Растут невнятно розовые тени, Высок и внятен колокольный зов, Ложится мгла на старые ступени… Я озарен — я жду твоих шагов
«Бегут неверные дневные тени» Александр Блок
Пробудился Федор от сильной боли по всему телу, что усиливалась от тряски. Открыв глаза, юноша понимает, что, по всей видимости, казнь минула его и трясется теперича обессиленное тело, облаченное в одну только исподнюю рубаху, в вознице. Нога его прикована цепью к ноге мужика, что напротив дремлет сидя. Кажись, то есть опричник царский, из Малютиной своры бесовской. Басманов силится приоткрыть плотную ткань, выглянуть в оконце, чтобы понять, где он или куда везут, но царский пес резко перехватывает руку и рычит: — Смирно сиди, проклятый, не велено тебе показывать дорогу. Федя пытается ответить, но вместо слов из сухого горла вырывается хрип. — Меня Лука Бельников величают, я для того к тебе приставлен, чтобы чего дурного не наворотил да руки не наложил на себя. Опричник достает из-за пазухи бутыль и протягивает молодцу, а тот, в свою очередь, не позабыв привычки кравчего, сперва нюхает содержимое, затем на язык пробует, а уж опосля этого решается испить. Вдруг повозка со скрипом остановилась. Федя отдал бутыль Луке и покосился на дверцу. — Выходите! — послышалось снаружи. Опричник дернул ногой цепь, что заставило бывшего кравчего подняться на ноги. Вывалившись кое-как из возницы, их глазам предстал неказистый деревянный домишко, весь посеревший от старости, обросший вокруг травой до самого пояса. Два извозчика, чьи головы были скрыты опричными балахонами, кинулись скорехонько таскать к дому сундуки, коих всего было четыре. Кончив с поклажей, мужики в опричном одеянии вскочили на повозку и резво помчались прочь, оставляя Луку и Федора один на один, в окружении леса и луга. Бельников достал из кармана ключ, снял оковы со своей ноги, присел на колени, аккуратно, почти нежно взял в пятерню босую ступню Басманова и открыл замок. — Знатно тебя Малюта попытал, слава богу, хоть не околечил. — говорит Лука, поднимаясь и глядя на Федьку во все глаза. — Голос вернётся, раны вскоре заживут, а синюшность сойдёт, будешь красавец каких поискать, совсем как раньше. Юнец раскраснелся и смущаясь опустил очи синие долу. Окромя Ивана Васильевича, никто красивых слов ему не говаривал, все только содомитом да срамником кликали, а тут так. Пока бывший кравчий осматривал территорию и обходил избу кругом, обнаружив сзади мелкий сарай и баньку, вояка легко внес сундуки внутрь дома. Федор с детской радостью наслаждался ветром, что колышет травы и путается в смоляных кудрях, шумом деревьев. Он был рад тому, что здесь нет Скуратова, нет опричины, нет темниц и криков пленников, что совсем забылся, полон за счастье принял. — Федор Алексеевич, подойди! С порога избы открылся очам их нынешний скудный быт, что состоял из двух кроватей, печи с лежанкой, полки с зеркалом, да обеденного стола с лавками. — Ты поешь чего, вон, в красном сундуке провизия, да одежды погляди и шкатулки, кажись, много тут твоего. — Лука указывает на сундук с резными васильками. — А я пойду, может баньку истоплю. Опричник тут же вышел, оставляя парня самим собой. Федя, не долго мысля, извлек шкатулку с драгоценностями из сундука, уселся на пол и принялся перебирать украшения. Все Ивана напоминает, это его подарки. Одного он в толк не возьмёт: как так вышло, что царь поверил, мол его царская Федора, будто извести его хочет. Да как же это так? Столько насмешек из-за их любви постыдной терпел, столько ругани и поношений, все было нипочем, лишь бы подле государя оставаться. А тут, всего один донос и к Малюте на растерзание отправил. Горячие слезы потекли по осунувшемуся лицу, страшная боль терзает сердце и думы. Да ничего не попишешь. Это на небесах на всё воля божья, а здесь, на всё воля государева. Не понятна Федору воля царя: то ли под опалу Басманов попал, то ли в ссылку сослали. Человек со всем свыкнется, так он, дабы «не мутить воду», стал сундуки разбирать, быт скромный устраивать. Так и время скорей проходит, коли делом занят, и думы тяжкие не терзают буйну головушку. Когда с сундуками было кончено, Басманов взяв рушник, да свежее исподнее платье, вышел во двор, да так и замер. За тот час, пока парень с посудой, одеждами да украшениями копался, опричник вокруг избы выкосил, да дров наколол. Теперь стоит у колодца в одних портках, телесами крепкими красуется, да только все равно Федору, ибо навеки сердце его царю-батюшке надлежит. — Банька готовая, милости прошу, Фёдор Алексеевич. — указывает на дверь дланью. Уже сидя в парилке, наконец осмотрел, что же сделал с ним Григорий Лукьянович. Кажись, все не так страшно, как оно видится. Нежданно- негаданно, вваливается пес царев, нынешний Федькин стражник, совсем нагой, да сходу падает на лавку рядом с парнем. — Я вообще не хотел ехать сюда, на кой черт ты мне. — он плеснул воды с берёзовыми листьями на раскаленные камни.