Hurry home, please

      Дым сумерек опустился на улочки Джексона. Он скользил между ними, окутывая собой домишки и рабочие помещения густым слоем тумана, отчего те походили на крохотные новогодние игрушки, завернутые в вату от греха подальше и шаловливых детских рук. Свет гирлянд яркими точками пробивался сквозь молочную пелену, сиял в полумраке, точно звёзды, рассыпанные по небосводу, тихонько завывал ветер, метя снежную крошку. Весь город сейчас напоминал ту простенькую забаву — ряд домиков и башенок в прозрачном шаре, который встряхивают для того, чтобы посмотреть, как взлетают белые хлопья, имитирующие снегопад. Элли пару раз находила такие; Джоэл говорил, что раньше это был довольно расхожий подарок на Рождество или что-то вроде того, которым удивляли малышню, в основном.       Она сидела на кровати, откинувшись на спинку, и время от времени перебирала гитарные струны. Но, большей частью, смотрела в окно: на мерно падающий с неба пух, подсветку чужих окон, отдалённый гам, волнами доходящий до квартала. Вообще-то, сегодня в местном пабе небольшая пирушка в честь зимних праздников, но, положа руку на сердце, у Элли никакого желания там появляться. Хоть Дина и взяла с неё слово, что она обязательно появится; они с Джесси не так давно расстались, может, от силы недели две тому назад — и чрезмерная весёлость, исходящая от давней приятельницы, Уильямс порядком напрягала. Понятное дело, что Дина — это Дина, и едва ли хоть кто-то ждал от неё скорбного месячного траура, особенно, при учёте того, что она же была инициатором разрыва, однако Элли что-то покоя не давало в её ироничной улыбке и бегающих туда-сюда глазах. Подруга хоть и не избегала ответов на вопросы, но и назвать их достаточно прямыми было нельзя — её реплики отдавали явным флёром интриги, некой недосказанности, или попросту были мутными, как талая вода по весне, эдакая совокупность разрозненных слов, за уши притянутых друг к другу.       Словом, до конца понять, что там именно произошло между друзьями, Элли так и не смогла. Да и не то чтобы хотела. Она вполне принимала скрытное молчание; после расставания с Кэт ей тоже абсолютно не хотелось трепать языком и обсуждать с кем бы то ни было, почему всё так вышло. В конце концов, некоторых вещей лучше не знать. И, впрочем, у нас всех есть свои тайны, верно?       Но нечто в этом всём определённо было не так. Если опустить замалчиваемое и явное увиливание, то в последнее время Дина проводила с ней в два раза больше свободных часов, улучая любую минуту, чтобы перекинуться парочкой слов. Звала её выпить в паб, присоединялась к прогулкам, если замечала Элли, в одиночестве бредущую в своих мыслях по окраинам Джексона, рассказывала то, что на слуху, даже если Уильямс уже всё это слышала.       Обилие такого доселе незнакомого диковатой натуре Элли внимания вызывало внутри волну глубокого удивления, если не сказать, что смятения. Безусловно, нахождение Дины рядом с ней было приятным новшеством — не то чтобы они не проводили времени вместе раньше, но тогда всё даже ощущалось другим, совсем непохожим на то, что происходит сейчас; и именно это, отчасти, и вызывало настороженность. С чего бы их дружеско-приятельским отношениям меняться? Всё ведь так же, как и было, разве нет? Только от чего-то взгляды приятельницы стали гораздо более долгими, такими пронзительными, словно они делили одну тайну на двоих, и Дина всегда заговорщицки улыбалась ей после, словно подтверждая их общий секрет. Да только Элли понятия не имеет, о каких секретах и тайнах идёт речь. Если этот дурацкий секрет и существует, то он прячется где-то в плавных, по-кошачьи выверенных движениях девушки, и в этих взглядах, от которых становится особенно не по себе.       