зигзагами

//////

У Чанхи есть привычка: пересчитывать пальцы Джуёна перед сном. Джуён замечает это на третьей неделе, когда они начинают спать вместе: сначала в одной комнате, потом — понемногу сдвигая кровати, пока пространство между быльцами не сократилось до согнутой в локте руки. Вечером Джуён всегда идет в ванную первым, поэтому он сонный и расслабленный, когда Чанхи цепляет его пальцы своими, сцепляя в свободный замок. У Чанхи теплые сухие руки с шершавой кожей на костяшках. Ногти длинные, подпиленные, вычищенные апельсиновой палочкой — Джуён щурится, когда Чанхи невесомо царапает по тыльной стороне ладони. Чанхи лежит на боку, смотрит на него — глаза еле поблескивают в желтой темноте комнатушки. На лицо Чанхи падает свет от уличного фонаря — Джуён предлагал передвинуть кровати от окна, но Чанхи заверил, что ему не мешает. Джуен спорить не стал. Зато сейчас ему видно, как рот Чанхи дергается, когда Джуён подносит его руку к своим губам. Кожа пахнет лимонной вербеной — жидкое мыло в ванной, огромный пакет-запаска, купленный на распродаже месяц назад. Совместная бытовая покупка, совсем как у взрослых, подумалось тогда Джуёну — и мысль не испугала, осела в голове, как что-то нужное, чего раньше не хватало. Как последний пазлик — пальцы Чанхи на его губах, когда Джуён оставляет на подушечках почти целомудренный поцелуй. Чанхи проводит кончиками ногтей по ладони, по линиям жизни, как ведунья — вслепую, сгибает и разгибает пальцы, прилично больше его собственных. У Джуёна большие красивые руки, он часто слышит это даже от малознакомых людей, нет ничего удивительного в том, что Чанхи нравится играть с ними. Но Джуён замечает: он играется не просто так. Чанхи считает. Большой-указательный-средний — легко потянуть каждый за фалангу, проговаривая счет самыми губами, незаметно, съехав головой в темноту. Джуён улыбается. — Все на месте? Он надеется, что Чанхи слышит его улыбку — безобидную, без подкола. У всех есть привычки, у кого-то странные, у кого-то скучные — это то, из чего состоят люди. Джуён часто трогает свои уши, уже не замечая этого. Эрик повторяет имя, к кому обращается, по двадцать раз, пока не получит ответ. Санён всегда берет тележку в супермаркете, даже если ему нужен только хлеб, и собирает чеки по месяцам. Ханён поет, когда чихает. Джейкоб отправляет список покупок Кевину в личные сообщения вместо заметок, хотя между ними тысячи километров водной глади. Чанхи считает пальцы Джуёна перед сном. — На месте. Джуён надеется, что он правильно слышит улыбку в ответ. Он почти засыпает, когда комната вспыхивает блекло-белым со стороны Чанхи — проверяет будильник. Он проверит их трижды, даже если никуда не нужно: два будильника с разницей в пятнадцать минут. У Джуёна таких семь, но он всегда встает по первому и забывает отключить остальные. Под веками становится спокойно — телефон гаснет, Чанхи спускает ноги на пол. Шлеп-шлеп-шлеп в сторону кухни — выключатель быстро щелкает дважды, интервала четко хватает, чтобы Чанхи сфотографировал кухню глазами по ключевым точкам: рисоварка, чайник, плита, кран. Затем туалет, шумный слив воды. Ванная — помыть руки, кран будет журчать дважды, дважды щелкнет дозатор. Шлеп, шлеп, шлеп. Входная дверь. Джуён привык засыпать под эти звуки. Это почти как ритуал каждую ночь — Чанхи, проверяющий все замки и приборы, заставляющий поверить, что их квартира — самое безопасное место в мире. Все под контролем. Все хорошо. Джуён поворачивается к Чанхи, когда тот юркает обратно в комнату на цыпочках. Чанхи замечает — в джуёновы волосы вплетается еще влажная у кисти ладонь, ерошит, как маленького. — Спи, — шепчет Чанхи, пробегаясь мизинцем по надбровным дугам. Джуён и правда чувствует себя крохотным под прикосновением, почти ребенком. Он закрывает глаза, когда рядом скрипит кровать — ему хорошо и спокойно.

