Я должен врать, чтобы спрятать то, что у меня на душе, Но мое сердце не подчиняется этой лжи, Поэтому дальше, чем до завтра, дольше, чем навсегда, Я буду любить тебя (но в этом никогда не признаюсь).
Все кругом верят, что истинная пара — лучшее, что может случиться в их жалких, никчемных жизнях. Ведь это так прекрасно — внезапно начинать чувствовать дарованное истинностью счастье, которое без него испытать практически нереально. И проводя всю жизнь в поисках этого заоблачного счастья, на деле не испытываемым большей частью людского населения, они становятся лишь мрачнее, все меньше веря в вероятность встречи со своим истинным (или соулмейтом, как принято называть в нынешнем обществе). Антон в это не верит и верить не хочет, потому что знает, что все это ложь, придуманная таким же отчаянным человеком, кто пытался легким способом добиться счастья. Антон знает своего соулмейта. Но обещанного счастья он не обрел до сих пор. Лишь горестные мучения, тоскливые вечера на подоконнике с открытым окном, пока голову словно сверлят дрелью, медленно убивая его навязчивой, чрезмерно сильной болью. И еще невыносимую зависимость от его голоса, когда сердце особенно сильно сжимается от накатившей грусти и необъяснимой злости. А еще каждый день на его руке появляется аккуратная, но чуть кривая линия, кровоточащая и слабо саднящая. По сравнению со штурмом в его душе, эта боль была лишь легким испытанием на его прочность, которую он вынужден испытывать каждый чертов день. Антон не уверен, но кажется, что с каждым днем ему лишь хуже и хуже. Сегодня он чувствует непонятную слабость, из-за чего делать ничего толком не хочется — ощущение словно сил совсем нет создает огромное желание просто отдохнуть. Только вот Антон вчера лег вовремя, даже проветрил комнату перед сном, начитавшись всяких советов как быстро и крепко уснуть. Потому теперь он недоумевает — какого черта он не чувствует себя хоть капельку выспавшимся? Будто целую ночь пахал, не прерываясь ни на минуту. И вновь он сидит на подоконнике, позволяя легкому прохладному ветру обдувать его ноги. В голове рой откровенно отстойных, полных самобичевания и в то же время огромной жалости к себе мыслей. Они назойливо, беспрерывно мелькают в голове, то и дело вынуждая парня забывать о чем он думал только что, напевая какую-то непонятную песню. И так по кругу: немного взбодрится, а после тут же потускнеет. На фоне порозовевшего неба солнце медленно опускается за горизонт, из последних сил старается отдать как можно больше солнечных лучей этому краю, прежде чем окончательно скрыться. Весенний ветерок легонько покачивает тонкие стволы молодых деревьев, у которых совершенно недавно начали набухать почки. Погода была просто изумительной, но желания выйти прогуляться почему-то не было. На дворе середина апреля. Весна — прекрасное время года, когда природа медленно просыпается после многочисленных снегопадов, вдоволь доставших морозов, заставляя все расцветать вновь. Палитра цветов плавно перетекает в более насыщенную, наполненную различными оттенками, куда ярче, чем те были зимой. И обычно у Антона в это время на душе благоговейное спокойствие и умиротворенность. Он зачастую сидел у окна с расслабленной улыбкой, наблюдая как аккуратно, не торопясь окружающая среда приобретает более оживленный вид. Многого для успокоения ему не требовалось — главное, пожалуйста, дайте ему наслаждаться этим, пока есть возможность. В этом году все выходит немного иначе. Если раньше ему удавалось просто погрузиться в эту успокаивающую атмосферу едва ли не с первых секунд, то сейчас так сделать элементарно не получается. Его терзает от нахлынувших мыслей каждую секунду, боль не отступает, лишь становится сильнее, и Антон думает, что он, похоже, медленно умирает. Боже, какая глупость, умирать из-за собственных чувств, незваных и нежеланных, лишь испортивших его и без того никчемную жизнь... Он переводит взгляд на клумбу ветряных астр, по непонятным соображениям соседей растущих тут, и замечает, что один цветок словно печально стоит в сторонке от остальных, плотнее прижимаясь к краю. Черемисин невольно проводит ассоциацию с собой, но тут же пытается выбросить эту мысль из головы, пока он не начал в который раз загоняться из-за всякой ерунды. Его раздумья