Уильямс, впрочем, не уступает, и отвечает подруге точно такой же игрой в гляделки, пока та не сдаётся, смущенно тупя глаза вниз. Вот и с каких пор всё стало таким неоднозначным? И не может же это означать, что...       Элли машет головой из стороны в сторону, точно это поможет избавиться от пронзившей её мысли. Она настолько резко дёрнулась, что гитара чуть не выпала из рук, подскочив вместе с ней. Взвизгнула задетая струна. Нет, ну это точно перебор. Никуда не годится. О чём она вообще подумала? Значит «что»? Ничего это не значит, вот что.       Дина просто чудачка, что себе на уме, и дело с концом.       И то, что она вдруг стала уделять ей столько внимания, тоже легко объясняется простым доводом: у Дины больше нет отношений, свободного пространства и часов больше, есть возможность заниматься какими-то другими вещами, помимо патрулей и тусовок с парнем, в конце концов, ей, может, просто хочется отвлечься, вот она и крутится вокруг старой подруги, чтобы было попроще. Абсолютно логичное, гладкое пояснение, которое полностью устраивало мозг, но никак не ложилось на душу. Элли начинает казаться, что ещё немного и она не на шутку разозлится — чёрт бы побрал эту Дину, она не выходит из её головы весь вечер! — будто происходящее — единственная значимая проблема её жизни.       «Да это даже не наша проблема!» — настойчиво голосит что-то в сознании, отчего порядком утомлённая девушка откладывает гитару и трёт пальцами виски. К чёрту. Эти внутричерепные дебаты доконали её. Самое верное решение — отправиться спать как можно скорее, потому что завтра вставать на выезд...       Очередной поток размышлений был прерван отчётливым стуком в дверь.       Мерное постукивание дробью разлетелось по конуре, практически повисло на секунды в воздухе и звучно грохнулось об пол.       Элли выругалась.       Ну и, теперь-то что? И кому она понадобилась в такой час?       Она поднимается с постели, оставив в покое несчастный инструмент, и подходит к двери, распахивая створку навстречу северному ветру.       На пороге оказывается никто иная, как фигурантка тех самых баталий между рассудком и эмоциями. Дина, собственной персоной. Сияет, точно светлячок, и от неё, разгорячённой после танцев в пабе и алкоголя, клубами идёт пар и едва ощутимо пахнет сладковатым потом. В руках подруга сжимает бумажный пакет с достаточно объёмным содержимым — бутылка «чего-нибудь покрепче», наверное, — шарф её наспех намотан поверх расстёгнутой дублёнки. Столкнувшись друг с другом глазами, они с мгновение молчат, прежде чем пришедшая иронично вопрошает:       — Ну что, Элли Уильямс, Вы нагло проигнорировали моё приглашение? — её рот растягивается в коварную улыбку. Элли пожимает плечами.       — Совсем забыла о времени.       — Я так и думала, что ты забудешь, — не делая акцента на очевидно лживом факте, спокойно ответила Дина, делая шаг внутрь, — так что решила сама тебя найти. — Захлопывается створка, девушка фырчит, всучив пакет напарнице, и стряхивает с себя налипший снег.       Вот чёрт. Пораньше Уильямс сегодня точно не ляжет. Вообще, похоже, не ляжет, если быть совсем точной, потому что будет до утра осмыслять свою бренную жизнь и то, какого дьявола происходит. А происходит однозначно что-то странное. Не предвещающее ничего хорошего, как ей думается, ведь не могут подобные визиты быть просто… просто... чем?       Она боится даже на миллисекунду соприкоснуться со своим предположением.       Да нет, правда, это бред какой-то. Этого попросту не может быть.       