\\\\\\

Время, когда они начинают встречаться, это как катарсис. Переход. Ритуал перестройки. Слишком много всего происходит, все накладывается — Джуён зарабатывает свои первые деньги, сам занимается поиском квартиры, когда жить в кампусе становится невыносимо, сам дает первую в жизни, пусть и крохотную, взятку, когда не успевает получить нужный штамп. В далеко не первую поездку домой за учебные годы Джуён только сейчас остро понимает: домой он ездит в гости. Он не планировал влюбляться в Чанхи — он вообще ничего не планировал. Позже Джуён вспоминает: он впервые увидел Чанхи, облитым кофе — тепло-коричневый континент на подоле белого пальто. Чанхи выглядел растерянным, почти беззащитным, и Джуён подбежал к нему, не имея ни плана, ни понятия, чем он вообще может помочь. Помочь хотелось. Эрик шутит, что у Джуёна обостренная потребность быть нужным и полезным, на что Джуён перестал отмахиваться лет пять назад. Боже, он знает Эрика так давно. Куда меньше, чем Чанхи — и вот за несколько месяцев они стали ужасно родными, такими близкими, что страшно, прямо жутковато — как въедается в человека человек. Когда Джуён приезжает домой, то замечает: не может уснуть, пока не переберет пальцы на правой руке — большой-указательный-средний... Когда Чанхи облился кофе, Джуён привел его к себе домой, в только арендованную квартиру, где не было ни порошка, ни щетки, и их попытка застирать подол сделала все только хуже, превратила континент в расплывшееся по океану нефтяное пятно. — Сдам в химчистку, — сказал Чанхи, придерживая чашку кофе — обычного, растворимого, с последним порционным стиком сливок — тонкими пальцами. Тогда Джуён не знал, что Чанхи принесет порядок и заботу в его жизнь, так много, сколько Джуён был готов отдать еще сам. Тогда Джуён подумал, что Чанхи очень красивый и наверняка учится где-то на дизайнера или фешн-продюсера. Джуён думает, что Чанхи очень красивый, и сейчас — только без белого пальто и берета с брошью, а с помятым с утра лицом, взъерошенными волосами с неокрашенными корнями и темной полосой небритости до похода в ванную. Они одногодки, Джуён старше на каких-то пару месяцев, но он чувствует себя несравненно дальше от зрелости. Ему странно и непривычно описывать себя такими словами: взрослый, зрелый — хотя дядей детишки на улице зовут его уже несколько лет. Применять эти же слова к Чанхи куда легче, даже когда он греет руки у Джуёна под кофтой или хохочет во все горло на качелях-лодочках. Рядом с Чанхи Джуёну спокойно и слова взрослый, зрелый не кажутся такими страшными и чужеродными. (Ему все еще хочется помогать и защищать Чанхи, но Джуён так и не догадывается, от кого на самом деле Чанхи нужно защищать и нужно ли.)

//////

— Паспорт? Джуён хлопает себя по нагрудному карману. — На месте. Чанхи не остается довольным ответом. Он подходит, чтобы расстегнуть клапан и вытащить обложку наполовину, и только тогда кивает. — Хорошо. Кошелек? Джуён молча расстегивает кофту и демонстрирует портмоне во внутреннем кармане. Они не спешат — время предоставлено только им самим, когда сессия позади, у Чанхи четыре дня отгула, на электронной почте Джуёна — бронь в отеле, заезд в 18.00. Они первый раз выезжают... так. Не компанией, не на денек и дальше, чем за двадцать километров за черту города. Раньше Джуён выбирался к морю только с родителями и пару раз — со школьными друзьями, но все равно — все совсем по-другому, не так, когда решают за него. Конечно, многое на себя берет Чанхи: пишет списки, проверяет рюкзак на прочность, сверяет отзывы и прокладывает маршрут по картам, скачивает и забивает в навигатор. Но отель и номер они выбирают вместе, а саму идею предлагает Джуён, и у него почему-то пересыхает в горле. Не верится, что они могут вот так взять и сорваться из сухой городской перед-осени во влажное морское тепло — на побережье воздух на 7 градусов горячее, чем над асфальтом. Не верится, что получится — но получается: рюкзак оттягивает плечи назад, на пороге привален чемодан Чанхи — полупустой, на случай, если захочется купить что-нибудь на память. Чанхи стоит посреди кухни, крутит на пальце ключи от машины. Нервничает — он редко ездит так далеко за рулем. — Вода? — Перекрыл. — Джуён выдвигает ладонь, когда Чанхи дергается в сторону коридора, и достает телефон. — Смотри. Чанхи берет телефон с недоверием и, открывая фотографию, хмурится. — Хочешь, всю технику так сфотографируем? — предлагает Джуён. Ему попалось это где-то в недрах предложки инстаграма: совет, лайфхак, секрет от блогера. Если вы все время переживаете, что забыли выключить утюг, сфотографируйте выключатели перед выходом. До знакомства с Чанхи Джуён и не знал, что о таком нужно переживать, а теперь это часть их ежедневной взрослой рутины, такой, как самому платить коммуналку и отвечать на сообщения в чате жильцов дома. Господи, Джуён и подумать не мог, что он будет взрослеть вот так, но — с ним был Чанхи, а он и не мог представить для себя лучшего. И все же не так быстро, как хотелось: половина внесенных им денег за номер пришла от родителей. Чанхи внес свою долю сам. Чанхи поджимает губу и возвращает телефон; его нахмуренный вид тут же испаряется, когда Джуён ловит его за плечи и, смеясь, тычется в надутые губы. Чанхи тоже смеется между влажными поцелуями-щипками и выдыхает: — Хочу. Джуён добросовестно фотографирует каждую розетку. Он все равно выходит первым и ждет Чанхи возле машины. Щелк-щелк-щелк. Замок закрывается три раза. На улице солнечно, но ветрено: ветер пробирается даже под кофту, поэтому Джуён с удовольствием ныряет в теплый салон, когда Чанхи щелкает сигнализацией. Порыв лохматит волосы Чанхи, пока тот проверяет по карманам права, деньги и телефон: пряди взлетают розовым беспорядком над ярко-синим шарфом. Залитый солнечным светом, Чанхи выглядит удивительно зимним посреди увядающего лета, и у Джуёна сводит в груди от нежности — секундная слабость, мимолетный спазм, который отдается еще долго-долго фантомной болью в грудной клетке. Чанхи ведет быстро и уверенно, не отрываясь от дороги и не отвлекаясь на разговоры. Только раз — просит выключить радио, как только они покидают черту города. — Отвлекает, — объясняет Чанхи, хотя Джуён и не думает спрашивать — он сам переживает, как Чанхи справится с дорогой. Слава богу, ехать им недолго, и километры зеленого и мелькающих столбов они проводят под аккомпанемент чего-то гитарного и мелодичного из саундклауда Санёна.