прерывает отрывистый, но настойчивый стук в дверь, потому парень, натянув рукава оверсайз худи как можно ниже, торопливо проходит к двери, не задумавшись, открывая ее. Перед его взором тут же появляется Данил, его лучший друг, и, отойдя, Антон пропускает того внутрь. Антон чуть параноически поправляет рукава, ощущая как на руке появляется очередной порез, приносящий чрезмерно большую дозу ежедневной боли. Приложив огромные усилия, чтобы не зашипеть от боли, он смутно понимает о чем говорит Данил и безучастно кивает, даже не желая вслушиваться в то, что он говорит. По крайней мере, не тогда, когда по ощущениям его конечность буквально разрезает на части, а рукав левой руки неприятно прилипает к руке — крови, похоже, в этот раз больше. И тело словно горит. Это выводит из себя, потому Антон подавляет в себе нереальное желание залезть при свидетеле головой в холодильник, пытаясь успокоиться. Но это лишь сильнее выбешивает его. — Антон, ты чего завис? — голос Данила гулко отражается от стен и проникает в его сознание. Зависим. «Пожалуйста, Данил, скажи еще что-нибудь, скажи, как ты провел день, продолжай говорить, а я наконец обращу внимание на тебя, чтобы утолить эту невероятную жажду моего сердца, которое безумно нуждается в тебе», — отчаянно думает Антон, прерывисто дыша, потому что от охватившей разум любви дыхание напрочь сбилось. Данил недоуменно смотрит на друга и протягивает к нему руку, но тот отходит от него еще на три шага назад, утыкаясь спиной в стену. — Со мной... все в порядке, — он сглатывает и, максимально придавая своему голосу уверенности, врет Данилу, даже не надеясь, что тот поверит. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы не понять, что у Антона что-то не так. Будь у него возможность, он бы непременно отыграл свою роль более убедительнее, чтобы Гаврилов хотя бы сомневался насчет правильности своих догадок, но разрывающая на части боль не дает ему ни единого шанса. Серые глаза с недоверием осматривают его с головы до ног, и Данил тут же замечает побагровевшее пятно на худи. Незамедлительно приближаясь к другу, он хватает его руку и закатывает рукав, с ужасом смотря на полное порезов запястье. Антон поспешно поправляет его обратно, выдергивая руку, и достает из кармана сигареты. Лишь бы не догадался, лишь бы не догадался, лишь бы не догадался... Надеяться не на что. Данил догадливый, он чертовски проницательный и умный, остается лишь один вариант, но он наименее вероятен, потому что тот наверняка знает, что это значит. А сложить два и два труда не составит даже тупому пню. Антон вдыхает табачный дым, облаком выпуская его изо рта, и чуть морщится, стараясь не пустить жалкую слезу. Хотя бы не при Даниле, находящимся у него за спиной. Антон опускает взгляд, устремляя его в сторону дворовых ребят, бурно обсуждающих недавно вышедшую игру, и вспоминает, что уже приличный срок не заходит в свою излюбленную игру. Наверное, с тех пор, когда его начали мучать сначала редкие головные боли, а чуть позже уже и другие телесные увечья, которые теперь являются порезами на его запястье. И последнее время второе резко покалывает, как в тот раз, когда он еще не знал что это и был удивлен, увидев через неделю на руке первый порез, почти безболезненный и незаметный. У тех мальчиков, наверное, на данный момент проблем важнее доказательства собственной правоты нет, потому они беззаботно кричат друг на друга, показательно пытаются задеть, но все равно улыбаются, когда кто-то шутит. Антон тоже хочет искренне улыбнуться, но он может лишь выдавить из себя вымученную улыбку, больше походящую на слабый оскал. Облака медленно затмевают едва начавшие появляться на ночном небе звезды, и ребята неохотно расходятся по домам. Антон готов отдать все, лишь бы иметь возможность перестать любить своего соулмейта. Готов отдать свою машину, лишь бы перестать быть такой тряпкой, о которую постоянно вытирают ноги. Антон не хочет жить в этом мире, где чертовы чувства, непрошеные и совершенно ненужные, портят всю жизнь, незамедлительно начинают убивать, лишь потому, что соулмейт тебя, блять, не любит в ответ, а любит кого-то другого. Знал бы Антон причину кончины его матери, когда ему было пятнадцать лет, то ни за что бы никого не полюбил. Но теперь, похоже, у