Take me home

Шотландия спит, издавая отвратительные звуки. Нет, честно, без виски это просто не вынести. Лоркан радуется, что захватил бутылку с собой. Ночная трасса, по счастью, безлюдна - а то машину то и дело кидает из одной стороны в другую; водитель не так уж пьян, ему просто смертельно скучно, вот он и заваливает резко руль туда-сюда, в зеркало наблюдая за тем, как на заднем сиденье мужественные коленки, почти трогательно торчащие из-под смявшегося килта, шатает в соответствии с мимолётной прихотью руки, совершающей вращение колеса. То ли какая-то извращённая метафора жизни, то ли современный способ магической манипуляции, который когда-нибудь с успехом заменит кукол вуду, "империус" и нити марионеток. Скотт на качку никак не реагирует - во-первых, ему доводилось пиратствовать, во-вторых, он измотан и пьян. Если бы Ирландия ещё помнил слово "жалость", он бы, может, и перестал. Тяжело вырулил бы к обочине, заглушил мотор и только смотрел бы, как брат, находящийся в состоянии войны с собственной грудной клеткой, хрипло, болезненно дышит, плотный, тяжёлый, громоздкий, свернувшись в тугой комок надежд и кошмаров, слишком часто оказывающихся одним и тем же. И было бы всё это так спокойно, что совсем на них не похоже - поэтому Лоркан ненадолго бросает руль совсем, делая ещё один глоток, и машина чуть было не улетает в пропасть. Килт Шотландии при этом задирается, как юбчонка слишком усердной чирлидерши, и, разумеется, становится видно, что традиций он придерживается основательно. Хотя бы в этом. Может ли страна отморозить столь жизненно необходимую часть тела? Насовсем? Не то чтобы в машине очень холодно, но за окном всё-таки сентябрь, и Ирландия всё чаще оглядывается назад, всё меньше следя за дорогой. В салоне светло, только когда мимо пролетают фонари, но всё равно кажется, что можно разглядеть каждый тёмно-рыжий, почти бурый волосок у Скотта в паху. Интересно, жёсткие или мягкие? Лоркан касается их не так уж редко, но всегда забывает. Бросая короткий, ленивый взгляд на развалившееся за лобовым шоссе (мрачное, сельское, но, вроде, без крутых поворотов), он всё-таки отрывает ладонь от руля и тянется, неудобно вывернув предплечье, чтобы проверить любые возможные и невозможные догадки. - Ебать, - сонно, почти жалобно тянет Шотландия, но это явно не похоже на просьбу. Точнее, напоминает просьбу совсем не о том, а жаль - пальцы рефлекторно смыкаются на члене, владелец которого морщится, словно от удара, всё ещё не открывая глаза, и стонет: - У тебя такие холодные руки... - Или ты просто слишком горячий, - вворачивает Ирландия, но от тонкого флирта сейчас смысла никакого - Скотт снова стенает, словно неупокоенный дух в старом особняке, и обхватывает голову, мгновенно становясь похожим то ли на героя картины, то ли на индийскую обезьянку. Но уши всё-таки закрывает неплотно - и тут же одной ладонью тянется накрыть чужое запястье. Он и вправду какой-то лихорадочно жаркий - это как раз вполне объяснимо, учитывая, какая сейчас ночь. Будь они ещё юными, дикими и счастливыми, им бы кружила головы близость осеннего равноденствия. И всё равно, Шотландия на заднем сидении сейчас кажется чем-то мифическим вроде запутавшейся в сетях русалки или рухнувшего с пробитым крылом дракона. Когда они вершат историю, они всегда ощущаются по-другому. Лоркан помнит себя таким - это было совсем недавно; а брата - нет, давно уже нет. Не просто контраст по типу замёрзшие руки - горячий пах; разница между бурлением перемен и спокойным течением повседневной жизни. - Мы выиграли? - так и не открывает глаза, но за веками не спрячешься ни от чего и всё равно будешь призван к ответу. Ирландия знает: этот вопрос полон и надежды, и боязни; может успокоить, поглаживая, пусть