«МЫ НЕ ХОТИМ С ТОБОЙ ИГРАТЬ, ГЛУПАЯ ВЕДЬМА!»
— Липкий мрак опутал весь… — натянутым голосом тонко затянула девица, отчётливо слыша его вибрацию в мёртвой тишине комнаты. По впалым щекам своевольно струились прозрачные слёзы. Болезненные образы из утробы памяти резали череп изнутри: они, как агонизирующие моровые мыши, запертые в набитом гнилой прелой соломой мешке, цепляли, царапали, рвали холстину своими маленькими когтистыми лапками. Где-то снаружи, издалека, встревоженно прокаркало вороньё – ведьма вздрогнула и дёрнула головой в сторону, покосившись взглядом, полным отчаянного безумия, на закрытую хлипкую дверь, из-за которой сквозь щели в проёме тянуло могильным холодом морозной ночи.«ВСЕ НАШИ БЕДЫ ИЗ-ЗА ТЕБЯ, КОЛДУНЬЯ ЕБУЧАЯ! МОЛЮ БОГОВ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХЛА ОТ СВОЕГО ПРОКЛЯТИЯ»
— Монстры алчут кости съесть… — она вытерла ледяной пот с высокого лба, измарав его и спутавшиеся пряди жирных иссиня-чёрных волос мутно-алой юшкой, и до жути беззаботно, по-детски хихикнула. Под опухшими глазами, чью выразительность сломила, застыв в сузившихся зрачках, смешанная со страхом и мучительной тяжестью одержимость, клеймом повисли серые мешки, подчёркнутые печатями гематом от остывших костяшек.«Я? ВЛЮБИЛСЯ? ХА-ХА-ХА! Я ТОБОЙ ПРОСТО ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ»
— Прячьтесь, бойтесь, смерть грядёт… — чертить приходилось почти что вслепую: горевшие пучки лучин по углам избы испускали лишь слабый свет, который будто бы обнимал девушку, пытался очистить бледную кожу на руках от уродливых тёмных синяков и кривых шрамов бездушных бритв, прикрыть худые бёдра с крупными алыми пятнами ссадин и покрытую царапинами грудь – она сидела полуобнажённой, в разорванном грубыми отяжелевшими руками жёлтом платьице в бордовую крапинку.«ТЫ МНЕ НЕ ДОЧЬ, ПРОКАЖЁНАЯ СУКА»
— Плачьте, солнце не взойдёт. Она уже почти дорисовала магический круг, надрывно и сдавленно хохоча сквозь поток валившихся на пол слёз, как вдруг к ней грациозно и бесшумно подошёл чёрный кот, вышедший из-под кровати — двух досок и сена поверх — хозяйки из окружения резных божков, и вперил в неё свой внимательный, сочувствующий, совершенно человеческий взгляд больших глаз, блестевших насыщенным голубым цветом. Молодая ведьма недоумённо покосилась на него и на секунду, утихнув, замерла — доводивший до сумасшествия скрежет в голове прекратился, вода застыла в глазах, и лицо её мгновенно переменилось, — а затем отложила кусок угля в сторону, усердно обтёрла руки об тряпьё платья и потянулась к коту. Истерический приступ сбросил свою цепкую чудовищную хватку, не оставив после себя ничего подобно грозовым тучам, внезапно сменившимся ясным безоблачным небом. — Прости, мой дорогой Санчо, я совсем забыла про тебя… — девушка проговорила это с необыкновенной нежностью, подняла с пола своё потасканное тело, взяв животное на руки, и едва слышно зашипела, разогнув изодранные в мясо колени. — Хозяйка из меня никудышная. А кот только громко ласково мурчал, прикрыв глаза, — та осторожно почёсывала его мягкий живот, присев у промёрзшей стены подле окна. Через разбитую слюду в дом вваливался ледяной воздух, чьи колючие удушливые языки обтекали ведьму, не в состоянии к ней прикоснуться. Снаружи властвовала гнетущая тьма. Если долго смотреть — в сознание вгрызаётся первобытный страх, ядовитый, отравляющий рассудок… Только ложный свет лучин и очага дарует местным тварям