Говорить и слушать

Пенапью - маленькая божья пташка - кажется, понимает его лучше всех. Вне дворца советчиков много, внутри - только больше. Кажется, каждый знает лучше Патрика, как управлять свалившимся на него королевством. Тем труднее, что сам новоявленный господин король не может с ними спорить - писать критичные песенки, конечно, дело интересное, но попробуй-ка сам разберись во всех этих сложностях законодательства и правилах управления, старом и новом церемониале, тонкостях, которым учатся годами под руководством мудрых наставников. У Теодора хотя бы канцлер был, у его преемника и того не имеется. Только страна, полная счастливых людей, которых, тем не менее, вот-вот разберёт недовольство из-за того, что в отлаженную машину управления всеми и всем попал камешек, из-за которого оказавшийся чувствительным аппарат незамедлительно полетел в тартарары; Канцлер много плохого сделал, но не зря он сухо смеялся, скрывая обиду, что чернь, мол, не видит дальше собственного носа. Теперь, раз можно больше не бояться, возмущения никто не скроет. Народ вечно поить пивом и кормить цветастыми заявлениями нельзя, даже если это кажется самым простым и правильным. Советчиков много - а ты поди разбери, кого из них слушать. Патрик, к счастью, образованием не обделён, да и к тому же, он так много читал, что книги подчас заменяли ему еду, сон и все прочие простые радости. Он идёт от обратного - стало быть, ищет того, кто сможет выслушать его. Пенапью среди таких людей - первый кандидат. Принц иной страны? Ну да и бог с ним! Мир, более того, союз теперь, конечно, обязателен, пусть он и не будет скреплён помолвкой, да к тому же, сложно поверить, что это дитя хоть кому-то может причинить вред. Тем более, он и сложных, заумных слов понять не в силах, просит выражаться в более простых выражениях с трогательной и смешной улыбкой - так смотреть бы соседскому мальчишке или дружелюбному псу, но не наследнику могущественной державы. Он и вправду чем-то напоминает странную зверюшку – всё понимает сердцем прежде, чем осмыслит по-человечески. Слушает, не перебивает и совсем никуда не торопится - жутковато ему одному пускаться в обратный путь, да и, кажется, не очень хочется. Пенапью сетует, конечно, что без отца с матерью справиться сложновато, но, если нужно, всё он умеет сам. Самое главное - выслушать и подбодрить, а Патрику сейчас вроде как ничего иного не требуется. Больше всех советников ему, по правде говоря, нужен верный друг. Даже новообретённый голос подводит ещё иногда, особенно в минуты волнения, а уж о прочих и говорить нечего. Разочарование в первой любви делает человека ужасно подозрительным - но новый король это не сам придумал, а в голове фраза звучит почему-то голосом канцлера. Неправдоподобные бредни; прежняя правящая семья (всё ещё его семья - ну так он навестит их однажды, когда боль немного утихнет) была сослана на окраину королевства, а Альбину Патрик поспешил посадить в карету едва ли не первой, старательно не глядя ни в умильные глазки, ни на потёкшую тушь - чтобы не передумать, ведь он и лишённый голоса был достаточно зорок, чтобы видеть, кому посвящает стихи; просто люди так устроены, что редко бросают дела, за которые берутся столь основательно. Подумать только, от каких ужасных глупостей спас его случай... Судьба вообще оказалась к немому сироте на редкость благосклонна, вот и звёзды пророчат долгую жизнь, говорят, но чем она длиннее, по правде, тем больше над ней следует потрудиться. У Патрика теперь вместо тесной комнатушки просторный кабинет, но он всё равно предпочитает заниматься делами в библиотеке. Прихватывает с собой Пенапью, свечи и свитки, запирает тяжёлые двери, наслаждается даже запахом пыли и старых страниц. Здесь прошло его детство - среди тяжеленных томов, верить которым, как оказалось, можно далеко не во всём, и жадного желания узнать больше, уйти дальше. Этот покой, полный смутных мечтаний и никому не видимых душевных порывов, редко нарушали гости - кроме Патрика в библиотеке любил сидеть разве что господин канцлер. Ему собственный кабинет будто тоже давил на плечи - пугавшие весь честной народ приказы (и те, другие, спасавшие жизни и поднимавшие страну) зачастую проговаривались обрывистым шёпотом в извечном уютном полумраке упитанным, словно придворные (да и сам король), энциклопедиям и роскошно иллюстрированным балладам. Немой воспитанник благородной правительницы тоже слушал - затаившись, сдерживая дыхание, вжавшись в просветы среди книг так, что на щеках оставались оттиски переплётов и уголков. Что он так стремился увидеть - самому непонятно; уж не худощавую же, вопреки восхитительной придворной диете, фигуру канцлера? Патрику есть вместе со всеми не дозволялось. Второе лицо в государстве этакую привилегию тоже частенько не использовало. Они оставались вдвоём, разделённые стеллажами надёжней, чем стенами; позже юноша на каждый зачитанный вслух приказ не медлил со стишком - случалось, что песня уже была готова, а выпуск королевского указа откладывался, а то и вовсе отменялся. Поэзия рефлекторного желания ответить ударом на удар, известного каждой твари Божьей, будь она сколь угодно порядочна и послушна, кротка, полна любви к всему сущему. Патрик, наверное, никогда полностью не забывал, что случилось, просто сказать не мог, расспросить - разве что слушать шёпот себе под нос, украдкой позже пролистывать те же книги, что и господин канцлер, пытаясь найти привлёкшие его внимание страницы, следуя за ним мыслью с верностью пса. Это пригождается лишь теперь; лучше поздно, чем никогда. И разговаривая с то и дело задрёмывающим Пенапью, Патрик впервые задумывается, точно от сна очнувшись: канцлер, чего ради вы каждый черновик с усердием зачитывали вслух? Неужели вы не знали, что вас отчаянно подслушивает истосковавшийся по речи человеческой, у него отнятой, маленький ребёнок и упрямый юноша? К тому же, настолько не умеющий прятаться, что о его симпатиях и стихах знал каждый во дворце... Неужели вы и это предвидели, господин канцлер? Не потому ли с решимостью тяжело гружёного памятью и усталостью судна шли на дно? Голос есть, но спросить уже не у кого. Теперь только проговаривать, подражая чужой привычке, каждую мысль. И восхитительно легко разбираться в букве закона.