даже не там, где стоило бы, напрасно ожидая недвусмысленной реакции. - Утро ещё не настало. - Ночь темнее всего перед самым рассветом, так они говорят? - окончательно расслабившись, словно разом выдохнув весь кислород, внутренности и кости, Скотт обмякает и потихоньку сверкает распахнувшимися глазами в потолок. Два потерянных нефрита из сокровищницы старых вождей... Лоркан всё-таки убирает ладонь и возвращает её на руль, пытается смотреть на дорогу и не моргать, но хватает его ненадолго - взгляд сам собой соскальзывает к пачке сигарет, распотрошённой на переднее сидение. Зажигалку нигде не видно, а со спичками приходится повозиться - это вопрос уже на две руки, в отсутствии которых машину незамедлительно начинает вести от страха в разные всякие стороны. Шотландия недовольно ворочается: - Ублюдок, ты держишь курс? - Всё в порядке, - мямлит Ирландия неразборчиво из-за зажатой в зубах сигареты, прикрывая ладошкой трепещущий на сквозняке огонёк. Стоило бы, наверное, завертеть окна для начала, чтобы даже щёлочек не оставалось, но братья по очереди то и дело пытаются бросить курить - теперь этим страдает (не иначе как в преддверии всех прочих перемен) Скотт. Он бы рассвирепел, оказавшись в закрытом пространстве, полном табачного дыма. Кто знает, это могло бы быть не так уж и плохо. - Я чувствую, как нас шатает, - судя по звукам, он пытается приподняться на локтях и выглянуть за стекло, понять, что творится снаружи, но Лоркан всегда на полшага быстрее - уже крепко держит руль и, добродушно попыхивая, утверждает: - Ты слишком много выпил. Это крыть нечем, кроме ворчания. Двое ненадолго замолкают - Шотландия наверняка пялится в потолок, пытаясь рассчитать момент, когда тьма снова вспыхнет фонарным светом, и неумолимо проигрывая первородному мраку, всегда бывшему сильнее. Ирландия смотрит на свои руки и стряхивает застрявший между пальцами волосок - скорее жёсткий, чем мягкий. В другую ночь они не остановились бы так легко и быстро. Не обошлось бы без жертв, им завидовали бы все проезжающие мимо водители... Иногда кажется: у братьев на двоих больше "бы" чем "было". Да и на четверых - колоссально много. Просто в тесной рыжей компашке Лоркану это зачастую кажется особенно отвратительным. - Я слышу, как плещется виски, - безапелляционно заявляет Скотт минутами позже, когда сигарета выброшена в окно и совсем забыта; способен ли он ещё доверять своим ощущениям в это обманчивое время? Взглянув назад, можно заметить, что он вытянулся, как мертвец или мыслитель (позу немного портит то, что сидение короткое и сгибаться всё же приходится). Клетчатая юбка школьницы и воина целомудренно поправлена, подоткнута, где надо, а стало быть, за сохранность самого важного можно не беспокоиться. - Я не дам тебе отпить, - отсутствие видимых хотя бы на расстоянии горизонта тревог делает Ирландию совсем беззаботным. Он даже насвистывать начинает - и нарочно прерывается, прикладываясь к бутылке, чтобы затем причмокнуть губами смачно и заявить. - Я везу тебя домой. - Я хочу есть, - продолжает капризничать Шотландия, извиваясь, как вымытый на дорогу дождём земляной червь. Его хочется раздавить - собой; это всегда было больше инстинктом, чем сознательным решением, а Лоркан привык доверять душевным порывам, но сегодня он стряхивает с ширинки просыпавшийся пепел, попутно проверив стояк, и щедро предлагает: - Завезти тебя в Мак? - В такую ночь? - Скотт, судя по звуку, давится возмущением. - Хочешь сказать, существуют заведения с твоей кухней, работающие круглосуточно? - невинно уточняет Ирландия и сообщает между делом. - Как по мне, Макдоналд - явно наше детище. В каком-то из поколений, - возражения ради возражений: дикая, первобытная тьма, где даже земля выкипает, как