Нормальной жизни

Джонни не употребляет уже почти пятьдесят пять лет и изредка вспоминает, что до распада у него была личность. И руки, чтобы самому исполнять свои прихоти, а теперь их нет. Конченых иногда схватывает сделать доброе дело – всегда не вовремя. Вот и сейчас мотоциклист вылетает на тротуар, подрезает бабу с коляской и встает у закусочной. – Гля че творит, – хрипло тянет Джонни с пассажирского места. – Парканись-ка. Пошли дадим ему пизды. – Мы заняты, Джонни, – Ви качает головой. – Это одна минута! Ви ждет зеленого светофора. – Дай ему пизды! – требует Джонни, сменив вальяжную позу Джонни, которого все хотят, на позу Джонни, чьи пожелания не исполняются по первому чиху. Ви равнодушно смотрит на дорогу, не моргая. Джонни исчезает с пассажирского кресла и появляется возле ее окна. – Вышла и дала ему пизды, я сказал! – орет он, простирая руку к закусочной, но тут загорается зеленый, Ви газует, и целых две секунды с радостью наблюдает в зеркало заднего вида, как отдаляется Джонни. – Сука! – рявкает он в ее голове. *** Ви много раз пыталась визуализировать в своем мозгу какое-то место, пустую комнату. Поместить в нее себя и Джонни, себе взять монтировку, а ему ничего не давать – и пиздить, пиздить, пиздить. Или как в фильмах про шизофреников с расщеплением личности. У них типа всегда есть такая темная комната, а на потолке висит лампочка, и тот, кто управляет телом, всегда стоит под ней, в свете. Остальные же прячутся в темноте. Но это так не работает. Ей никак не дотянуться до Джонни и не отпиздить его. А потом, гоняя по делам в Пустошах, Ви вдруг находит монтировку для Джонни. Случайно. Он что-то трендит, Ви наугад включает радио, а это рэп. – Не-ет, – тянет Джонни, запрокинув голову. – Нет, нет, нет. Выключи это говно. – Тебе не нравится, Джонни? – с надеждой спрашивает Ви. Ему не нравится. Он даже мерцает сердито. Ви выкручивает громкость на полную. Рэп на французском. Стекла дрожат от басов. – Выключи! – орет Джонни, пытаясь переорать рэп, но тот заглушает даже мысли. – Выключи, сука! Пизда тупая! Ви жмет на гашетку, мотор ревет, за тачкой поднимается песчаная буря. Кактусы мелькают за окнами. Джонни крутится на заднем сиденье, как будто у него пуля в животе. – Качает, а?! – хохочет Ви, вцепившись в руль. – Качает, Джонни! – Я убью тебя, блядь! – Эщкере! *** – Давай, выпей, – бархатным голосом приговаривает Джонни. – Одеколона. Или политуры. – Я не пью, Джонни, – отвечает Ви и заказывает безалкогольное пиво. – Особенно за рулем. Особенно за работой. – Ты всегда за рулем и за работой, – ласковый голос Джонни начинает дрожать от сдерживаемой злости. – Настоящая маленькая корпоратка. Трудолюбивая пчелка «Арасаки». – Поэтому и не пью. – Ну, ради меня, милая, – шепчет Джонни на ухо. – Один стаканчик. Можешь даже взять коньяк, хотя ощущения совсем не те. – Не хочу, Джонни. – А винишко? – не отлипает Джонни, пытаясь обнять ее мерцающей рукой. – Все красивые девушки любят винишко, а ты у меня очень красивая. «Ну, хоть не коряга», – сказал он при первой встрече. Но Ви не пьет. И не курит. И не употребляет наркотики. И не фанатка Джонни. – Я умру здоровенькой, Джонни, – усмехается она. – Вот увидишь. Джонни беззвучно хлопает ладонью по стойке и возникает по ту сторону, рядом с барменом. – Меня гнет! – говорит он, приблизив свою цифровую морду вплотную к ее лицу. – Ты че, не догоняешь, муха блядская? Я алкаш. Тебе так трудно взять Джонни стакан бормотухи? – Только конченые пьют с горя, Джонни, – холодно отвечает Ви. – И потом, ты только воображаешь, что тебя гнет. Это память. У тебя нет своей биохимии. Только моя. Моргнув, он появляется рядом с ней, сидящим на стойке, со сгорбленной спиной. Болтает в воздухе ногами. – Ты такая