\\\\\\

Джуён думает, что Чанхи очень понравился бы его маме. Может быть, Чанхи не всегда выглядит по стандартам приличия старшего поколения — волосы цвета жвачки; половина шкафа унисекс или женских вещей, которые смотрелись на Чанхи бессовестно хорошо; татуировка на мизинце — но Джуён легко мог представить, как Чанхи очаровывает тетушек и бабушек с первого слова. Работает со старшей школы, да. Нужно быть самостоятельным. Идеальный порядок на полке с учебниками и в шкафу. Собственная аптечка с разложенными по секциям баночками и блистерами. Фиолетовый ежедневник, заполненный списками. Генуборка по четвергам и наверняка жалобы, как тяжело заставить Джуёна ее делать. Хотя последнее — не совсем правда: Джуён никогда серьезно не спорит с Чанхи, потому что за все время их взгляды никогда не расходились настолько. Чанхи весело дразнить и подкалывать, но Джуён хорошо чувствует грань между весело и обидно. Чанхи бы без сомнения очаровал всю его семью, если бы он осмелился их познакомить, но так далеко Джуён не загадывает — пока. Он обнаруживает себя страшно и бесповоротно влюбленным в Чанхи между зимней слякотью и весенним теплом — в недовольное лицо, когда Сону пихает Чанхи пакетами; в привычку подсчитывать сумму чека быстрее кассового аппарата; в сосредоточенный взгляд и барабанную дробь пальцев на руле.