него нет иного выбора — он отправится прямиком вслед за мамой, причем по той же причине. Шутница природа шутки несмешные шутить начала, когда всю эту систему с соулмейтами придумала. Ну подумаешь не любит он, зачем влюбленного соулмейта заставлять страдать? Почему именно ему суждено умереть через три месяца после того, как его любовь к другому внезапно окажется невзаимной? Антон в рот шатает эту систему, чувствуя, как слезы начинают собираться в уголках глаз. Ветер с легкостью поднимает в воздух оставшийся с осени хрупкий, сухой и, наверное, уже прогнивший золотистый листок, унося его далеко-далеко. Антон думает, что это чем-то походит на все это дерьмо, связанное с истинными, — хочешь, не хочешь, но страдать будешь по полной программе, потому что против природы не попрешь, как бы того не хотелось. Черемисин чувствует обжигающее прикосновение к себе и вздрагивает, а место соприкосновения словно ярким пламенем пылает, невидимо, но весьма ощутимо оставляя на этом месте своеобразный ожог. И когда только температура его тела успевает так сильно поменяться в кратчайшие сроки? — Антон, что у тебя такого случилось, что ты такой сомнительной ху... кхм. Ерундой занимаешься? — чертов Данил, чертова природа, чертовы чувства, чертов мир! Младший сейчас взорвется от переполняющих его эмоций прежде, чем боль окончательно прибьет его к месту, не позволяя и слова сказать. Из-за того, что Данил считает его исключительно другом, эта непонятно каким образом придуманная связь отторгает его, но делает больно Антону. Какая же бессмысленная фигня, которая влечет за собой уйму боли. — Тебе это необязательно знать, Даня, — он тяжело вздыхает, понимая насколько тупо это звучит, особенно при таком-то раскладе. Но одно радует: Гаврилов не спрашивает наводящих вопросов (отличать их от обычных Антон, к счастью, уже приспособился), значит ничего об истинных парах, помимо того, что напридумано каким-то неандертальцем, и возможных эффектов от подобной связи не знает. — Все настолько плохо? — Данил искренне волнуется и от этого Антону не становится легче. Вся охватывающая его боль разрастается, когда сердце бьется едва ли не в горле, срывая с его губ болезненный стон. Согнувшись пополам, парень держится за руку и закусывает губу, словно это поможет ослабить до жути неприятные ощущения. Кожу словно пронзает тонким хрусталем, но при этом визуально его кожа совершенно не меняется, будто ничего такого и не происходит. Голова раскалывается, еще больше досаждая Антону, и тому кажется, что скоро он непременно сдохнет, если все так и продолжится. Черемисин чувствует как ноги подкашиваются и закрывает глаза, готовясь к нелицеприятной встрече с твердой поверхностью пола или какого-нибудь острого угла, но вместо этого чувствует как сильные руки вовремя ловят его, не позволяя ему упасть. И в этот раз боль отчего-то утихает, потому Антон неосознанно жмется ближе к внезапно породнившемуся теплу, которое постепенно искореняет все болезненные ощущения. И все же Антон ненавидит эту систему соулмейтов, хоть она сейчас и лишает его боли, которая, между прочим, из-за нее и возникает. Сколько Антон любит Данила? Наверное, с того самого дня, когда случайное соприкосновение с рукой старшего почему-то вызывало легкое смущение, ускоренное сердцебиение и слабую улыбку на лице. Возможно, долгое время Антону хватало просто взглянуть на него, чтобы почувствовать как все внутри трепещет от восторга и нежного, прекрасного чувства, которое способно убивать. Уже два месяца, как Антон вязнет в этом омуте любви, медленно испепеляющем его, заставляющем мучаться от невзаимности, и ничего не может поделать, чтобы выбраться из него. Силы неспеша покидают его, а духовная сила иссякла чуть ли не в самом начале, когда тот с горькой тоской на душе понимал, что ему ничего, в общем-то, не светит. Данил любит девушку (да, он тот редкий тип людей, которые чхать хотели на истинность, и лишь теперь Антон очень жалеет об этом) и счастлив с ней. А Черемисин что? Он не хочет посягать на счастье того, кого любит. В конце-концов, куда главнее, чтобы счастливым был тот, кого он любит, чем он сам. По крайней мере, это его мнение и его он активно придерживается, потому старательно делает вид, что не умрет уже буквально через месяц, а