покой, сродный тусклой искре их жизни: мгновенный и иллюзорный. — Нам придётся попрощаться. Я не знаю, что будет дальше и что меня ждёт… Там. Снаружи. Мне грустно расставаться с тобой, но… ничего не сделать. Пути богов неисповедимы… Девушка склонилась над Санчо, растянувшимся на её коленях, и чмокнула его в мокрый нос. Кот всё понял. Не растягивая прощания, он выскочил в дыру в оконном проёме, бросил последний проникновенный взгляд на хозяйку и, махнув хвостом, убежал по одеревенелой снежной корке к неразличимому во мраке лесу, громоздившемуся вокруг поселения пугающе огромной стеной. Посмотрев вслед своему питомцу до самого его исчезновения, ведьма подошла к трупу, лежавшему посреди комнаты в луже крови, и с головы до ног хладнокровно оглядела обезображенную тушу своего отца. Некогда белая косоворотка превратилась в карминовое решето с дырами от ножа, по самую рукоятку загнанного в его мясистую шею, прямо в перерезанную глотку. Маслянистые кишки, вываленные на волосатые руки и пол из вспоротого толстого живота, жирно сверкали на свету блекло-розоватым цветом. От вони жидкого дерьма и урины, что пятнами расползлись по спущенным штанам, жгло в глазах, резало в горле, спрессовывало лёгкие. Мужчина лежал бездыханно, но внутри девушки до сих пор наваристо кипели ненависть и ужас, выплёвывающий душу наружу, а всё тело ныло от некогда нанесённых увечий, отзываясь колющим беспокойством там, куда успели добраться его мерзкие пальцы. Ещё бы чуть-чуть, и… Столько крови ей ещё никогда не доводилось видеть. Свой аффективный порыв она запомнила в мельчайших деталях, вплоть до собственных срывавшихся с каждым рывком вскриков, — как и мимолётное удовлетворение после, которое почти незаметно проскочило под покровом шока на грани с истерикой. Не без потаённого смака и облегчения смотрела девица на захлёбывающегося родителя: на кривившуюся от каждого пореза свиную морду, на его тщетные попытки, с неверием, беспомощностью и животным испугом в маленьких глазёнках, заткнуть ладонью пульсирующую струю из рассечённой артерии, и на финальные судорожные подёргивания, пресечённые ударом лезвия в шею. В какой-то момент её вырвало: схватив закоптелый котелок у камелька, она выблевала в него жижистую желтоватую похлёбку с остатками старого несвежего мяса и почувствовала себя как-то… совершенно по-новому. «Что с тобой, Хейли? Почему медлишь? Разве ты заслужила такой жизни? Заслужила пустого презрения? Что это за предназначение такое?» — доносился голос откуда-то изнутри, неотличимый от собственного, пока она стояла над трупом. Её больше не мутило. Во время убийства ей чудилось, что она не контролировала собственные мускулы, но всё видела, всё понимала, ощущая противоречивое освобождение своего и сейчас переполненного сознания, прежде будто бы погружённого в кошмарный сон, именуемый жизнью, — оно отрезвело, хоть и не без помощи сломив последние оковы, оковы полубезумного припадка, усугублявшегося жгучими кусками воспоминаний и видом жестоко гибнущего единственного родителя, и нечто в сознании сбросило призрачный, фальшивый туман, который, как застрявший в глазу осколок кривого зеркала, искажал девушке зрение, искажал человеческий мир и её собственный образ. «ХВАТИТ БЫТЬ ИГРУШКОЙ! ХВАТИТ БЕЗВОЛЬНОГО ПОДЧИНЕНИЯ ПРИДУМАННОЙ СУДЬБЕ! ПРОТИВЬСЯ!» — ревел ей демонически-гневный внутренний голос, пока она, сопротивляясь мёртвой хватке, извивалась и дёргалась под отцом, стягивавшем