//////

В последний раз Джуён был на море еще в школе — последнее тепло перед выпускным, последние дни, когда они умирали от жары, маясь на подстилках, пока соль щипала кожу. Мокрые пятна на подмышках, тогда еще запретное пиво в холодильнике квартиры, которую любезно предоставила Чанмину бабушка, Джейкоб заехал Джуёну мячом по обгоревшим плечам, когда они играли в баскетбол, и долго извинялся, и вызвался обмазать вечером Джуёна кремом в качестве извинений — только мозолистые от гитары руки сделали хуже. Воспоминаниями накрыло, как волной — шлепанцы Джуёна: ноги окатило холодом, Джуён неловко попятился к смеющемуся Чанхи, который успел вырваться из-под теплой руки. — Холодно? — Для этого времени — очень. — Может, потеплеет еще, — Чанхи кусает губу, скользя взглядом по горизонту, пока Джуён вытряхивает из шлепок песок и камешки, опираясь на его плечо. Ощущение соленого между пальцами почти родное, давно забытое — море встречает его, как старого знакомого, и это взаимно. — Опять вляпаешься, — прилетает в спину; Чанхи снова смеется, когда Джуён пытается зачерпнуть воду горстью: ветер сильный, волны разбиваются о камни, бросаются в лицо иголками капель, так что у Джуёна скоро оказываются мокрыми края шорт и немножко — майка. — Я осторожно, мам, — Джуён оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чанхи закатывает глаза, складывая руки на груди — так жаль, что его телефон в куртке Чанхи сейчас. Вышла бы классная фотка на память. — Очень смешно. Ветер холодный. — Хорошо, пап. — губы Чанхи приоткрываются в возмущенном выдохе, Джуён залипает на секунду — и смеется уже сам. Очень хочется сжать лицо Чанхи в ладонях, но у него мокрые руки, поэтому Джуён прижимается к его лбу своим и умоляюще поднимает брови, когда Чанхи уворачивается. — Эй. Я же шучу. Чанхи мягко выдыхает ему в ключицы. Его волосы пахнут жасмином, который перебивается солено-рыбным воздухом. Чанхи никогда не пользуется парфюмом, поэтому его запах лишь слабо дополняется привычными отдушками: дезодорант, шампунь, гель, мыло для рук. Чанхи пахнет как дом. — Хорошо. Джуён неловко обнимает его за плечи одной рукой, стараясь не задевать мокрой ладонью, пока та не высохнет. У них нет никаких планов на вечер, потому что впереди два полных дня и кусочек утра — времени полно, роскошь ничего не делать и не планировать, поэтому они просто лениво бредут вдоль берега, останавливаясь в живописных местах, чтобы пофотографироваться. Какая-то бабушка предлагает сфотографировать "молодых людей", Чанхи с натянутой улыбкой отказывается. Джуёну почему-то хочется извиниться, но он только скребет кошку, которая трется у ее ног, за ухом. — Я тут был пару лет назад, — говорит Джуён, когда они поворачивают обратно: над водой ползут прозрачные сумерки. — А в девятом классе летом почти каждые выходные с родителями ездили. К друзьям. Дом с красной крышей и скрипящей первой ступенькой на парадной лестнице — когда Джуён был маленьким, то всегда старался перепрыгнуть ее, потому что скрип заставлял чувствовать себя виноватым. Друзья потом переехали, дом продали. Джуён больше не был в той части города никогда — чувствовал себя преданным, хоть и совсем без причины. Может, ему стоит в этот раз — сейчас вещи были совсем другими. — Я себя в девятом классе и не помню почти, — говорит Чанхи через несколько минут, когда они почти доходят до знакомых мест: возле этих камней фотографировались второй раз, Джуён еще поскользнулся на мокрых шлепках и чуть не поехал. — И я. Тебя не помню, — добавляет Джуён быстро, понимая, как странно прозвучал. Чанхи смеется, но прячет лицо. Это правда — Джуён и правда мало что знал про Чанхи школьного — ни фотографий, ни постов в инстаграме, ни даже позорных публикаций на сайворлде. Свои Джуён подтирал в выпускном классе с чувством легкого стыда за себя тогдашнего и превосходства — за себя нынешнего. А как будет через пять лет? Десять? Будет ли Чанхи идти рядом с ним? Джуён подглядывает сбоку — Чанхи шел по кромке воды, так что гребешки еле касались платформы — высокой, Чанхи был ростом почти с Джуёна. Его волосы растрепались, а руки покраснели от ветра — было аномально холодно для последних дней лета. Не повезло или наоборот — на пляже было пусто. Если еще чуть-чуть стемнеет, можно будет поцеловать Чанхи, спрятавшись за скалами — щеки обожгло горячим, Джуён опустил голову, смутившись самого себя. — Что? — Чанхи сжимает подол джуёновой джинсовки и нетерпеливо пихается бедром. — Что такое? — Ничего, — Джуён незамедлительно пихается в ответ. Они чуть не сталкивают друг друга в воду, хохоча и держась за руки, когда доходят до ресторана возле отеля. — Зайдем? — Джуён неуверенно машет рукой в сторону горящих окон и грохочущих динамиков. Ему хочется отдохнуть и так, среди других людей и, может, даже выпить (хотя чувство вины и запретного не прошло даже в двадцать) но желание не настолько ощутимое, чтобы продолжить и настаивать. Чанхи хмурит брови, и на его лице мелькает тень, которую Джуён не успевает считать. — Может, завтра? Закажем в номер. Устал после дороги. Они все-таки целуются — на широкой веранде с обратной стороны отеля: там нет моря и вид совсем не романтичный — баки да бетонные блоки — но и людей тоже нет, и даже окна не горят. Чанхи касается губ Джуёна трепетно — не спешит, не торопится, поглаживает большим пальцем под ухом. Он редко надевает такую высокую платформу, и Джуёну непривычно, что к нему не нужно наклоняться; он цепляет пальцами петли на джинсах Чанхи, не касаясь кожи под футболкой. Пока. Момент, когда поцелуй из невинного станет мокрым и соленым, скроется в темноте, которая разливается по воздуху, как тропический дождь, бесстыже заглядывает в каждый уголок, подсматривает. Как Чанхи раздвигает губы Джуёна языком. Как Джуён гладит Чанхи по спине до самых лопаток. Как ветер путает их волосы — так тесно они жмутся друг к другу. Морской Чанхи на вкус незнакомый, соленый — или это соль на губах Джуёна? — Пошли домой, — шепчет ему Чанхи рот в рот. Джуён быстро кивает, соглашаясь.