может и чуть меньше. Считать дни до собственной смерти как-то жутковато, поэтому Антон этого делать не хочет. Все-таки грустно осознавать, что осталось жить всего ничего, а сил уже не хватает, чтобы выйти из квартиры на продолжительный срок. — Нет, Даня, — наконец прерывая затянувшуюся тишину, шепчет Антон и знает, что Данил его в любом случае слышит. В его голосе проскальзывает приевшаяся грусть, отчего старший съеживается, но не перебивает, — все просто хуево. И Данил не в силах что-то сказать, потому что на глазах Антона выступают слезы. Вообще-то Антон не любит проявлять слабость, особенно перед ним, но, видимо, сил терпеть происходящее у него уже нет. Данилу было бы полезно знать, что у Антона почти ни на что сил уже нет. Но Антон надеется, что все-таки сможет отыграть роль страдающего из-за пустяка глупца до талого, пока смерть не примет его в свои жуткие, промерзлые объятия, утягивая за собой в безликую бездну. Она заберет его последний вздох и последним, о ком будет думать Антон — Данил. Данил молчит, а Антон не хочет говорить — горло почему-то слабо першит. Да и говорить ему, впрочем, нечего. По его состоянию итак было все предельно понятно, потому слова тут уже ничем не прояснят ситуацию, возможно, он лишь усугубит ее, наговорив лишнего. — Твой соулмейт любит кого-то другого? — тихо спрашивает Данил и сердце Антона пропускает удар. По коже пробегается легкая дрожь, потому что Данил, скорее всего, обо всем догадывается. — Нет, — Черемисин старательно делает голос ровнее и более увереннее, стараясь придать своему виду больше обреченности, словно дело заключается совершенно в другой проблеме. Гаврилов кивает, смотря на серые, подобно его глазам (о боги, и почему у него настолько бесподобные глаза?), тучи. Он думает, анализирует ситуацию и Антон мысленно прощается со всем миром, потому что когда друг все поймет, тогда ему и придет конец. Грубого, прямолинейного отказа слышать наивно влюбленному парню уж точно не хочется, поэтому было бы легче спрыгнуть прямо сейчас, чтобы избавиться от своих страданий. — Тебе стоит взять уроки актерского мастерства, Антошенька, — грустно улыбается Данил, а Антон, кажется, забывает как дышать. Боль то притупляется, то становится в два, если не в три, раза сильнее, заставляя его словно метаться в агонии. Антон точно не хочет чувствовать всего этого, не тогда, когда в квартире находится кто-то еще, помимо него. — Кто твой соулмейт? Я, может быть, смогу тебе помочь чем-нибудь. Сколько у нас есть времени, чтобы спасти тебя? Слова Данила приносят еще больше невыносимой боли и в глазах у Антона темнеет. Он хватается рукой за пустоту, едва держится на ногах и пытается глубоко дышать, чтобы не задохнуться от нехватки внезапно колющего, но все еще важного воздуха. Данил ничем не поможет. Хотя бы потому, что он и является причиной бессмысленных и отчаянно глупых страданий Антона, которые прекратить не под силу уже никому. Черемисин более чем уверен, что он скорее сможет съесть три острых перчика чили за раз, мучаясь от ощущения, что его рот сейчас сгорит, чем сможет добиться взаимных чувств за такой короткий срок. — У нас осталось немного времени, а у меня его уже подавно нет, — он горько усмехается своим словам, понимая, насколько явно намекает, и понимает, что Данил этого не поймет. Данил не твердолобый, но этот не такой уж и тонкий намек он навряд ли поймет. — Тебе пора идти. Девушка, наверное, уже заждалась тебя. — Хоть когда-то ты оказался прав, — задумчиво рассматривая его, соглашается старший и неохотно поворачивает в сторону выхода, чувствуя огромную недосказанность между ними. — Вообще-то я всегда прав, — устало произносит Антон, предугадывая, что на лице того появится слабая, изнеможенная улыбка, и поскорее выпроваживает его из квартиры, поспешно прощаясь с другом. И Антон навряд ли когда-нибудь узнает, что Данил еще долго простоял около его двери, вслушиваясь в мертвую тишину, воцарившуюся в его квартире.***
