Маленькие тайночки и их последствия

Морщусь, передергивая лопатками, чтобы холодная от стекающей с волос воды ткань рубашки отлепилась от них. Ненавижу это. Еще только сквозняка для полной гаммы ощущений не хватало. Ненавижу, когда кожа покрывается противными, липкими мурашками и они дрейфуют по моей спине, перекатываясь то и дело на ребра. Бр-р… Полотенце отсырело и было безжалостно отброшено куда-то за кресло, в котором я и устроился, скрестив ноги. Зеваю и думаю спуститься за очередной порцией черного и бодрящего. Спать безумно хочется, но курсовая такая курсовая. Как и год назад, подкралась незаметно, блин. И два года назад. И два с половиной. И три. Вздыхаю, откидываясь, ладонью растирая шею. Даже холодный душ ни черта не помог. Как вырубало, так и вырубает. Таки подорвавшись, тащу свою тушку вниз за кофе. Выползаю в коридор и едва сдерживаю улыбку. Рин, пользуясь отсутствием «братика», притащил домой Казуи. Своего «репетитора» по какой-то невнятной херне, название которой я даже не потрудился запомнить. А зачем, собственно? Что они репетируют за плотно захлопнутой дверью – я и так прекрасно слышу через тонкие стенки. Слушаю и нервно улыбаюсь. Бедный Рин… Мы-то никогда не были такими тихими. И не пытались даже. Стыдно даже немного, но… Будем считать, что я компенсирую хреновую звукоизоляцию понимающим молчанием. Этот Казуи – парень вроде бы неплохой, но неизвестно, какой может быть реакция нашего старшенького. Точнее, слишком хорошо известно. Вот пока и помалкиваем оба, что не так уж и сложно, учитывая, что особы царственных кровей сейчас в нашем скромном обиталище нет. Почти неделю назад свалил в командировку в какой-то дальний филиал компании на севере страны. У них там что, больше бумажки перебирать и чертежи чертить некому? Ну ладно, это мне хочется верить в это. Очень хочется. Как бы то ни было, сейчас я вынужден торчать в четырех стенах в гордом одиночестве. Даже Кейске, умудрившийся сломать ногу, навернувшись с вполне благонадежного с виду крылечка, отлеживается дома под присмотром невесть откуда взявшейся ретивой девицы с потока. Эта же самая девица выставила меня за порог, когда я рыпнулся было навестить раненого друга. Выставила под извиняющиеся улыбки этого полураздетого гада. Даже странно как-то. Стоило моей самовлюбленной сволочи укатить, как все вокруг вдруг решили поиграть в кроликов в период размножения. Пальцы задумчиво оглаживают гладкие перила. Спускаюсь вниз. Привычно темно в прихожей. И привычно, просто до боли знакомо терпко пахнет потертой кожей, мускусом и старой древесиной. Еще дождем. Улыбаясь, замираю посреди лестницы. Замираю, чтобы, прикрыв глаза, на секунду сорваться вниз, прямо в уютный мрак, охвативший нижние ступеньки и входную дверь. Срываюсь, чтобы, как ступни коснутся ковролина, меня бесцеремонно сгребли в охапку, а ладони вцепились в гладкую кожу мокрого плаща. Холодный. Снова покрываюсь мурашками. Сдавленно хихикаю, пока он губами на ощупь тюкается в мою ключицу, носом отодвигая мешающий воротник расстегнутой рубашки. – Ты снова наебал меня, говнюк, – проговариваю тихонько, шепотом, попутно ероша и без того в беспорядке торчащие волосы. Так… привычно уже стало. Усмехается, а пальцы, затянутые в перчатки, шарят по моей спине, забираясь под отсыревшую ткань. Выгибаюсь, словно в попытке избежать прикосновений, а на деле лишь придвигаюсь ближе, вплотную, уходя от ладони и прижимаясь грудью. Кусает совсем не больно, едва царапая кожу зубами, кусает и тут же прижимается губами на сантиметр выше, под подбородком. После, дернувшись, порывисто лижет в губы. Едва-едва прикасаясь к ним языком. Пытаюсь нащупать выключатель