\\\\\\

Чанхи мешает сахар в чае по часовой стрелке и один, последний раз — обязательно против. Чанхи пьет по утрам витамины: со всех баночек сняты этикетки и они выстроены на холодильнике по размеру таблеток. Чанхи считает пальцы Джуёна перед сном. Чанхи ест больше Джуёна и никогда не поправляется, и когда ему говорят об этом или хвалят его тонкую талию, смеется кокетливо — Джуён даже не поверил, что он так умеет. Чанхи трижды проверяет выставленные будильники. Чанхи единственный из знакомых Джуёна протирает пыль каждую среду и заставляет Джуёна мыть полы по четвергам. В их доме всегда чисто. Чанхи трижды щелкает на ночь светом. В шкаф Чанхи нельзя лезть ни одной живой душе, даже Джуёну. И он никогда даже не пытается. Джуён знает, что это называется уважать чужие границы, и ему дается это легко, абсолютно естественно. Чанхи всегда помнит, когда нужно оплатить счета и аренду. Чанхи составляет списки покупок в заметках и никогда не кладет в корзину ничего нового, пока не вычеркнет последний пункт. Передние пряди Чанхи светлее, чем остальные волосы. Чанхи переходит дорогу только по белым полосам, перепрыгивая с одной на другую, опираясь на ладонь Джуёна. Чанхи любит мыть посуду, но только в перчатках и ненавидит, когда на ней остается еда. Чанхи может выдать мини-лекцию по каждому виду энергетиков, потому что в ту пору, когда в его жизни было три работы, он перепробовал их все. Чанхи считает ступеньки в лестницах, беззвучно шевеля губами, когда думает, что на него никто не смотрит. Джуён смотрит на него всегда. Джуён покупает ему кремы для рук, потому что Чанхи моет руки не меньше тридцати секунд, как хирурги, и всегда два раза. Когда приходит с улицы, когда выходит из туалета, перед едой, после еды. Джуён не видит в этом проблемы, пока не начинает замечать. Например, что Чанхи считает его пальцы перед сном — большой-указательный-средний... Джуён сообразительный достаточно, чтобы почувствовать что-то неладное, и недостаточно — чтобы понять, что именно. Все так хорошо. Чанхи делает Джуёна счастливее. Джуён делает счастливее Чанхи. Джуён с восторгом понимает, что это его первые серьезные отношения. И восторг никуда не девается, даже если они просто целуются перед сном, почистив зубы и умывшись. Иногда Чанхи не сушит голову феном, и тогда у Джуёна на футболке остается мокрое пятно, и Чанхи заставляет его переодеться. Чанхи затевает стирку всегда по вторникам, так что у Джуёна всегда есть чистые трусы и носки. Это же здорово. Джуён достаточно умен, чтобы понимать, как он глуп. К сожалению или к счастью.