Как Антон и предполагал, через пару дней на второй руке начали появляться такие же порезы. Его голос постепенно становится все тише и более хриплым, потому что горло нещадно болит. Но это не сравниться с душевной болью, которая разрастается с завидной скоростью. Она поглощает его целиком, и Антон уже не борется с этим, отдаваясь ей полностью. За три несчастных недели уже ничего не изменить. Разве что умереть можно быстрее, но навряд ли ему хватит сил чтобы открыть плотно запертые окна из предубеждений Димы, теперь ежедневно навещающего его, или утопиться в ванной. Холодильник полон благодаря частым визитам друзей, но вся еда простаивает без дела, потому что аппетита у Черемисина уже давно нет. Наверное, именно поэтому он такой худощавый, едва остается похожим на нормального, здорового человека. Он, печально понурив голову, привычно сидит на подоконнике, рассматривая балкон напротив. Там сидит серый, ничем непримечательный кот. Похоже, он уже старый, хромает на одну лапу, бедолага. Если бы Антон мог, то он бы подарил оставшиеся три недели этому славному коту, который явно еще нужен своим хозяевам. Антон слышит как ключ громко вставляют в замочную скважину и он напрягается, думая, кто из друзей решил наведаться сегодня, а после слышит как Юрьев сдавленно матерится сквозь зубы, жалуясь на пробки. — О, Антон, а че ты как бедный родственник в своей же квартире расселся на подоконнике? — Юрьев протягивает руку к его запястью и отрицательно кивает головой, замечая новые порезы. — Ты дурак что ли? Ты нахуя себя режешь? Делать, блять, нечего что ли? — Не я себя режу, Димочка, — охрипшим голосом отвечает Антон, печально улыбаясь. — Мои чувства меня режут. Ты ведь знаешь, что существуют соулмейты? — Ну да, об этом все знают. И че дальше? — Антон чувствует как на руке появляется очередная кровоточащая линия и поджимает губы, стараясь перетерпеть ставшую практически невыносимой боль. — Так вот. Я вот, например, знаю кто мой соулмейт, но разве ты видишь по мне, что я счастлив? — он улыбается еще печальнее, отводя взгляд обратно к тому серому, чахлому коту, до сих пор не ушедшего с прежнего места. — Я люблю своего соулмейта, но он любит другого человека, а природа решила, что будет весело, если придумать такую систему. — Чет я нихуя не понял. Что за система такая? — Дима замечает внезапно появившийся порез и мгновенно отправляется за аптечкой, которую он же сюда и привез. Антон совсем бестолочь, не заботится о себе. — Короче смотри: если ты любишь кого-то и он оказывается твоим соулмейтом, то ты поймешь это сразу, поскольку ты, блять, утонешь в этой любви, причем во всех, блять, смыслах. Типо если бы Данил не был моим соулмейтом, то всей этой хероборы тоже не было бы, — Антон шипит от боли, но сидит послушно и не дрыгается, когда Дима пытается кое-как продезинфицировать так называемую рану и наложить бинт, но не понимает, почему тот резко раскрывает рот в удивлении, останавливая все свои действия. Антон задумывается над тем, что сказал мгновением раньше, и чуть-чуть подтормаживает, не понимая что такого непонятного или удивительного произнес. И также резко, подобно тому, как Дима удивился, тяжело вздыхает, потому что очень глупо проговорился. Не накосячить где-нибудь — значит быть не самим собой. — Данил — твой соулмейт? Бля, дядь, да тебе же пиздец тогда придет... — Дима случайно сжимает его запястье, пытаясь отойти от неожиданного шока, и Черемисин сдавленно вскрикивает, прикусывая губу от боли. Юрьев тихо шепчет извинения, проронив пару слов о собственной рукожопости, и приносит Антону его любимый чай, горячий и ароматный, чтобы хоть что-то поступило в его желудок. Они некоторое время молчат, каждый думая о своем, и Антон полагает, что не заслуживает такой заботы. У Димы есть девушка, которая, наверняка, тоже требует должного внимания к своей персоне, а он еще тратит свои силы на него. Однако чувство благодарности переполняет его больше, чем непонятно почему возникшего стыда (ведь Дима сам решил, что будет приходить сюда каждый день), потому на душе впервые за долгое время становится трепетно тепло. Антону внезапно захотелось позвонить кому-нибудь из друзей, пригласить их поиграть в приставку, может, перед самым днем его смерти, позвать Данила и подарить ему этот глупый агатовый браслет, который они вместе приобрели в каком-то сувенирном ларьке в честь двух лет крепкой дружбы, в знак того, что Антон всегда будет рядом с ним. На лице расплывается глупая, дурацкая, но наконец-то искренняя улыбка, и Черемисин игнорирует очередной укол боли. Он смотрит на