и выдернуть нас обоих из такой осязаемой сейчас темноты, но моя кисть оказывается перехвачена. Мгновение – и рука заломлена за спину, а я распластан по стене. Терпимо. Щерюсь, как умалишенный, не в силах просто перестать растягивать губы в улыбке. Шквал эмоций. Адская смесь ощущений. Всего-всего… Безумно нравится. Нравится то самое урчащее, словно сытый кот, чувство, когда ты дышишь мне в затылок и свободной рукой скорее стискиваешь поперек ребер, чем обнимаешь. До колких импульсов под кожей. Прижимается к моей спине, и тонкая рубашка становится еще мокрее. Шиплю, выбиваюсь, кручусь в его руках и принимаюсь стаскивать и без дождевых капель тяжелый плащ. Падает на пол. Снова целует. Стараясь не отвлекаться, ловко расстегиваю пару пуговиц на его рубашке, выдергиваю из шлевок ремень. Отступает назад и, ломая задники, скидывает туфли. Ухмыляюсь и пячусь в гостиную. В гостиную, где темно, уютно и абсолютно не скрипит совсем новый диван. Наступает, закатывая рукава. О, этот вкус, ни с чем не сравнимый, терпкий, оседающий на губах. Само предвкушение. И в алых глазах плещется оно же. Концентрат. Неуклюже натыкаюсь на лестницу и, инстинктивно обернувшись, бросаю беглый взгляд наверх. На тусклую полосу света, которая пробивается из-под двери Рина. Упс… Какой большой может быть «упс». Прикусываю губу и запоздало оборачиваюсь. Уже пойман. Ладони сжимают бедра, а тонкие покрасневшие губы прижимаются к шее, присасываются к ней, словно ты заправский вампир, а никак не человек. Холодит даже в венах. Истомой. Я действительно скучал. Но… снова бросаю взгляд вверх. Кому из нас нужны лишние неприятности? Утащить этого упыря в комнату – и дело с концом, а там уж Рин как-нибудь сплавит свой билет-в-мир-познаний. И неизвестно еще, что сложнее: сделать так, чтобы Шики ничего не заметил, или же самим остаться неуслышанными. – Погоди… – шепчу скомкано, сдавленно, покусывая губы. Шепчу, скорее даже надеясь остаться неуслышанным. Шепчу, спешно плавясь там, где меня касаются холодные гладкие перчатки. – Погоди… – хрипло повторяю, в который раз перехватывая чужие кисти, и, вместо того чтобы оттолкнуть их, вывернуться и свалить наверх, бездумно сжимаю тонкие запястья пальцами. Отлепляю от себя, тяну наверх и, помедлив, обреченно понимаю, что сейчас в чертовом полумраке гостиной не могу придумать ничего лучше, чем стянуть их. Справляюсь достаточно быстро. Ухмыляешься. Рывком хватаю за ворот отсыревшей, наглухо застегнутой рубашки, тяну к себе… или же сам неосознанно подаюсь вперед. Не разобрать. Только алое марево напротив. Алое плещется в прищуренных глазах напротив. И не устоять, но только мгновение – и сразу наверх. Что случится за жалкий десяток секунд? Прикусывает губу. Фыркаю и охотно ведусь на такую простенькую провокацию. Порывисто вперед… Твои губы. Целовать жадно, сумбурно и больно. Кусать и тут же подставляться под твои зубы. Целовать, сплетая язык с твоим, и позорно быстро начать задыхаться. Задыхаться оттого даже, что ты просто хватаешь меня в охапку и, больно сжав ребра, толкаешь назад, чтобы ловко усадить на старый стол. И, не дав опомниться, с силой стиснуть мои бедра, закидывая их на себя. Дергаешь, и я едва не падаю назад. Локтями опираясь о столешницу. Не тут, нельзя. Губами по подбородку, требовательно впиться в шею. Выгибаюсь. Стягиваешь рубашку, оголяя плечи. Пальцами левой руки нетерпеливо дергаешь замок на ширинке. Пуговицы уже нет – тихонько лязгнула где-то на полу. Придерживаешь за поясницу. Цепляюсь за твои плечи, приподнимаясь… Стаскиваешь потертые джинсы вместе с боксерами. Отбрасываешь назад скомканным куском ткани, снова отпускаешь, отстраняешься