//////

Мопед под Джуёном отчаянно визжит, когда Джуён пытается прибавить скорости, так что ему приходится отпустить газ. Старая махина, почти как дедушкин монстрик, на котором Джуён гонял, когда ездил летом к бабушке. Мопед был взят на прокат, и уже сам салон не внушал доверия, но это был единственный работающий в этой части города — до следующего пришлось бы ехать и Джуён опасался, что Чанхи передумает. Чанхи не нравилась эта затея с мопедами, это было очевидно, но он не стал долго препираться и даже решил взять себе отдельный — чтобы выбрать, пришлось придирчиво обойти стоянку два раза. А потом Джуён надел на него шлем — в телефоне осталось с двадцать смазанных фоток, потому что Чанхи вырывался и отворачивался, а еще громко возмущался, почему Джуён без шлема, весь такой красавчик, решил понтоваться и не позориться. Сейчас Чанхи остался позади — он не спешит и не гонит, и уж тем более не нарезает круги и восьмерки, как Джуён. И правильно делает — дорога под колесами каменистая, Джуёна нещадно трясет. Сегодня день куда более жаркий — к вечеру обещали что вода даже прогреется, и они с Чанхи решили выбраться потом искупаться. Сейчас они ехали на рынок, куда Джуён ходил с родителям в детстве — гугл карты сообщили, что он еще на месте, хотя верилось в это с трудом. Как мостик из прошлого в сегодня, как будто за листком отрывного календаря оказался электронный. Солнце слепит, Джуён щурится — глаза болят и немного чешутся, как будто полные песка. Они спали до обеда, прервавшись только на будильники Чанхи — потому что легли спать за пару часов до них. В одной постели — вторая, придвинутая, так и осталась заправленной и чуть-чуть смятой, потому что Чанхи на ней читал, пока Джуён мылся остатками воды из бойлера. Дорога местами напоминает больше декорации к “Мадагаскару”, чем городскую местность — деревья, кусты, камни, а когда Джуён выезжает на открытое пространство над ущельем, кажется, что вокруг на километры — ни души, так что ему даже хочется спросить у Чанхи, не заблудились ли они. Джуён оборачивается через плечо — Чанхи не видно, оторвался. Дорога становится узкой и уходит вниз, требует больше внимания, но он начинает узнавать окрестности — в животе пузырится непонятная, неудержимая радость. Чанхи, кажется, что-то кричит ему — или это ветер? Джуён сбрасывает скорость до минимума — и, наверное, это и его и спасает. За секунду до — мопед подбрасывает перед поворотом, зелено-голубой горизонт переворачивается — то ли Джуён летит кувырком, то ли земля к нему. Он не успевает сообразить, что происходит, до того, как отключится, но фиксирует самое важное — голос Чанхи. Испуганный, почти истерический — Джуён хочет сказать ему, что все хорошо, все нормально — но не успевает. Это говорит доктор и потом еще раз — инспектор — через несколько часов, когда Джуён окончательно приходит в себя после головокружительной поездки на раздолбанной скорой, которая неслась куда быстрее, чем мопеды. Спешка была ни к чему, потому что Джуён родился в рубашке, под счастливой звездой, со счастливыми билетом в кулаке и еще множество красочных описаний, которыми награждает его доктор — приятный мужчина в возрасте, с мохнатыми бровями и подвижными усами, как будто живыми на красном полноватом лице. — Так загреметь — и ни одного перелома, и даже ни малюсенького сотрясения. Ну ты даешь, парень, — добродушно ворчит доктор и похлопывает Джуёна по непоцарапанному плечу. Чанхи, приютившийся на кушетке, на это морщится — его лицо бледное и безжизненное с тех пор, как он разобрался с инспектором, прокатчиком и эвакуатором. Джуён морщится, когда врач антисептиком проходится ему по всем царапинам — чувство вины жжет его сильнее, чем ссадины и кровоподтеки. Это же он так настаивал на байках. Чанхи нашел автобус, а Джуён на утренней пробежке заметил прокат, и то ли детство заиграло и мечты стать гонщиком, то ли морской воздух пьянил — он уговорил Чанхи взять мопеды и поехать самим. Это же мопед, почти как велик, ничего сложного, Джуён на них подростком постоянно гонял. Он погнал вперед, обогнав Чанхи. Как ему вообще пришло в голову оставить Чанхи самого. А если бы так повезло Чанхи? Джуёна передергивает. Он заслуженно ждут ядовитого "я же говорил", потому что Чанхи говорил, Чанхи всегда оказывался прав, Чанхи никогда не упускал случая напомнить — но Чанхи молчит. Он терпеливо ждет, пока Джуёна протащит по всем кабинетам и его подергают за все конечности и даже зубы, и садится рядом под кабинетом МРТ. Это не обязательно, говорит врач, но желательно, тем более, что страховка покрывает... Чанхи говорит: — Мы согласны, — и от этого "мы" у Джуёна сводит в животе. Чанхи говорит: — Не грызи себя, хорошо? — прежде, чем Джуён успевает выдавить "прости". Джуён тычется ему лбом в плечо — остро пахнет антисептиком повсюду, даже Чанхи пропитался им. — На рынок не попали, — невпопад говорит Джуён и не договаривает — пальцы Чанхи перебивают осторожно, чтобы не задеть ссадину на подбородке. Даже там Чанхи на вкус — стерильный пластик, спирт и чистота. — Завтра съездим. Автобус ходит четыре раза в день. — Чанхи съезжает рукой на затылок, перебирает рукой прядки, и Джуёну хочется ластиться, как щенку. Забавно, как ему даже не за себя страшно — а за то, что Чанхи расстроится. Как он не сомневается, что Чанхи расстроится, если Джуён попадет в беду. Хотя бедой это назвать сложно — Джуёну действительно повезло, он отделывается царапинами, шишками и парой десятков тысяч вон на косметические поправки мопеду и штраф за езду без шлема. Он диктует в регистратуре номер своей страховки, пока Чанхи вызывает такси. На улице их лениво ждет послеобеденное солнце: Чанхи щурится, проговаривая самыми губами количество ступенек на входной лестнице — семь. — Мне нравятся больницы, — говорит Чанхи, когда высматривает машину на цыпочках. Джуён удивленно поднимает брови, но Чанхи молча перебирает джуёновы пальцы. Они едут молча и до самого отеля; Джуён кладет руку на сиденье поцарапанной кожей вверх, и Чанхи невесомо водит между пластырями ногтями. Он заторможенно-спокойный, и только в номере им овладевает лихорадочное возбуждение, как отходняк. — Я помою яблоки, — Чанхи вскакивает к тумбочке и Джуён едва успевает его поймать. — Ты их уже мыл. — Я помою еще раз. Они продаются у дороги. Чанхи все-таки вырывается и бежит в ванную. Вода шумит дважды. Трижды щелкает свет, когда Чанхи выходит. Он выглядит взвинченным, нервным. И Джуён — совсем не знает, что делать. Этот лед слишком тонкий, чтобы на него ступать — но дороги в объезд совсем нет. Ссадины под бинтами пульсируют, когда Джуён ловит Чанхи за руку и вжимает в себя, пользуясь преимуществом в росте и силе. Он не уверен, что поступает правильно, но и как по-другому — не знает. Может быть, все хорошо: Чанхи отвечает на поцелуй жадно, почти отчаянно, больно впивается ногтями в кожу на шее. На пляж они выходят снова только к вечеру.