задумавшегося друга и поджимает губы, не зная, как отблагодарить его за все сделанное ради непутевого украинца, но не успевает придумать, потому что едва ли не падает с подоконника, почувствовав головокружение и такую сильную боль, словно его приложили головой об бетонную стену. — Он знает? — наконец спрашивает Дима, переводя взгляд на Антона, мгновенно замечая, что тот неважно себя чувствует (точнее намного хуже, чем обычно, но не суть важно). — Он догадался, что это связано с соулмейтом, хоть я и пытался врать как только могу, — Антон пожимает плечами, трясущимися руками закрывает окно и плетется к кухне, чтобы оставить кружку в раковине. В последнее время ему с трудом дается передвижение по квартире, но пока он может это делать, Антон пользуется этим по максимуму. — Насчет чего ты врал? — Антон аккуратно ставит кружку в раковину, неспеша оборачиваясь к Юрьеву. На его лице появляется тоскливая, кривая улыбка, и Диме становится немного не по себе. Антон выглядит вдребезги сломанным. — Насчет того, что я, вообще-то, хорошо себя чувствую, — звучит максимально тупо. Антон подавляет желание жалко всхлипнуть и проронить одинокую слезу. Черемисин старается не плакать, чтобы не провести все отведенное ему время на затуманенный обзор происходящего. — Он знает, что ты врешь, — Дима сочувствует и с трудом смотрит на изуродованные запястья парня, но глухо сглатывает, подбирая нужные слова. — Я знаю, что я плохо вру, — Антон горько усмехается. — Он посоветовал мне сходить на курсы актерского мастерства. Дима ничего не отвечает, лишь качает головой и сообщает о том, что ему через двадцать минут пора уходить. Антон лишь благодарит его, что тот пришел, и больше ни о чем они не разговаривают вплоть до ухода Юрьева.***
Антон давно прикован к постели. Когда осталось жить всего два дня, то и думать особо не о чем, особенно когда в квартире находишься совершенно один. Поселившаяся в его душе тоска подпитывается мрачным одиночеством, которое перекрыть не получается ни у кого. Антону хотелось бы увидеть одного человека перед своей смертью, но Данил улетел в другую страну на командировку, поэтому ничего страшного, если тот не узнает о внезапной смерти лучшего друга одним из первых. Совершенно ничего страшного. Антон ведь просто лучший друг, ничего более. Антону вообще-то хотелось поиграть с ним в их любимые игры, поспорить на что-нибудь интересное, подискутировать на разные темы, просто провести время, как это было раньше, еще задолго до того, как Антон оказался беспамятно влюбленным в него. Ему хотелось почувствовать запах знакомого одеколона рядом, обнять того чисто по-дружески, а потом сидеть и вдыхать этот запах, предаваясь жалким, несбыточным грезам, преследующих его с самого появления этих убивающих чувств. Антону хотелось увидеть глубину этих серых глаз, отпечатать их в своем сознании, чтобы перед смертью вспомнить эту заманчивую серость его глаз и улыбнуться, подобно влюбленному идиоту, коим он и является. Наверное, Антон слишком многого хочет. Черемисин больше не может находиться в сидячем положении — сил едва хватает на то, чтобы поддерживать себя в сознании. Терзающая боль уже давно становится чем-то привычным, чтобы концентрировать на ней все свое внимание, особенно когда времени остается не так уж и много. Друзья пообещали, что соберутся у него вместе и пробудут эти два дня с ним вплоть до его последнего вдоха. И в самом деле Антон слышит едва уловимые шаги в его комнату, а после в дверном проеме появляется Артем, вслед за которым проходит Дима, который Леонтьев, и Антон чувствует себя капельку счастливым. Они не живут в этом городе, но они потратили деньги на билеты и прилетели сюда ради него, умирающего и безнадежного парня, который и после смерти останется им верным другом. — Выглядишь фигово, Антоша, — беззлобно, улыбаясь, отмечает Артем и садится на край кровати, протягивая тому плюшевого медведя и какую-то непонятную животинку, тоже плюшевую. — Знаю, что ты уже слишком слаб, как бы грустно это не звучало, чтобы есть, поэтому принес тебе верных компаньонов, чтобы защищали твою задницу, пока ты будешь сладко спать. — Очень щедро с вашей стороны, Артем, — тихо-тихо говорит Антон, старательно протягивая руку к игрушке, и с сожалением замечает, что сил уже