Однако иных объяснений найти не удаётся. По какой причине Дина находит выпивку с ней в конуре наиболее увлекательным времяпрепровождением, чем громкие пляски в баре, где на неё не засматривается разве что слепой? Почему она настолько стремится проводить с ней время, что ничуть не стесняется заваливаться в ночи с абсолютно непринуждённым видом? Будто они так и договаривались, и всё это — часть какого-то давно устоявшегося порядка, неизменного плана, в котором не нарушается ни один пункт, и о котором Элли, опять же, ничего не знает. Точно вопрос был решён без её участия и всё, что остаётся — это следовать замыслу и подчиняться настроениям Дины, этим взглядам и игривым подначкам. Не то чтобы она против, но вопросы, рождающиеся в голове с каждым новым жестом и словом, не дают спокойно существовать.       Визит старой подруги, ощущения от которого такие, словно они совсем не друзья. Что-то куда более глубокое, значимое и непозволительно интимное кроется во всей недосказанности, окутавшей их белёсой шалью, тихих, молчаливых прогулках и двояких репликах. Элли уже даже не может отследить, в какой момент всё переменилось. И в какую секунду их отношения, казавшиеся вполне определёнными, стали размываться, рябить, точно круги, расходящиеся по воде, вспыхивать невнятными искрами и цветами, каких она раньше не знала?       По натуре отчуждённая и закрытая, Уильямс однозначно не стремилась впутываться в сомнительные истории, вроде этой. Тем более, с кем-то вроде Дины. Дины, которая флиртует со всяким, не придавая этому значения; Дины, которая ярче всех сияет в танцующем кругу и любит устраивать шоу; Дины, которая то избегает её полугодиями, то оказывается невозможно близко; Дины, которая две недели назад рассталась с Джесси и теперь постоянно появляется рядом.       Дины, у которой, очевидно, достаточно своих секретов, и которую она абсолютно не понимает.       — Итак, — из размышлений её выдернул звонкий голос. — Ты так и собираешься стоять или что?       Как вариант. Ещё лучше — стащить куртку с вешалки и вылететь на улицу. Но пути к отступлению, опять-таки, перекрыты — брюнетка всё ещё стоит у дверей, уперев руки в бока, и забавно морщит нос. Элли выдыхает, понимая, что деваться некуда.       — Да нет. Проходи. Только тут… немного не прибрано, — и, круто развернувшись, девушка направляется к кухонной тумбе, чтобы нарыть на полках пару жестяных кружек. На столике перед диваном до сих пор лежат раскрытые комиксы — бедолага пыталась отвлечься чтением, — и раздобытые на вылазках игровые карточки героев. Пока Элли возится с кухонной утварью, Дина плюхается на мягкую мебель, извлекая из пакета бутылку.       — Что тут у нас? — интересуется Уильямс, подходя и протягивая импровизированный бокал подруге.       — Весьма неплохой виски, который я позаимствовала у Сета.       — То есть, стащила?       — Позаимствовала. С него не убудет!       Дина рассмеялась. Смех у неё тёплый, похожий на всё те же огни, обвивающие крыши домов Джексона, и немного глухой, словно кто-то поддел пальцами гитарные струны. Приятный. Такой, от какого самому хочется невольно рассмеяться или, как минимум, улыбнуться. И, обычно, именно это и происходило со всеми, кто оказывался рядом: с Диной было легко и смеяться с ней над глупыми шутками было как-то по-особенному приятно. Неудивительно, что она нравится многим.       Элли присаживается рядом, забираясь на диван с ногами, и получает в руки свою кружку — ей досталась жестяная, как для полевых походов, а напарнице она выделила симпатичную керамическую, — они чокаются, заставляя напиток внутри подпрыгнуть, едва не выплеснувшись за край. Дина резюмирует: «За нас!» — и виски жжёт горло.       Удар в голову. Солодовое послевкусие. И правда неплохой виски, хоть и не сказать, что она сильно его любит. Элли не так много понимала в алкоголе и не имела особой возможности распробовать нечто эдакое, потому как в нынешнем мире достать хороший алкоголь настолько же трудно, насколько сложно сыскать неплохой кофе, так любимый Джоэлом. Довольствовались, чем есть. Но даже с учётом обстоятельств, она понимала, что это и правда неплохо. Или это компания Дины на неё так влияет — и сразу всё становится ярче и краше, чем оно есть. И снегопад, бушующий за окном, и свет приглушённой настольной лампы, мягко очерчивающий контур чужого лица, и вкус терпкого солода на языке. Всё становится… лучше.       — Скажи, — подруга поворачивается на неё, откидываясь на противоположный край дивана и зеркаля позу. — Почему ты не пришла? — вот так сразу, в лоб? Что ж, это сэкономит время.       — Не думала, что буду к месту. — Прямо отвечает Элли, не отводя глаз от Дины, улыбка которой по-прежнему не предвещает ничего хорошего. — И не особо понимаю, зачем я так тебе понадобилась. — Брови Дины приподнимаются, выражая некое подобие удивления. Словно она догадывалась, но не до конца, а теперь даже слегка растеряна. Ещё секунда заминки и она собирается, чтобы выдать:       — Хотела тебя увидеть.       Замечательно. Просто отлично.       — И всё?       — А нужна ещё причина? — вопросом на вопрос. Любимая игра Дины: не отвечать ничего конкретного, уходя от ответа посредством отстранённых фраз или ответных вопросов, чтобы сбить с толку. Причины есть у всего — это Уильямс хорошо известно, — стало быть, и у этого загадочного «хотела тебя увидеть» она тоже есть, только вот кому-то не сильно хочется её озвучивать. Но на этот раз Элли отступать не намерена — хватит с неё этих игр в угадайку, — поэтому она едва поддаётся вперёд, сощурив глаза, и повторяет с нажимом:       — И всё? Совсем никаких причин?       — А ты догадайся.       Не-ет, больше так не получится.       — Ты что-то мне недоговариваешь.       — И что же, например?       — Например, реальную причину вашего расставания с Джесси, — всё, сдать назад просто не выйдет — она практически пошла в ва-банк, — и то, почему тебе так часто хочется меня видеть.       В помещении повисает тишина. Элли закусывает губу; она только что пренебрегла всякой осторожностью и поставила на кон вообще всё, что у неё было, за секунду выдав то сокровенное, что мучило её неделями и бессонными ночами. Может, это к лучшему, но она до сих пор не уверена, что действительно хочет знать причину. И что ответ не оставит её ни с чем.       Дина неожиданно посерьёзнела. Весьма непредсказуемая реакция: Элли ожидала, что она начнёт отпираться или увиливать, как оно обычно происходило, однако та лишь отпила ещё немного виски и, оставив кружку, выпрямилась. И снова этот взгляд. Пронзительный и прошивающий насквозь, от макушки до кончиков пальцев, вниз по позвоночнику импульсом. Взгляд, под которым Уильямс сама не своя, и пространство вокруг начинает искажаться — звуки стихают, цвета становятся глуше, уступая пристальному взору. Глаза у Дины тёмные-тёмные, как смоль, и подёрнутые влажным бликом. Это, наверное, виновата выпивка или тусклое освещение, или что-нибудь ещё, она уже ничего не понимала. Потому что в такие секунды казалось, что вокруг больше ничего не существует, кроме того, как они отражаются друг в друге.       — Потому что ты мне нравишься.       Ощущение, что кто-то звонко лопнул плёнку воздушного шара. Звуки исчезают начисто. В сознании нарастает белый шум, эхом прокатываясь по чувствительным нервам. Мир погас и тут же вспыхнул. Всё замерло — красные цифры на панели, подрагивающее электричество, Дина напротив. Пальцы сами собой вцепились в бока жестяной кружки.       — Я ответила на твой вопрос?       Считать что-то по её выражению лица сложно. Оно всё ещё серьёзно до крайнего, но есть в этой серьёзности что-то иронично-пряное, столь присущее чертам Дины, теплота, затерявшаяся на самом дне, и толика смешливости. И Элли почти молится, чтобы подруга резко воскликнула «шучу!», но ничего не происходит.       Кажется, сердце пропустило удар. Она ей… нравится? Всё это и правда похоже на дурную шутку.       — Не смешно. — Хрипит она, опрокидывая в себя остатки алкоголя.       — А я и не шутила.       