и, развязно ухмыльнувшись, неторопливо, демонстративно скорее даже, вытаскиваешь запонки из петлиц на манжетах. Тоже на пол. Верно, к чертям прелюдии. Для медленного, коматозного секса есть утро. Закатываешь рукава, после – тугой воротничок. Пара пуговиц вниз, обнажая гладкую белую кожу. Криво лыблюсь, облизывая губы, и уже с тонким налетом предвкушения думаю о том, как, должно быть, больно сейчас будет, но тугой щелчок в голове тут же ехидненько напоминает мне о Рине. И если бы только о Рине… А длинные пальцы уже на пояснице. Другая ладонь примостилась на моем бедре, отводит его чуть в сторону, раздвигая ноги. Пересаживает ближе, к краю, и я, вместо того чтобы обхватить коленями его бока, толкаю в грудь. Удивленно вскинутая бровь в ответ. Ну да, когда это я отказывался раздвигать ноги? Fuck! Прекрасно, блять, Акира, безотказная маленькая шлю… – И как это понимать? – Как нежелание трахаться, может быть? Первое, что пришло мне в голову. Первое и, очевидно, бредовое. Не хочу я, конечно… И стоит у меня так, что можно гвозди забивать, исключительно из чувства… Эм… Патриотизма? Господи, какой же я… идиот. Идиот… А ты снова рядом, нависаешь, больно вцепившись в голову. Нависаешь, с силой дернув назад, выгибая мою шею. Губами по бьющейся жилке под кожей. Прикусываешь. Шепчешь, прикусывая мочку, и меня откровенно ведет от этого шепота и незначительной тянущей боли. И внизу живота горит, разумеется. Там твои пальцы. Едва касаются головки, легонько трут ее… – В чем дело, Акира? Неожиданно, почти врасплох. Слишком громко на фоне моего сбившегося дыхания. И то теперь оглушительно кажется. А пальцы сами сжимают его плечи, теребят сырую ткань рубашки. А сам горячий… – Акира? Выдох. – Давай не здесь. Три слова. Выдавить из себя не так-то просто, когда думать выходит только о холодной полоске металла на бляшке твоего ремня, который то и дело касается моего живота. Очень близко. Не отвечаешь, только медленно, с явным удовольствием, кусаешь снова, за ухом, языком очерчиваешь его контуры. Выступающим пунктиром фактурных мурашек. Молния на секунду освещает вспышкой древнего полароида. – Стой, да стой же ты… – как помешанный шепчу, но вместо того, чтобы хорошенько вмазать и гордо удалиться, лишь сильнее комкаю его рубашку. Тяну на себя. Медленно, не торопясь ласкает, покусывает шею и ключицы, должно быть, принимая мое «сопротивление» за новую игру. Медленно и сладко заставить, расплавить до состояния воска и взять. Взять… Возьми… Собираюсь было наскрести еще немного решимости, как наверху, на втором этаже, хлопает дверь. Скрипят половицы, после – лестница. Тебе наплевать, ты не хочешь прерывать начатое занятие. Спиной к дверному проему. Две пары ног. Шаги замирают в паре метров от нас, аккурат с дверным проемом. Замираешь, перестав терзать меня отнюдь не нежными прикосновениями губ. Вслушиваешься, но слишком невнимателен, рассредоточен сейчас. Смотришь, кажется, куда-то поверх моей головы. Но я-то вижу, вижу из-за твоего плеча Рина и его взъерошенного темноволосого спутника. Вижу, как округляются голубые глаза, как он сглатывает и осторожно пятится назад. Пятится, утягивая и Казуи за запястье. К двери. Выпрямляешься, дергаешься вправо, поворачиваешься, и… останавливаю тебя. Назад к себе, рывком. Словно намотав ткань рубашки на сжатые кулаки. Беглый взгляд. Алые угли, опухшие губы и… Приподнявшись, делаю то, чего мне так сейчас хочется. Набрасываюсь, кусаюсь, почти не соображаю. Почти… Только чувствую, как жесткая столешница бьет по лопаткам, как затылок отзывается тупой вспышкой. Судорожно шарю ладонями по твоей спине, как в тумане цепляюсь пальцами за ремень. Тут же