с себя грязные засаленные штаны, и со слезами упрашивала его остановиться. А голос всё кричал ей, кричал, смешиваясь с десятками знакомых, но чужих, оскорбляющих и унижающих, голосов… Да, Хейли впервые услышала хруст ломаемой челюсти и увидела столько крови. Она совершенно тупым взглядом, стоя в полнейшем ступоре, глядела на тёмно-зелёную рукоятку ножа, торчавшую из шеи мертвеца и напоминавшую собой плотно переплетённые оленьи рога, — дар лесов. Сквозь тупую боль, ставшую её вечным спутником, рассекавшую покалеченное тело и ноющую душу, в такт громкому биению сердца шевелилось скверное предчувствие: оно часто пробуждалось в ней, выползая откуда-то из недр: от жёстких пощёчин, ударов кулаков, палок и камней. Сейчас это предчувствие боролось в ней, боролось за движение и спасение с тем, что парализует ноги, тело и руки, закрадываясь в голову ордой голодных скрюченных мыслей. — Зачем?.. Заслужила ли я… всё это? Может быть, да? Может, я сейчас это доказала? Или это… испытание? – шептала Хейли себе под нос, а затем в первый раз срывающимся голосом закричала, пошатываясь на месте, куда-то в глухой потолок: — Боги, вы испытываете меня?! Если нет, то где ваша кара?! Покажитесь, ПОКАЖИТЕСЬ! Неужто годы страха перед вами — и это пыль? Почему я всё ещё жива?! Почему?.. Она опустила голову и увидела кого-то, слабо освещённого, в разбитом зеркале, увидела ясно. Ни следы кровяных струек, ни слой пыли не помешали ей как никогда чётко разглядеть саму себя всю целиком, избитую, в непохожем на платье рубище, утирающую вновь омрачившие лицо слёзы… — Нет… Нет. — Это слово ещё никогда не звучало из её уст так твёрдо. — Они заслужили. Сгинут они. Я отправлю всех этих ублюдков прямо к вам, слышите меня?! — озлобленно, с небывалой силой в охрипшем голосе бросила Хейли в пустоту. Она выдернула клинок из тела мёртвого отца, не узнавая себя, и вернулась обратно к ритуальному кругу, сев на колени. Накрутив волосы на руку и крепко за них схватившись, ведьма рваными движениями отрезала их, оставив криво остриженное короткое каре, и бросила в центр магического рисунка. Резкий взмах острого ножа — ладонь зияет глубоким разрезом: кровь, сочась из сжатой до дрожи ладони, небольшими струями обрушивалась на пол с глухим стуком, заливая волосы, руны и границы фигур. Отложив нож в сторону, девушка склонилась над геометрическим построением, положив руки прямо на растопленный по бокам воск, и принялась нашёптывать что-то неразборчивое и непонятное... Холодная ночь не остановила собравшуюся в центре деревни толпу. Её хрупкий покой встревожил какой-то пьяница: он заблудился и завалился в жилище мертвеца, чудом оставшись незамеченным. Ноги его путались, он падал на ровном месте, пока бегал от дома к дому и вламывался внутрь, запыхавшийся и весь облепленный снегом. — Там этого… того… девка эта, с-сука, батьку… — и дрожащей рукой проводил большим пальцем в варежке у немытой шеи. От него разило водкой и потом. Местные, морщась от запаха, широко раскрывали глаза и непонимающе кривились, но соображали быстро — тут же хватались за ножи, топоры и сооружали факела. Как тряпичные куклы, нанизанные кем-то на единую нитку, их объединяла одна мысль: — Или она, или мы! — прокричали в толпе. — Давно пора кончить эту приблуду! — поддерживающе отзывался кто-то. Снег жалобно хрустел под медленными сапогами. Факела отбрасывали на бледно-белую землю и стены изб десятки огромных дрожащих теней, которые