- Как по мне, так лучше бы ты помер в темнице, хоть царь наш не мучался бы. Как Феде многое хотелось бы сказать, да голоса все ещё нет. Ну, что же, значит придется заканчивать париться. Медленно поднявшись, поскольку ноги все ещё не так хорошо держат, бывший кравчий оставил вояку, направился в дом. Там, надев шёлковое синее платье, сел напротив зеркала, сбрил уже рослую щетину, да и не сдержался, выудил серьги из шкатулки, подарок царя. Вдел в уши и загляделся на себя: кудри черные словно шелк, брови соболиные, стан тонкий, а серьги жемчугом сверкают. — Ну и срамник же ты, тьфу! — плюет Лука на пол, стоя в дверях и зло глядя на Федора. Когда он стал приближаться, Басманов попятился, но вскоре столкнулся со стеною. Опричник все ближе, а Федя с каждым шагом того дрожит сильнее. — Да я бы с тобой даже в одном поле срать не стал! — кричит Лука прямо склонившись к лицу юноши, да обратно своим словам хватает за тонкую талию и принимается целовать. Федор упирается руками в грудину Бельникову, уворачивается от поцелуев жадных, а тому все одно. Лапищами огромными лезет окаянный под исподнее, да сзади мацает. От митусни трещит ткань и звенят серьги, Федя пытается изо всех сил кричать, а получается только тихо стонать и плакать. Как оприходовал опричник жертву свою, так и бросил на пол, аки вовсе ненужное что. Достал бутыль вина, выпил из горла, присел на лавку и, глядит, как Федя жалко жмется в угол, будто хочет врасти в стену, как слезы текут по белым щекам. — Ух ты, ведьма, и меня соблазнила! — он бросил в свою жертву вилку со стола. — От лукавого все это, ох от лукавого. Опричник подходит к Басманову, садится на пол подле него, гладит смоляные кудри да приговаривает, сменив гнев на милость: — Не серчай, Федорушка, это чуть не каждый в Александровой слободе хочет с тобою потешиться, чтобы узнать, за что царь тебя так полюбил. — грубая рука берет за подбородок и поднимает заплаканное лицо. — Теперь то я знаю, почему ты ему так люб, уж больно ты пригож да все в тебе так и дышит грехом содомским. Лука укладывается в постель, попутно снимая рубаху и портки. Несколько минут в избе тишина, а затем он говорит: — Я же теперь тут почти что царь, я должен глядеть, чтобы ты здесь был живой и здоровый. — скрипт кровать, опричник снова поворачивается лицом к Федору. — Вот живи себе тихонько, пока царь милостив. Дождавшись, когда Бельников приснет, юноша кинулся прочь во двор, упал на колени, да устремил очи к небу, с которого мелко сыпались водяные капли, предвещая дождь. Тут и шуту понятно, что Лука этот жизни не даст, только все пользовать будет как девку, да страшить. Как принялся креститься, к Господу обращаясь, вымаливая прощения за грехи свои, за любовь к царю, за жестокость свою и все убийства, что совершил еще когда был в опричине. — Убиивец я проклятый, столько жизней погубил! — надрывно шепчет Федя. — Еще и царю теперь уж не верен стал, Господи, прости и спаси душу мою грешную! Дождь усилился, перерастая в ливень, смачивая сухую от летнего солнца землю. Басманов все отбивает поклоны богу, то обессиленно падает в мокрую траву, то снова поднимается и молится. Кажется, словно разум покинул тело его. Воротившись в хату, Федор вытащил из ножен, что висели на крюке, саблю, не долго думая, рассек клинком воздух, да и отмахнул голову Луки. На мольбы, да решения все силы растратил, так и упало тело стройное на землю ниц с саблею в руке. *** Луку этого треклятого, Федор Алексеевич придал огню, а после стал быт сам вести в этом лесу. Времена года сменяли друг друга, дни он не считал, чтобы не ждать и не думать о том, что, а вдруг покажется вдали стан крепкий да высокий, самый желанный гость. Сегодня уж Рождество Христово справляется, как догадался юноша по далекому колокольному звону. Мороз жмет, заваливая избу до самой крыши мягким снегом. «Даже нос во двор не суну» — думает Федька, прихорашиваясь пред зеркалом. То, что тело его когда-то предавали пыткам дьявольским и страшным, теперь уж даже не подумаешь. Все как прежде, только кудри чуть ниже лопаток отпустил, в глуши-то его никто не попрекнет в нехватке в обличии его мужности. Стук в дверь разбил тишь. Федор хватает саблю и отворяет двери с клинком в руках. Отворил, да и глазам своим не поверил: стоит пред ним, в мехах да в снегу сам царь всея Руси, как есть царь. — Не ждал уж меня, Феденька? — добрым голосом вопрошает Иван. — Не студи избу, дай пройти. Государь входит и сразу же к печи направился, видать, больно подморозила его дорога дальняя. — Ждал я, царь- батюшка, видит бог, денно и нощно ждал тебя. — с жаром говорит Басманов. — Ты еще красивей стал, чем был. — лицо царя озаряет легкая улыбка. — Не умею я прощения просить, только скажу тебе, жить мочи нет, что ты сделала со мной, Федора? — Ваня… Знаешь, что я только тебе всегда был предан, так отчего же ты доносам лживым поверил? — дрожащим от слез голосом вопрошает Федор. В два шага Иван преодолел расстояние и оказался прямо пред юношей. Резко, грубым объятием прижимает стан тонкий к себе и горячо шепчет на ухо: — А оттого, что жизни не ведаю без кудрей твоих, да очей васильковых, не вижу ничего окромя стана прекрасного да уст медовых. Кто ж не подумает, что неладно что-то тут. Поехали со мной в слободу, обратно? — Не знаю, Иван Васильевич, не думаю, что меня там примут, да и здесь я уж привык, прижился. — молвит, выбираясь из объятий тесных. Царь притих, а затем, не долго думая, направляется к двери. Уже ухватившись за ручку, бросает через плечо: — Долго ты меня ожидал, каюсь. Видать, моя очередь ждать.