И снова эта идиотская тишина. Господь, какого хрена вообще происходит? И зачем она только согласилась сыграть эту партию? Понятно же было, кто преуспеет. Она хотела поставить напарницу в тупик, чтобы наконец понаблюдать за тем, как Дина теряется в двоякости собственной речи и внутренне задаётся теми же вопросами, что мучают Уильямс не первый месяц, но у той есть уже давно заготовленный ответ. И теперь Элли чувствует себя ещё большей дурой, чем в начале. Как же глупо!       Оказывается, она тут единственная, кто ни черта не понимает.       — Слушай, — Элли тяжело вздыхает, огромными усилиями заставляя себя поднять глаза — в данной ситуации сфокусироваться на обивке дивана легче, чем на том, чтобы прямо смотреть на подругу и держать нейтралитет. — На тебя пялятся все парни этого города, думаю, что найти себе кого-нибудь не проблема… Причём тут я вообще? Как я могу тебе… нравиться? Мы же друзья.       — Ну, хах, это только ты так считаешь. — Мрачно хохотнула Дина, впервые за весь вечер отвернувшись к окну. У Элли же лишь возросло стойкое ощущение того, что они сейчас общаются на разных языках. Она уже абсолютно не понимает ни Дину, ни того, что она пытается до неё донести, ни — тем более — её поведение. Ещё пару минут назад, до начала этого злополучного диалога, она была совершенно расслабленной, сейчас же — смотрела куда-то перед собой, уставившись на пейзаж за прозрачным стеклом. Элли бегло проследила за направлением взгляда. Снег по-прежнему идёт. А молчание режет своей непривычной натянутостью.       Так определённо продолжаться больше не может.       — Послушай... — В горле сухо, как в пустыне, и всё неприятно сдавило.       — Нет, это ты послушай. — Дина резко поворачивается на неё. Напряжение в каждом жесте мгновенно сменяется решительностью. — Повторяться не буду.       Она послушно замерла, давая продолжить.       — Я знаю, что ты настолько глубоко порой уходишь в себя, что не замечаешь очевидных вещей, но я не думала, что ты… в общем, неважно. Ты мне нравишься. Уже давно. Ещё до истории с Кэт. — Элли едва сдержалась, чтобы не вытаращить глаза от удивления. — Но я бы никогда не полезла в ваши отношения, понимаешь? Да и, в конце концов, Джесси многое сделал для меня.       Её голос звучал ещё глуше обычного, но без привычной хрипотцы; скорее, он был сиплый, будто ослабевший — ей всё это явно стоило больших трудов, — за что Уильямс мысленно отвесила себе ещё одну смачную оплеуху. Она и правда не замечает слишком многого.       — Но, как говорят, от себя не убежишь, да? — Улыбка у Дины была беспомощная. — Поэтому мы и расстались. А ты, оказывается, в упор не замечаешь.       — Нет, я… просто… — Элли окончательно стушевалась. Ей было одновременно и стыдно от собственной тупости, и паршиво от того, куда всё скатилось. — Я замечала, просто… Не думала, что я могу нравиться кому-то типа… ну, вроде тебя. Об этом даже думать было стрёмно.       — Да почему?       — Потому что я не люблю ложных надежд.       Вот и всё. Она это сказала. Как на духу.       Страшно? Безумно.       Но раз Дина рассказала ей всё, как есть, то и она обязана; возможно, Уильямс и правда туговата, когда дело касается сообразительности и разборчивости в чужих намёках, но наблюдательности ей не занимать так же, как и недоверчивости — мир приучил её опасаться и дважды ставить под сомнения даже самую очевидную вещь. Особенно, когда речь шла о людях. Прошлое постоянно стояло за её спиной, надавливало на лопатки, напоминало о себе приступами и чужими репликами, прокатывающимися по сознанию блёклым отблеском. Тёмные времена, оставившие глубокий отпечаток на покорёженной душе, и синдром солдата, который не вытравить, сделали своё дело — заставить себя верить иной раз было сложно настолько, что она становилась противна сама себе. Непрекращающаяся война к этому