сливались в монструозное нечто; руки крепко стискивали рукоятки и черенки; синюшные губы шептали пустые молитвы и проклятия. Угольный дом на окраине, едва различимый во мраке, неумолимо приближался с каждой секундой, а воздух неестественно густел, несмотря на поднимавшийся ледяной ветер. Масса застыла в нерешительности в десятке шагов от крыльца. Пара дородных мужиков откололась от авангарда и, переглянувшись, осторожно двинулась к дверям. Остальные тупо смотрели им в спины или на слюдяные окна — и не видели за ними света. Ветер завывал всё яростнее, но от холода не ёжился никто. Первый смельчак выломал дверь и забежал внутрь, второй прыгнул за ним. Секунда. Послышался неровный перестук шагов. Две. Что-то тяжёлое глухо ударилось оземь. Три. Изба — мгновенно — вспыхнула, загорелась, занялась кроваво-жёлтым огнём!.. Пылало всё: разбитое зеркало, столетняя прялка, грубая постель и идолы богов, полавочники с посудой, давящий подвал и отцовский труп; языки пламени раздувались поднявшейся метелью, жадно пожирали унылые стены, выедали без остатка заскорузлую оболочку, сливались в огромное, трещащее, взвивавшееся к небесам кострище в дикой, неудержимой, свободной пляске! Слюда смачно, с хлопком лопнула, разорвалась на тысячи раскалённых осколков – несколько человек в ошеломлённой, парализованной толпе упали замертво, с застрявшими в горле или груди кусками минерала. Из хаты неровно вышел один из мужиков. Шуба на нём горела. Поведя безжизненным взглядом по сторонам, он споткнулся на крыльце, свалился лицом в снег и больше не пошевелился. В затылке черепа торчал топор. Изнутри вырвался бешеный хохот, громом раздавшийся по окрестностям. В нём звучало всё, что подавлялось, сдерживалось, что выдавилось наружу. Крыша с грохотом обвалилась; в дверях показалась Хейли, держа в руках что-то округлое. Тень, падавшая на неё спереди, с трудом скрывала зловещий, яркий блеск гневно раскрытых глаз. Она переступила за порог – толпа увидела, как под её измазанным кровью рубищем кожа то тут, то там светилась синим цветом рунических татуировок. Девушка бросила округлый предмет прямо в народ: женщины и мужчины в ужасе закричали и заверещали, поймав бледную отрубленную голову второго мужчины, решившегося войти в дом. Некоторые понеслись подальше от проклятого места; многие остались на месте, не в силах пошевелиться, и со страхом смерти глядели на возвышавшуюся ведьму. Она широко и безумно улыбалась. — Больше чудовищ вы себе не придумаете! Бежать некуда! Спасения нет! — проревела она сквозь свистевшую вьюгу, трепавшую её волосы и остатки платья, и вновь захохотала, взмахнув натянутыми до предела руками перед собой, — все избы в деревне вспыхнули, как облитые маслом, и разорвали ночную тьму беспощадным огнём. Сияние светопреставления виднелось на лиги вокруг. Из лесов донёсся погребальный вой волков и приглушённый, мощный топот когтистых лап трупоедов. Те, кто пытался сбежать, не видели ничего дальше собственного носа; молящиеся не видели собственных рук — буран с гудением бил по лицу и заволакивал глаза миллиардами белых крупиц, проносившихся перед ними. Никто не слышал ни предсмертных воплей, ни хруста костей, ни треска плоти, разрываемой зубами оголодавших мутантов. Мрачно-серым утром на месте поселения стоял курган. Скорчившиеся от холода, обожжённые пламенем, раздавленные обуглёнными брёвнами и обгрызенные, выпотрошенные тела жителей навечно упокоились под его барханами.