Знак вопроса

Очень, очень тяжело, а выкрики сторожил бьют по ушам; Эдвард со всего разбегу завернул за угол, так нетипично для себя мечтая сорвать плащ. Дорогая красная ткань отлично пропускала воздух, способна была и согреть, но сейчас край рукава раздражал кожу над перчаткой, а позади постоянно трепыхался подол. Один раз он зацепился за гвоздь и навернулся. Разодранное колено - ничто по сравнению с тем, что он пережил, да и адреналин в крови позволил даже не ощутить боли, не заметить её. Незаметно для себя с шипением выпустил воздух - сквозь зубы он процедился облачком пара, выходя, изрезал лёгкие морозными ножами, - Эдвард даже не чувствовал, как нестерпимо сильно болит и ноет. Там, у груди, до культи, где к нервам присоединиется автоброня, где-то около плеча, трещит и стенает. Тяжелый кусок нанометала болтается, задевая стены и тормозя, хватается уже осознанно за мусорные баки и валит их. Эдвард пережил сотню таких погонь, он уже не разбирает, нормально это, или нет. "Сейчас... Сейчас хотя бы не нужно беспокоиться за Ала" - думает он и тут же мечтает ударить себя по голове. Когда-нибудь он, думая именно так, будет радоваться даже чему-то худшему... О чем не стоит упоминать даже в мыслях. Даже ему, настоящему реалисту... Наверное. Как же это всё по-детски звучит. Погоня затихла в какой-то момент, кажется, он не слышал ни собак, ни мягкого жужжания дронов - парочку он прикончил собственноручно. Одного поймал и проломил тяжелой, нечувствительной к боли ногой, той, что никогда больше не будет истекать кровью, и которую не так жалко, откровенно говоря. Второго кинул в воду - искусственная атмосфера позволяла уточкам плавать в этой воде. Но, Эд слышал, раньше такие постоянно умирали. Сейчас жили и плавали, наблюдали, как водонепроницаемый дрон идёт на дно, способный фиксировать и анализировать, но из-за мелкого сбоя немогущий подняться обратно в воздух. Эдвард подумал тогда про то, что эта плоская, глупая штука должна быть в отчаянии. "Ну что ж, теперь ты знаешь, с чем мне приходится жить" - думает он, все равно продолжая бежать так, будто за ним все ещё гонятся. Не может успокоиться, а левую руку не чувствует. Кажется, она болит. Запоздало он понимает, что сжимает её в кулак все сильнее, а сам он конкретно задыхается - а ведь он всегда был спортивным. И оценки домой таскал хорошие. Он знает всё о правильном дыхании; он знаеь всё о— Он прерывает сам себя, когда вдали замечает очень-очень знакомый ему корабль. Итае загнанное сердце подпрыгивает. ---- Такой правильный, или, наверное, нет... Скорее, не ровный, а как линия, кривая, ломанный изгиб. Как то место, где начинается грудная клетка, и где кожа обтягивает ребра - можно их пересчитать. Раз, два, три, четыре... Расстегнутая пуговица - эффект новизны. (не было такого. Никогда. То есть... Просто он такого до этого не видел) И рубашка... Бледно-голубая (дорогая, нежная ткань) ---- Там, в безопасности... Картинка на стене привлекла внимание. И пусть он чувствовал себя скованно - так, что не пошевелиться даже от непонятного напряжения, - Эд всё равно прошел прямиком к ней. Удивительно - большую часть жизни он шагал автоматически, но сейчас приходилось контролировать каждое движение. Вот он наступил правой ногой, только сейчас, когда успокоился, замечая, как она болит. Где-то в районе колена, прямиком то место, на которое он упал, и где-то внутри, будто сама кость просила, чтобы хозяин дал ей отдохнуть. Левая нога отвратительно гремела. А ещё ему казалось, что он, наверное, как-то неправильно ходит, и вообще... Нельзя ему тут ходить. Однако, он всегда умел двигаться лишь на одном упрямстве. На стене... Фото? - Календарь, - как маленькому, сказал Рой. Эд, вообще-то, знал. Бумагу использовали все меньше, это стало редкостью. А в детстве, Эд помнил, был один мальчик, который её ел. То есть... Это лишь деревья. - В курсе. На календаре - изображение дома. Кажется, это какая-то реклама. На числах, номерах