отталкиваешь их, справляешься с застежкой сам и, приспустив узкие брюки, снова дергаешь меня к краю. Тут же жмурюсь. Жмурюсь, предвкушая волну боли. Сейчас, вот сейчас… Подаешься вперед, прикасаешься головкой к моей заднице. Сейчас… Вот сейчас… Давай уже! Медленно толкаешься, втискиваешься в меня, но все равно тягуче больно. Больно так, что нахлынувшее предвкушение вкупе с возбуждением, смешиваясь с этой болью, становится куда более… концентрированным. Я же знаю, как оно будет дальше. Как блядски охренительно мне с тобой будет. Выгибаюсь, бедра выше. Некуда девать руки. Медленно, раскачивая стол. Туда-обратно. Больше и больше во мне. Не касаясь члена, только придерживая, стиснув, опираясь на колено. Закрываешь глаза. Новая вспышка совсем близко. Раскат грома. Оглушает хлынувшей стеной ливня за тонкой перегородкой оконного стекла. Резонирует, тихонько звенит и… Мой резкий, вызванный смесью боли и пока еще слабой вспышкой наслаждения стон отлично сочетается с этим звуком. Скрип стола, как реприза… новый такт. Быстрее. Как всегда. Осторожность, замешанная на желании тянуть все это подольше. Ты не боишься навредить. Отнюдь. Больше синяков и кровавых росчерков. Я же твой. Больше унизительных меток. Уже совсем хорошо, только тянет в паху, тянет и требует внимания. Тянусь к себе было, но отталкиваешь мои пальцы, не позволяешь. Рывок вперед! Чувствую сразу всего внутри: как ты жмешь, давишь; как головка, легонько двигаясь, трется о чувствительный бугорок. Трется, почти не нажимает. Закидываешь мою ногу на плечо, резко нагнувшись и изменив угол, и я, кажется, мог бы захлебнуться этой вспышкой. Ничтожно мало и росчерком плакатной гуаши одуряюще много, плещется через край. Плещется и оседает тягучими каплями концентрированного удовольствия. И плевать на резкий контраст с тупой болью. Добавляет остроты. Четкости. Быстрее, быстрее, быстрее! Теперь не сдерживаясь, склонившись так, что мой член головкой трется о твой плоский живот. Трется и оставляет на нем прозрачные разводы смазки. Ломает. Выкручивает жилы и тянет мышцы. Простое «хорошо» грозится стать грандиозным «восхитительно». Меняет оттенок на новый… Густой и вкусный. Судорожно находишь мои пальцы и стискиваешь. Стискиваешь так, что чуть сильнее – и захрустят острые осколки костей. Распластан по столу. Придавлен твоим телом. Так и надо. Да! Только так. Почти не выходишь из меня, стараешься вбиться еще глубже, взять как можно больше. Рывками. Хрипишь. И мне еще немного, чтобы тугой узел внизу живота наконец-то развязался и буквально выпотрошил меня. Поджимаются пальцы ног – судорога! Оно, наконец-то. Напополам разрывает, мучает одним-единственным мигом развязки. Кишки в узел. Безумно охренительно и феерично. А еще мокро. Мокро между бедрами. Громко от задушенных вздохов. Терпко от привкуса крови на искусанных губах. Легко, потому что ты оседаешь на пол. Скатываюсь со стола и неуклюже приземляюсь на четвереньки, падаю почти. Поясницу сковывает. Больнее будет. Утром. Но кому есть дело, если у нас впереди несколько офигительно долгих, пропитанных твоим запахом часов? *** Сдохнуть, да-да. Прямо сейчас. Или, кто-нибудь, одолжите мне напильник, я буду шлифовать им передние зубы, стирая эмаль. Может, тогда хоть как-нибудь отвлекусь от этой чертовски неприятной, жрущей мою поясницу и все, что растет рядом с ней, боли. И утро… Ненавижу утро. Пусть уже давно за полдень, и я, забив на пары, только-только сполз вниз, на кухню. Только вот на большее не осталось сил. Развалиться на части и сдохнуть. Да-да. Шаги на лестнице. Морщусь и, стараясь не слететь со стула, придаю тушке относительно вертикальное положение. И плевать на