Прощай

– Привет, Лисёнок-Алисёнок! Пионер обратился к девушке с задором, ухмыляясь и наклонив голову. И тут же под удивлённым и недовольным взглядом Ульяны поставил свой поднос на свободное место. – Эй! – начала девочка. – Кыш, мелкая, – брезгливо бросил Семён. – У взрослых свои тёрки. Погуляй, покушай, растущий организм. Алиса лишь растерянно пожала плечами и качнула головой в сторону, мол, сама не в курсе, но разберусь, лучше правда иди. И села рядом. – Новенький, значит, – скорее констатировала пионерка. – И такой бо-о-орзый! Диву даюсь, – последнее она сказала уже с толикой уважения. – И как это я твой приезд пропустила? Пионер усмехнулся. – Тропы надо знать, маршруты. И я знаю больше, чем надо… – с печальным вздохом ответил он. – Умный, что ли, шибко? – с прищуром прошипела Алиса. Семён отмахнулся. – Не. Был бы умный, не застрял бы. Зато упорный и нахватался. Как когда Ломоносов с обозом рыбы шёл. Алиса усмехнулась. – И сам теперь то ли как рыбак, то ли как рыба? Семён в очередной раз поразился остроте ума рыжей бестии, впрочем… – И то, и другое. Как рыба в воде, холодный как рыба, тащащий почти без усилий улов… Чтобы поймать рыбу… – …нужно думать как рыба. Ты откуда такой философ? Из какой бочки вылез? Я, – отломив кусок котлеты, насадила его на вилку, – готова слушать. Пионер сначала улыбнулся, наблюдая за знакомой и милой сердцу картиной, затем горько усмехнулся, а после и вовсе принял мрачный вид. – А смысл? – Он пожал плечами. – Ты забудешь через неделю. Я не забуду никогда. Или забуду. Но откуда ты сама? – И подмигнул. Благодушие как ветром сдуло, Алиса фыркнула. – Я задала вопрос, и какая тебе разница? Вздох. – Ты не ответишь – найдёшь тысячу предлогов снять вопрос. Нет этого места. Все вы – из утопии. Утопии, где я утоп. И не скажешь, кто твои родители… – Ты больной! – крикнула Двачевская, подняв пустую вилку. – …ведь у тебя их нет, – равнодушно закончил свою фразу Пионер. Лицо девушки побагровело, но это не имело значения. – Не в смысле того, что ты сирота – даже если и так, их не только нет, но и не было. Он вздохнул и грустно посмотрел – нет, не в глаза пионерки, кажется, ставшие огненно-красными, а на тарелку, которая вот-вот… Опрокинув стол, разгневанная Алиса сжала кулаки. – Да что ты несёшь, придурочный?! – Правду, – холодно и равнодушно отозвался Пионер. – По-почему? – сбавив обороты от такой реакции, переспросила Двачевская. Семён улыбнулся – на секунду. – Потому что разочаровался. В этом месте. В тебе – не как в человеке, но как в персонаже. Ничего произнести девушка не успела: кулак в челюсть – и она лежит без сознания. Проверено. В любой день. Ей даже удара Лены хватает, что уж. Кто-то из статистов поднялся со своего места, кто-то продолжил есть. А затем Семён вынул нож дрожащей рукой и сел Алисе на колени. «Неужели? Зачем? Сейчас? Или никогда. Нужно закончить всё это. Уйти с пути в никуда. Может быть, встать на путь в ад. Джульетта, в честь моей любви пью яд!» – мысли путались. Сил хватило, чтобы перерезать горло – почти как в кино, но не на то, чтобы смотреть, как бьётся в судорогах, пытаясь зажать рану, схватить воздух Алиса. Его Алиса. Дрожа от страха, крича, Семён начал беспорядочно наносить удары ножом. И только когда тело под ним наконец обмякло, Пионер осмотрелся. Несуществующие люди продолжали есть несуществующую еду. Часть статистов, в рамках статистической погрешности, имитировала страх и жалась к стенам. Но никто, никто не пытался остановить. Они были такими же неживыми, как Алиса. Как сама Алиса до и после смерти. – Человек есть мера всех вещей – существующих в их существовании, а несуществующих – в отсутствии существования? – тяжело дыша, ошалело спросил Семён сам себя. – Вы не люди, вы не существуете – я не существую. Я не существую – не человек. И поступать могу не по-человечески. Запертый в тухлой вечности. По своей беспечности. На положении нечисти. А-а-а! – Задрав к потолку голову и плача, Семён кричал, а когда сил на крик не осталось, просто беззвучно выдыхал через раскрытый рот. – Остановите… прошу… Но никто не пришёл. Рядом была только мёртвая любимая Алиса, с которой невозможно было остаться и которую невозможно было бросить. – Прощайте, имена. Прощай, Алиса! Прощай, Семён. Я теперь – как они. Те тени. Пионер. Только Пионер. Он уткнулся лбом в окровавленную истыканную ножом грудную клетку, глотая слёзы.