и приводит: становишься закостенелым, мнительным, вечно напряжённым, готовым при любом признаке опасности рвануть в бой. Закрыться, прижаться к земле, слиться с действительностью. И подтянуть оружие поближе к себе; первые года в Джексоне Элли всегда оставляла пистолет на прикроватной тумбочке, чтобы была возможность быстро дотянуться. Умом она понимала, что всё поселение стоит за тяжелыми воротами, которые охраняются и днём, и ночью, и что прежде чем потенциальный враг доберётся до окраины — проснётся весь Джексон, — и навряд ли у твари будет шанс ворваться к ней в дом, но видения минувшего, регулярно возникающие в кошмарах и заставляющие подпрыгивать на смятых простынях с криками, не отступали. Паранойя недолго отпустила Уильямс только после появления Кэт, отношения с которой оказались неожиданно яркими, первыми, трепетными, что сумели на время вытеснить ужасы прошлых дней.       Впрочем, закончились они так же внезапно, как и начались, а Элли заработала новый шов на сердце: Кэт не то чтобы была последней сволочью, но она определённо была сама по себе. Настолько, что в один день она просто исчезла. Так же, как когда-то исчезла Райли. Оставив её наедине с выстрелами, гудящими в голове, и заражёнными, тянущими свои гнилые отросты к лицу в кошмарах.       Исход, в котором некого обвинить. Точка, которую невозможно оспорить. В очередной раз покинутая Элли, которая так и не научилась разбираться в людях.       И Дина, что сейчас сидит рядом и хранит молчание, но уже не такое тяжёлое — нечто неуловимо переменилось в заряженном пространстве комнаты. Она поглубже вздохнула. Всё или ничего.       — Я просто хочу сказать, что… у меня есть свои причины не замечать. Мне не хотелось поверить, чтобы после гадать, в какой момент тебе всё это надоест. — ...Или в какой момент ты исчезнешь. — Это трудно, знаешь.       Даже слишком. Говорить об этом — ещё труднее. Кажется, что у неё совсем не осталось сил, хотя, в общей сложности, озвучила она всего ничего, но соприкасаться и мельком с больным и прошлым — невыносимо тяжко. Призраки прошлого снова опасливо наваливаются на плечи, оплетают своими витиеватыми лапами, до тошнотворного похожими на лианы или грибковые наросты, покрывающие мутирующих. Элли вздрагивает, встряхивая головой. Не сейчас. Сейчас всё иначе.       С секунду блуждает в своих мыслях, пытаясь сделать их тише. И, наконец, поднимает глаза на Дину — страшно почему-то до ужаса, — но вместо ожидаемого холода она встречается лишь со знакомой теплотой. Дина ей снова улыбается. Очень мягко и как-то… по-родному?       В ней нет ни враждебности, ни непонимания, нет и толики насмешки или тех же сомнений, что столь привычно обуревают душу Уильямс снова и снова. Она придвигается к ней, кладя ладонь на острую коленку, и в этом жесте так много, сколько не умещается ни в одном слове. Но ближе всего оказывается слово принятие.       Оно ей идеально подходит. Дина вся словно и есть синоним принятия, его живое олицетворение и детальное отображение, которое хочется запечатлеть на холсте самыми нежными красками.       — Знаю. Это и правда трудно, — она кивает, смотря из-под ресниц ласково. — Но мы можем попробовать, как думаешь?       Расстояние становится всё меньше, а страхи — всё незначительнее. Элли отдаётся на волю чужой решимости, которая впервые не вызывает гнетущей подозрительности внутри. Дышится легче, спокойнее. Словно вместе с тяжестью фраз из неё вышла и часть затравленной боли, мешающей свободно дышать. Как прежде.       И свет в доме стал совсем мягким.       Дина её целует. Чертовски сладко, а солод на губах вяжет, отдаёт остатками пряности и горечью, растворяющейся под белым сиянием снегопада, шелестящим по крышам, и Элли этот поцелуй подхватывает.       И пусть этот вечер длится вечно.

— You go, I go. End of story.