совсем ни на что не хватает. Он становится таким беспомощным... Как будто обузой. Наверное, перед смертью можно немного пожалеть себя, пожаловаться на неблагосклонную судьбу, на свою неудачу и наконец немного обвинить Данила в том, что он такой идеальный, потому что иначе его описать никак не получается. Он лучший и спорить с этим никто не станет. И, вообще-то, в смерти Антона он тоже не виноват. Не мог он знать, что так получится, что именно его придурковатый, но хороший друг окажется его соулмейтом. Только вот в последние две недели Даня неохотно отвечает на сообщения и все чаще ссылается на то, что сильно загружен работой, потому не может ответить на звонок или уделить пять минут для переписки с лучшим другом. Антону до жути обидно, но ничего изменить он не может. Гаврилов расставляет свои приоритеты независимо от того, как скоро оборвется жизнь Антона. Черемисин не хочет признавать, но Данил абсолютно не виноват в том, что его так не вовремя отправили в командировку, однако должен же Антон хоть когда-то обвинить кого-то, помимо себя и ужасной системы соулмейтов? Друзья медленно подтягиваются и, к великому сожалению Антона, он может лишь в полулежащем положении наблюдать, как они играют в его любимые игры, поскольку самому играть уже никак не выйдет. Но, впрочем, он не унывает — наблюдать как у друзей подгорает из-за различных игровых ситуаций довольно забавно, хоть он и не может посмеяться над ними, лишь слабо улыбнуться. И все-таки, несмотря на такой исход, Антон искренне рад, что смог почувствовать это на себе. И всю эту боль, и медлительно убивающую, словно яд, любовь, и горечь от неприятности ситуации. Он рад, что умрет не бесчувственным мудлом, а умрет во имя любви, пусть и не по своему желанию, пусть и он был готов отдать свои чувства в обмен на жизнь пару недель назад. Если ему сейчас предложат жизнь в обмен на эти драгоценные чувства, то он предпочтет умереть, оставив самое сокровенное у себя в укромном уголке своей грешной души. Чувства — единственное, что у него остается на протяжении всего этого времени. Они и есть его главное сокровище, потому так безрассудно отдавать их взамен на бесконечно несчастную жизнь было бы чересчур опрометчиво. Антон рад, что ему удалось прожить такую жизнь. Рад, что ему довелось полюбить настолько светлого человека, как Данил. Жаль, что все это так быстро заканчивается. Антон отдал бы возможность говорить, но хотел бы прожить хотя бы на неделю дольше.***
Антон чувствует, как его сознание медленно отключается от реальности, а дыхание становится все реже и реже. Он слышит стук сердца в висках, но стремительно слабеет, едва удерживая веки открытыми. Вика, девушка Сани, поджимает губы и плачет, искренне не желая отпускать друга на другой свет, сильно сжимает руку своего парня и прикрывает другой свои глаза; Ренц, кажется, задерживает дыхание, с трудом продолжая смотреть на умирающего друга; Леонтьев всхлипывает в плечо Вани, из полуприкрытых век наблюдая за Антоном; Дима и Артем по пожеланию Черемисина держат в руках игрушки, которые принес Шутов, и их губы дрожат; Ваня едва ли сдерживает слезы, шумно сглатывает и сильно сжимает руки в кулаки. Все его друзья здесь, родители по его просьбе не приехали (Антон не выдержит, если увидит как его мачеха будет плакать). Антон проводит взглядом по каждому из них, кое-как улыбаясь им, и хочет заплакать от переполняющего его счастья, что дружит с такими чудесными людьми, что ему повезло быть именно самим собой. Жаль, что ему не удалось осознать этого раньше. Может быть, он бы был более благодарным к своей судьбе и со всеми почестями принял страдания, данные ей из-за обжигающей любви, которая на самом деле открывает глаза на простые истины жизни. Глаза парня все-таки закрываются, его дыхание останавливается и все кругом не дышат вместе с ним, все еще не желая осознавать происходящего. Антон в действительности умер. Его сердце еще слабо бьется, но уже скоро оно остановится, как бы сильно этого не хотелось. И каждый из них думает о чем-то своем, но каждый поблагодарит судьбу за возможность знать такого хорошего человека, как Антон.***