похлёбка над костром, не должна быть отдана на растерзание свету искусственных ламп и сонным лапам кассира, пробивающего самые обычные и немагические на свете вещи. Шотландия возражает только одним: - Сегодня пабы открыты до утра. - Я и забрал тебя из паба. Домой, - вежливо напоминает Лоркан; что-то в этом тоне заставляет его поправить, поставить выше воротник шерстяного пальто. - Если бы ты всё на свете утопил на дне стакана, обрадовался бы только Англия, - Скотт странно немногословен. Он, подтягивая чулочки жестом, от которого можно словить совершенно человеческий сердечный приступ (как минимум, вывих шеи), отворачивается лицом в обивку и бормочет что-то так тихо, что приходится переспросить. Лишь потом - орёт с неожиданным надрывом: - Я не хочу домой! - Здесь везде - твой дом, - что на это ещё можно сказать? И как не пожать плечами? Шотландия мог бы и протрезветь, но его ведь сводит с ума совсем другое - бессонно роящиеся в лабиринтах его жил люди, напивающиеся плечом к плечу в ожидании момента, когда что-то случится. Если обойдётся без беспорядков, будет славно; может быть, в какой-то момент у Скотта получится уснуть крепче и не гонять с тихим перестуком в пальцах не понятно откуда взявшиеся чётки. - Как они там говорят, - раздражённо переспрашивает он чуть позже, - вне себя от..? - Радости, - подсказывает Ирландия, уже примерно догадываясь, на что ему намекают. - Ужаса. Печали. - Никогда не слышал, чтобы говорили "вне себя от печали", - сварливо замечает Шотландия. Он обычно всё (желания и претензии, что суть одно) высказывает прямо - но не сегодня. И он же, как правило, заботится, делает все эти глупые милые штуки типа вождения машины и попыток развлечь разговорами. Истинная гармония - в том, чтобы дополнять друг друга по мере надобности, и Лоркан уточняет, уже поворачивая к морю: - Ты хочешь, чтобы я отвёз тебя к себе домой? - красноречивее молчать в знак согласия просто невозможно. Ирландия вроде бы как весьма согласен, но зачем-то говорит: - Трусливое бегство, - словно забыв, как сам сутки просидел у брата под кроватью, думая, когда Морриган окончательно оторвалась. Придорожное дерево, в целом, согласно, что улепётывать от ответственности непростительно. Иначе зачем оно так отчаянно бросается под колёса? - Сейчас рванёт, - Скотт (он долбанулся лицом о стекло и разбил губу), забыв про хмельную задумчивость, поспешно вываливается из салона куда-то в поле, и Лоркан, недолго думая, следует его примеру, потирая окровавленный нос, наверняка сломанный. Рванёт - сильно сказано, впрочем: горит ровным пламенем, спокойно и ярко, словно костёр для усталых путников. - Новенький пикап, - продолжает по инерции ворчать Шотландия, заложив руки за спину. Он проходится вокруг машины, которой уже не помочь, словно бы в ритуальной пляске, вглядывается в ощетинившиеся со всех сторон гребнями на спинах странных тварей, ныряющих в ставшую жидкой почву, холмы и нагория... И неожиданно улыбается. Чёрные подтёки под сверкающим лунно-белым ртом похожи на языческий грим. Маленькое случайное жертвоприношение в недрах цивилизации - но этого всё ещё хватит, чтобы пламя угасло только к рассвету, не оставив после себя следов разрушения и тревог, ожога на мёрзлой, сонной земле. Ирландия, поняв без слов, макает пальцы к себе в вывороченные ноздри, словно в чернильницу, и рисует по лицу полосы, как будто никогда не пытался это забыть. Потом двое скидывают одежду и стыд и много танцуют: что бы их ни ждало утром, это буйство не о будущем, а о прошлом. О тех днях, когда ни у кого никогда не было холодных рук, а Лоркан вечно помнил на ощупь и на вкус тело и тень своего злого, перекорёженного близнеца. Да, этот голод не утолишь в Макдональдсе. В этом его волчье счастье.