дней были пометки. Эдварду это, почему-то, понравилось. Как... Лишнее подтверждение, что тот человек - живой. Эд даже может попробовать представить, зачем эти пометки нужны. Они проставлены на каждый день - кружочки вокруг цифр. Может, он пил таблетки? После каждого приёма брал ручку - синюю, - и подходил к календарю. Так делала мама. Теперь это неожиданно разозлило Эдварда. Это могли быть обычные лекарства от давления, либо, возможно, то, что позволяет капитану жить. То есть... Он всегда выглядел ровным и, вроде, здоровым. Но, если подумать, мама ведь тоже. И улыбалась. И смеялась. Пока вдруг не умерла. Эдвард надеялся на давление или что-то даже легче этого, или, может, вовсе не на лекарства (тогда на что?). А как спросить? Наверное, никак. Наверное, Эд и не будет спрашивать. Представил, что на лице капитана могло бы появиться от вопроса - либо ничего, либо что-то гораздо хуже этого. Хотя, Эдварду давно стоило признать - хуже, чем чистого "ничего" не бывает. Эд лично пересекался с этим Ничего, и с тех пор он продолжал чувствовать себя дерьмово, уж поверьте. - За позапрошлый год. Почему? - однако, спросить нечто другое у него вышло гораздо легче. Хотя, черт возьми, он сам догадывался. Тогда зачем он спросил? Наверное, для того, чтобы Рой молчал. Он даже не отвернулся и не ушел к окну в попытке отгородиться, как бывало обычно. И, наверное, ещё для того, чтобы был повод самому разозлиться сильнее. Теперь хочется сжать кулаки, пока в груди разрывается на части "что-то", и, наверное, всё как в какой-то дешёвой трагедии. Ему даже захотелось заплакать. В глазах уже начало колоть. А левая рука не слушалась и в кулак не очень-то сжималась. - Ну... Как видишь, я уже не очень за всем слежу, - Эд ставил на то, что Рой сейчас улыбался. - С тех пор. А Эдвард даже не смотрел - зачем? Рекламный календарь интересовал больше, чем Рой, открыто говорящий о своей слабости (какжеэтозлит). За позапрошлый год. Яркий и красочный. Хотя, если заметить, не такой уж. Мастами он поблек. Это уже старая рана, и Эдвард просто подумал - зачем он сам так упрямо ковыряется в этом? На секунду ему даже показалось, что, возможно, он может... Повернуться и сказать, что у него болит нога. И что ему нехорошо - так, что оно не концентрируется нигде, оно просто есть, какое-то детское и капризное. Такое бывало, когда в детстве у него постоянно отнимали брата, и Эд просто превращал все свои дни в бесконечную обиду. Бессмысленную и громкую. И, если подумать, все бывало куда хуже. И как-то же он справлялся? А сейчас рядом был кто-то взрослый. Наверное, тот, кому Эд доверяет. В конце концов, этот взрослый помог ему, совсем-совсем недавно. Хотелось бы, чтобы помог ещё разок; и Эдвард бесконечно рад, что никто не может прочитать все его мысли сейчас. (Или, может, не очень). Потому что он должен оставаться сильным. Он и сам взрослый. Уже. Не телом, зато душой и разумом уж точно. Не время и не место глупым мыслям, и хочется в который раз треснуть себя по голове. Ему легче умереть, чем просить помощи - и, наверное, чувство, будто ты гниешь изнутри, куда приятнее, чем плакаться в чьё-то плечо. (когда он умрёт, всё, всё станет лучше. Но ему пока нельзя умирать, правда. Правда) А потом ему нужно развернуться и уйти - у него ещё много дел. Главное не попасться на глаза сторожилам опять, и... - Ты ведь поранился, да? - ничего особенного. Совсем. Здесь пахнет пылью, а на улице ночь. Они как-то неловко стоят, и Рой ни разу не ушел к окну. - Пойдём, надо обработать? Почему везде вопросы? Даже здесь? (Наверное, Эд сам превратился в знак вопроса, потому что почувствовал себя кривым и каким-то нелепым. И, самое главное -) Эдвард несколько раз кивает. С неожиданным облегчением. Потому что... Мало ли, какую заразу он мог поймать? И, наверное, ему можно пока не уходить. Это не слабость, это просто осторожность. И, мечтая перестать плакать, он поплелся следом за капитаном. Нога продолжала так раздражающе греметь.