Данил не успевает вернуться в город, как его тут же зовет к себе Дима. Не то чтобы он не хотел видеть друга, но после командировки все-таки хотелось бы банально передохнуть. Однако, как говорит Дима, дело чрезвычайной важности, потому Гаврилов беспрекословно направляется к тому, примерно не представляя масштаба важности предстоящего дела. Едва он заходит в квартиру, полный смутных сомнений, как тут же его встречает мрачный хозяин, жестом приглашающий его пройти внутрь. Данил пожимает плечами, но слушается и молчит, дожидаясь нужного момента, когда можно уже будет спросить что за чертовщина. На самом деле у Данила просто уйма вопросов, причем подавляющее большинство из них напрямую связано с одним глуповатым украинцем, довольно давно не выходившим на связь. Он ведь все-таки переживает за своего лучшего друга, который возомнил, что можно обидеться и игнорировать абсолютно все сообщения Гаврилова. — Ты в курсе новостей или тебя все же нужно просветить? — надломленным голосом спрашивает Дима и Данил понимает, что случилось что-то невероятно серьезное, если от прежнего оптимистичного друга сейчас нет ничего. Кивнув, он смотрит на реакцию Юрьева, а потом понимает: что-то случилось с Антоном. Дима молчит, словно не может сказать что-то безумно очевидное, но очень болезненное, и до Данила доходит. Сердце сильно сжимается от боли, а дыхание спирает напрочь. Не может быть. Это должно быть шутка какая-то? Значит, пока он был в командировке, не отвечал на сообщения Антона порядка недели, а потом еще и обижался на того, что тот его игнорирует, тот просто... покинул этот мир? Данил не может поверить в это. Точнее сказать, не хочет верить. — Антон... Он умер две недели назад. Сердечная недостаточность, — Данил знает, что это бред сивой кобылы. Настоящая причина заключается в чем-то другом, а вернее в ком-то, но в ком ему так и не удалось разузнать. Ответ рядом, но в то же время так далеко... — Он просил меня передать это тебе. Дима протягивает тому скомканную бумажку и Данил забирает ее дрожащей рукой, до сих пор не понимая как так случилось. На душе становится невыносимо тяжело, а голова начинает раскалываться от боли, но кое-как развернув бумажку, он принимается читать написанное на ней. «Ох, привет? Не знаю когда ты это прочтешь, но я уже точно не буду в живых. Ахах.. Я до сих пор помню нашу первую встречу. Я помню все наши ссоры, помню как мне помогали остальные, чтобы я не утонул в печали и самобичевании. Я помню все, и эти воспоминания волной обрушились на меня именно сейчас. Знаешь, я хочу чтобы ты ни в чем себя не винил. Когда я говорил, что у нас мало времени, а у меня подавно его нет, то я был абсолютно прав, потому что потом у меня просто не было сил банально поесть (ну я и слабак, пиздец какой-то. Даже сейчас я еле пишу это. Заранее прости за почерк, я стараюсь как можно понятнее писать!). Знаешь, первое время я ненавидел своего соулмейта за то, что он любит другого человека, но потом я понял, что это слишком эгоистично. В конце концов я не могу посягать на чужое счастье, я же не долбоеб какой-то, верно? По крайней мере, я очень надеюсь на это. Быть честным, я надеялся встретиться с тобой перед своей смертью. Но раз уж не получилось, то Дима отдаст тебе то, что я хотел тебе дать, сразу же после того, как ты дочитаешь это письмо (если его таковым можно назвать). Я знаю, что ты у нас джентельмен, поэтому стараюсь соответствовать этикету и писать меньше нецензурной лексики (где я зачеркнул слово много раз, значит я случайно забыл о своем намерении). Хах, что-то я много пишу... Наверное, надо заканчивать. Спасибо тебе огромное, что ты был моим лучшим другом. Я очень ценю нашу дружбу, Дань. Пожалуйста, не загоняйся из-за меня. Со всеми бывает. Кто бы что тебе не говорил — я тебе говорю: ты не виноват ни в чем. Искренне, твой лучший друг, Черемисин Антон.» Данил едва сдерживает слезы, а после смотрит на оставленный Димой агатовый браслет и внутри него что-то ломается. И все же Данил позволяет себе заплакать, сжимая в руках эту несчастную бумажку и прижимая к себе агатовый браслет, ведь эти вещи единственные, что у него осталось от Антона. Данил чувствует, как внутри все рушится, но обещает не себе, а Антону, что постарается прожить жизнь счастливым, что никогда не забудет его, что будет всегда носить этот агатовый браслет у себя на руке. Ведь ради соулмейта можно, впрочем, и постараться, верно?