\\\\\\

В шкаф Чанхи нельзя лезть ни одной живой душе, даже Джуёну. И он никогда не пытается — ему это не нужно. Каждый имеет право на секреты — у Чанхи это белые баночки таблеток без опознавательных знаков и закрытый шкаф рядом с джуёновым, у которого дверца всегда нараспашку. Чанхи ничего не мешает иногда ошибиться шкафом и сложить чистенькую толстовку Джуёна себе, но чаще он прикрывает дверцу или складывает спортивные брюки Джуёна по цветам, сортируя с футболками. Джуён любит, когда Чанхи носит его одежду. Джуён не имеет ничего против, если Чанхи прибирается в его шкафу. Джуён на пушечный выстрел не приближается к шкафу Чанхи — ему несложно, правда. Это нормально — уважать друг друга, принимать мелкие заморочки вроде "я хожу по дому в разных носках" или "я не люблю, когда трогают мой шкаф". Поэтому когда на пол падает кипа тетрадей и документов, Джуён даже расстраивается. Будет странно не поднять их, когда они падают с таким очевидным стуком — Чанхи торопился с утра, опаздывая, и наверняка не успел все правильно сложить. С другой стороны.... Джуён колеблется. Он решает просто сложить тетрадки и файлы на тумбочку у кровати Чанхи — это кажется ему разумным, самым правильным, и все идет хорошо — что вообще плохого может случиться? — пока Джуён не цепляет глазами название заведения на одной из тетрадей — самой пухлой, с краткой стандартной анкетой вместо обложки. Еще тетради. Брошюры. Файлы с кипой рецептов, датированные по месяцам. Выписки и эпикриз шестилетней давности. Даже не открывая их — это много. Слишком много, намного больше того, чем Чанхи хотел, чтобы про него знали — ведь так? Мог бы просто рассказать, думает Джуён, проводя пальцем по распечатанному диагнозу. Через полчаса пролистывания брошюр и серфинга в интернете Джуён отрицает: нет, не мог. Он вспоминает, где обычно Чанхи хранит документы, — вторая сверху, кажется — и открывает шкаф. Там ничего удивительного — Джуён видел миллион раз рассортированные по сезонам и типу вещи, просто не подходил и тем более не трогал руками иногда. Зачем ему шкаф и вещи, когда у него целый живой Чанхи. Со своими странностями и секретами. На второй полочке находится папка, которая лежит косо — понятно, почему они выпали: Джуён складывает как может аккуратно и точно так же косо кладет папку на место, стараясь сохранить небрежный угол, скрыть любой намек на вторжение. Ему хватает ума не задавать никаких вопросов. Если Чанхи хочет жить, как будто ничего нет, то не его, Джуёна, право это решение ломать из-за собственного любопытства. Последнее, чего хочет Ли Джуён в этом мире — ранить Чхве Чанхи.

