смущения от того, как его рука лежит на талии Чонгука, будто так и надо. Чонгук же прячет покрасневшее лицо на его плече и терпит незлые насмешки от Тэхёна за это. Намджун подлетает к ним уже изрядно пьяный в расстегнутой на три верхних пуговицы рубашке и сразу же начинает жаловаться. — Там какой-то парень снял штаны, потому что постоял три минуты рядом с Сокджином, — говорит он, взмахивая руками так, что вино из его бокала выплескивается. — О чём я думал, когда влюбился в Похоть? — Я тебя предупреждал, помнишь, — говорит Тэхён. Намджун морщится, отмахиваясь. — Даже не начинай… — А я тебе говорил, — давит Тэхён. Чонгук смеётся, наблюдая за их небольшой перепалкой. Пока они продолжают спорить, он оглядывается по сторонам и замечает Сану, которая стоит у бара в длинном черном платье, открывающем её красивые плечи, и видимо ждёт свой коктейль. Он дожидается, пока она заметит его тоже, и машет ей, широко улыбаясь, и она отвечает ему тем же, даря улыбку. Намджун с Тэхёном вдруг замолкают. — Ты знаешь Сану? — подозрительно спрашивает Намджун, поглядвая в сторону бара. — Ну да, — отвечает Чонгук. Он растерянно оглядывается на Тэхёна, но тот смотрит на него с таким же недоуменным выражением лица, как и Намджун. — Мы познакомились в мой первый день здесь. А что такое? Она мне нравится, она хорошая. Тэхён присвистывает. — Ну ничего себе, малыш. — Что? Что не так? Намджун качает головой, усмехаясь. — Да уж, Чонгуки, — говорит он. — Как ты мог говорить, что тебе нет места в Аду, если ты умудрился подружиться с Сатаной? — Что? Чонгук вертит головой между Тэхёном и Намджуном, снова смотрит в сторону Саны, которая вежливо благодарит бармена за коктейль, и снова спрашивает: — Что? Сатана? Правда? Но ему не нужно слышать ответ. Достаточно того, как вдруг выпрямляются спины Намджуна и Тэхёна, почтительные улыбки приклеиваются к их лицам, и они склоняются в легком поклоне, когда мимо них проходит Сана. Чонгук только пораженно смотрит ей вслед и отмирает, когда над ухом раздаётся низкий смех. — Чонгук, ты нечто. — Но я не понимаю, подожди — Но ему не отвечают, потому что начинается обратный отсчёт. Вокруг поднимается шум, люди суетятся, умолкает музыка, и мягкие теплые руки обхватывают его под подбородком и приподнимают его лицо. Он сталкивается с веселыми глазами Тэхёна, морщинки собираются в уголках его век от того, как он улыбается. И все вопросы и тревоги оставляют Чонгука, и он улыбается тоже. Он не слышит весь отсчёт, слышит только последнию цифру — один! — и его целуют. Посреди криков, фейерверков и звуков вылетающих пробок шампанского они целуются, целуются, и целуются. Вот так Чонгук встречает свой первый Новый Год в Аду. Вот так он находит любовь, и друзей, и целую новую жизнь там, где совсем этого не ожидал. Там, где он может поступать, как чувствует нужным, и быть тем, кем ему хочется, потому что, видимо, единственное место, где тебя принимают таким, какой ты есть, это Ад. Что ж. Он не жалуется.