то, что приходится подпереть голову кулаком, чтобы удержать ее. Легкая поступь. Рин. Следом за ним еще пара ног. Казуи? Вкрадчиво, почти над ухом: – Плохо себя чувствуешь, мышка? Угу, как же, Казуи… Мог бы и не интересоваться, с кучей язвительных интонаций и наверняка еще и пачкой заготовленных издевок. Ответ не заставляет себя долго ждать: – Чтоб ты сдох. Отмахиваюсь от него и тут же падаю назад, на столешницу, опершись подбородком на сцепленные в замок руки. Усмешка где-то справа. Рин падает на противоположный стул, но, взглянув на мою перекошенную морду, закатывает глаза и милостиво подрывается налить мне кофе. Еще бы… Кто, как не этот хренов мелкий конспиратор, виноват в моих страданиях? Отчего-то не хочется думать о том, что, даже не будь Рина, пострадать бы мне все равно пришлось. Нет, нет-нет. Я не виноват. Это все полярные пингвины. Кружка дымящегося напитка опускается на стол прямо передо мной. Порываюсь даже выдавить кислое «спасибо», как вниманием Рина целиком и полностью завладел звонок в дверь. Ну еще бы… – Мог бы так резко не вскакивать, шортики порвутся… – бурчу себе под нос, а Шики только невнятно хмыкает рядом. Поворачиваю голову в его сторону и, удовлетворенно отметив, что фиолетовые засосы все же видно из-под высокого воротника водолазки, снова принимаю позу подыхающего распиздяя. Рин возвращается спустя пару минут вместе с Казуи, разумеется. Надо отдать ему должное – смелый парень. Остальных знакомых мальчишки до укакашки пугал один только недобрый прищур алых глаз. А этот ничего так, мне даже нравится. Сдержанно кивает в знак приветствия и неловко улыбается мне. Хмыкаю в ответ. Ну да, как же – о, этот неловкий момент. Только вот у меня нет никакого настроения краснеть и прятать глазки. В самом деле, можно подумать, первый раз спалили с голой задницей верхом на брате. Почти верхом. Ну да фиг с ним. Наплевать. Рин переходит на торопливый треп. Кажется, что-то там о ньютонах или около того. В пол-уха слушаю, постепенно расплываясь все больше и больше. Ньютоны, нейроны, нейтроны… Тянусь к кружке и отхлебываю порядком остывший кофе. – И давно вы трахаетесь? Давлюсь. Сладкая коричневая жидкость, запах которой отдаленно напоминает арабику, едва ли не выливается через нос. Рывком поворачиваюсь к источнику голоса. Невозмутим как ледяная глыба. Сидит себе, щурится, не сводя насмешливого взгляда с Казуи. Да блять, как?! Когда?! Рин меняет цвета как светофор. От пунцового до синюшно-зеленоватого оттенка. Сейчас станет совсем бледным и… Выпучив и без того не маленькие глазенки, заходится воплем, самым что ни на есть натуральным девчачьим визгом, только вот верещит он явно на меня: – Да я же просил, твою мать! И, спрыгнув с высокого стула, топая и гневно задирая худые коленки, вышагивает из кухни. Да-бля-господи-ты-боже-мой… Почему все мне? Ну почему?.. Выдыхаю и медленно, очень медленно перевожу взгляд на Шики. Хмыкает в кружку и выглядит донельзя довольным собой. Вскидываю брови. – Ну? Просто уходит, отставив кружку. Ну уж… Ну уж хрен! Сжав зубы и старательно не обращая внимания на премерзкую боль, подрываюсь следом и догоняю уже в гостиной, прямо у того самого стола. Хватаю за предплечье. – Эй! Перехватывает кисть и, ловко заломив, толкает меня к столешнице. Прижимает весом своего тела сзади. – Да что ты?!.. Возмущенный вопль гаснет почти тут же, потому что он хватает меня за волосы и заставляет поднять голову. Поднять голову и наконец-то заметить стеклянную дверцу шкафа за тем самым столом. Зеркальную, сука, дверцу. Поджимаю губы и закрываю глаза, тихонько переживая приступ просто нечеловеческого раздражения. Ненавижу, скотина, просто ненавижу.