//////

Они возвращаются в город поздно вечером в последний день отгула Чанхи — у Джуёна плюс около полутысячи фоток на его более новом айфоне, полупустой чемодан Чанхи забит футболками, сумками и шляпами из винтажного секонда и местными десертами. На рынок они все-таки добрались, после того как врач по телефону уверил, что судя по МРТ, Джуён в своей рубашке аккумулировал жирную часть счастья во всем мире. Они даже успевают искупаться перед выездом, хотя соленая вода немилосердно щиплет Джуёну слабо зажившие ссадины. Царапины и ушибы после аварии Джуёна быстро становятся новой привычкой Чанхи. Он обрабатывает их по своему алгоритму дважды в день: утром и вечером, с интервалом ровно в 12 часов. Сначала правый висок. Подбородок. Пройтись кончиком пальцев по ушным раковинам (они непременно порозовеют — до этого дня Джуён и не подозревал, что у него могут быть чувствительные уши). Плечо. Предплечья и ладони — правая рука, потом левая. Две большие ссадины на спине, на лопатке и ниже. Бедро. Последними дозу медикаментозно пахнущего лекарства получают коленки: Чанхи сползает на пол, придерживает одной рукой Джуёна за голени и только потом выпускает. Перед сном он считает джуёновы пальцы осторожно, чтобы не задеть костяшки. Джуён падает на кровать, едва стащив кофту и разувшись — усталость наваливается на него, стоит ему переступить порог — а ведь они приехали с отдыха. Он даже не делал ничего в дороге, даже не читал на телефоне, чтобы не отвлекать светом Чанхи, которому пришлось вести в темноте. Чанхи цыкает на него неодобрительно и отправляется в ванную. — Джуён, руки, — мягко говорит он, возвращаясь после два-раза-кран-два-раза-мыло-щелк-щелк-щелк-свет. Джуён стонет, но все-таки подрывается и плетется в ванную. Это не настолько сложно, чтобы лишний раз триггерить Чанхи. Он слышит звук расстегиваемой молнии, когда возвращается: Чанхи раскладывает рюкзак, быстро сортирует вещи — в стирку, в шкаф, в стирку, в шкаф. Он уже переодетый в домашнее, но откладывает в сторону гель для душа и шампунь. Джуён откидывается на кровать на локтях. Мысль стреляет ему в голову — дурацкая, дурная, он же пять секунд назад сам говорил, что не надо лишний — — Давай завтра разберем, — говорит Джуён. Чанхи поднимает на него голову — его брови подняты, его взгляд растерянный. Чанхи всегда так делает: вернулся домой — разобрать чемодан, продукты в холодильник — они уже там, кстати. Запустить быструю стирку с отжимом и попытаться не уснуть. И только вытащив сушилку на улицу, он позволяет себе расслабиться: ритуал окончен. Джуён хорошо знает об этом. А вот что заставляет его выговаривать слова — понятия не имеет: — Поздно уже. Тебе на работу завтра. Я разберу все, сложу тебе на кровать чистое, — и стягивает дорожную майку через голову — она все еще пахнет соленым и водорослями, потому что Джуён надел ее, даже не вытеревшись. Чанхи молчит долго — удивительно маленький посреди комнаты, в узоре из разбросанных маек и гавайских рубашек с шортами. Наблюдает: как Джуён стягивает джинсы (к вечеру похолодало), скручивает носки и кидает в стирку, отпихивает рюкзак к стене. И роняет: — Хорошо. Только в душ сходи. Джуён молча хватает полотенце. Он воспринимает это как один:один. Может, Чанхи можно отучить. Может, нет. Джуён так мало знает об этом — его невежество жалит, заставляет гореть от стыда — если бы знал, не прогуливал бы психологию на первом курсе. Может быть, тогда бы он понимал Чанхи лучше. Что движет им, когда он обходит кухню, прихожую и ванную на ночь, дважды моет руки, трижды щелкает светом. Трижды проверяет будильник. Тянется за джуёновой рукой, когда свет гаснет — его жест почти жалобный, и Джуён разрешает поймать свою ладонь — слишком большую даже для двух ладошек Чанхи. Большой-указательный-безымянный... Отпустив руку Джуёна, Чанхи проверяет будильники еще раз и не спит долго-долго, даже когда экран телефона гаснет. Джуён вслушивается в его неровное дыхание — ему не дают уснуть мысли. Правильно ли он сделал? Мог ли он сделать что-то неправильно? О чем думает Чанхи? Чанхи, Чанхи, Чанхи. Джуён думает только о нем: когда засыпает под тревожное ерзанье, когда просыпается с мокрым лбом. Ему что-то снилось — сразу забывает, помнит только обрывки криков, скорости или ударов. Чанхи тоже не спит. — Плохой сон? Джуён кивает: мозг еще гудит. Руки Чанхи возвращают в реальность: сухие, шершавые, теплые, с длинными подпиленными ногтями — Джуён трется носом о предплечье, когда Чанхи обнимает его сзади, прижимается подбородком ко вспотевшему виску. Но даже с Чанхи реальность прогружается туго: Джуён не сразу промаргивается, чтобы увидеть — идеально чистую комнату, разобранные рюкзак и чемодан. Чанхи говорит: — Боялся тебя разбудить. Чанхи говорит: — Я знаю, что ты рылся в моем шкафу. Чанхи говорит: — Прости, что сразу не сказал. И Джуён застывает, как под взмахом кнута. — Не за что извиняться, — голос чужой, хриплый, им страшно разговаривать, особенно сейчас, когда проблема почти возникла, когда пора ее решать. Когда способ "не вижу проблему — значит нет", уже не работает, тем более даже Чанхи знает: Джуён видел. — Это моя проблема, а не твоя, — Чанхи вздыхает, зарывается носом в волосы, ногти впиваются в плечи. Так говорить — спиной к животу — по-детски спокойнее, по-взрослому смешно. Но это лучше, чем молчать, думает Джуён. — Я не рылся. Они упали, — говорит он и ловит руку Чанхи, жмется губами к сухой, потресканной коже. Так бывает, если мыть руки по n-дцать раз в день, намыливать дважды, по полминуты минимум, как хирурги. — Сейчас мне лучше, — говорит Чанхи, — намного. Это так, остатки. Я думал... — он запинается, и Джуён — он так боялся этого разговора все время, и что сейчас? — Я хочу тебе доверять, просто так получилось, — вздыхает Чанхи с горечью, и Джуён вскидывается, выворачивается в кольце тонких рук. — Ты можешь, конечно, ты можешь, Чанхи, я же все сделаю, — слова льются бесконтрольным потоком, пока вещи становятся на свои места: Джуён почти закрывает Чанхи собой, своими большими ладонями, которые каждые пытается похвалить, защищая от всего мира. Может, Джуён не силен в психологии, но в своем умении любить Чхве Чанхи ему точно нет равных. — Мы квиты, получается? — Джуён слышит усмешку в голосе Чанхи и поднимает его лицо на себя, тянет за поясницу на кровать. — Возможно. Люблю тебя, — и целует, потому что самое крутое “я люблю тебя” от Чанхи Джуён уже получил. И в долгу не останется.