стерва, Ви, – говорит он печально, но, к удивлению Ви, совсем беззлобно. *** – Вот эти бери, – советует Джонни, когда после душа Ви склоняется над ящиком с трусами. – В горох. *** Пока Ви ждет лифта, Джонни решает доебаться до торчка у лестницы. – Ты че на нее смотришь? – спрашивает Джонни и выдыхает в лицо торчку цифровой дым. – Эта баба со мной. Торчок смотрит не на Ви, а в одному ему ведомую пустоту, но Джонни все равно. Ему то ли плохо, то ли весело. – Че зыришь, я спрашиваю? – наяривает Джонни и сует торчку под нос невидимую сигарету. – Я тебе глаза выжгу, уебок, ты понял? Торчок бы не понял, даже если бы Джонни из плоти и крови стоял прямо перед ним. – Бесишь, блядь, – цедит Джонни, и торчок вдруг падает лицом вперед, прямой, как шпала, прямо сквозь Джонни. Тот по щиколотку в его пояснице. Приезжает лифт, они заходят. Джонни устало трет глаза. – Тебе нехорошо, Джонни? – спрашивает Ви, задумчиво глядя в потолок. – Да… – бормочет Джонни. – Мне как-то… Бесит все. Признай, святоша. Ты торчишь на чем-то? Так сейчас хуевое время завязывать. Прими это и пошли работать. – Я не торчу, Джонни, – отвечает Ви и достает пушку, пока лифт со скрипом преодолевает последние метры. – У меня месячные завтра. *** – Ты говно не убрала, – напоминает Джонни перед выходом из дома. Сам он сидит возле кота на корточках и умиленно наблюдает, как тот жрет. А кот иногда поднимает на него большие изумрудные глаза и, кажется… видит. *** Ви тормозит в пустыне, смотрит на закат. – Жаль, я этого не увижу, – говорит она. – Моего тела без меня. Джонни рядом молчит. – Да не будет никакого твоего тела, – отвечает он спустя время. Ви смотрит обеспокоенно. Джонни смотрит в окно, на кактусы. Салон заливает красный свет закатного солнца. – Я пол сменю, – добавляет Джонни, по-прежнему не глядя на нее. – Что? – выдыхает Ви. – Не могу я жить девкой, – Джонни морщится. Так и смотрит на кактусы. – Какая, нахуй, разница?! – удивляется Ви. Джонни молчит. – Я – человек старой закалки, – произносит он затем. – Я думаю, мужики должны быть мужиками, а бабы – бабами. Вот и все. Вот и все. *** Ви склоняет Джонни про себя на все лады, но вслух говорит только прохладным, ровным голосом: – Давай не будем ссориться, Джонни. Он замолкает и закуривает. Они возвращаются в Найт-Сити из пустыни. – Что бы я ни пиздел со злости, у тебя охуенно хороший характер, Ви, – заговаривает Джонни спустя несколько минут тишины, как-то даже торжественно. – У меня никогда не было такой спокойной, рассудительной бабы. Ты не пьешь, не куришь, не ширяешься. Всегда на работе. Никогда не орешь. Не выебываешься. Не кидаешь предъяв. В твоей голове все аккуратно и чисто, как в ебаной «Арасака-тауэр». Единственная хуйня там – это я. Как куча говна на бильярдном столе. Это комплимент, если что. – Спасибо, Джонни. – И ты никогда меня не слушаешь, – добавляет Джонни. – Все делаешь по-своему. Но ты не можешь просто сказать: «Давай не будем ссориться, Джонни», когда мы ссоримся. – Почему? – спрашивает Ви, глядя на дорогу. – Потому что я все равно слышу все, что ты обо мне думаешь. Джонни начинает хохотать, виртуальный пепел сыпется с кончика сигареты на его виртуальные штаны. Ви бьет по тормозам. – Ну и иди нахуй! – кричит она и толкает его в… сквозь плечо. – Вали из моей машины и пиздуй до города пешком! – Как, блядь?! – ржет Джонни, закрываясь от нее рукой. – Мне похуй! Сделай вид! Притворись, блядь! Нормальной жизни хочу! – Ладно, ладно… – Джонни покидает пассажирское сиденье и успевает, наклонившись к окну, показать Ви средний палец прежде, чем она газует. По пути она заезжает к Реджине. У них много общего, это могло бы стать началом хорошей дружбы. Потом какое-то время сидит в машине и созванивается с Такэмурой и Джуди. Джуди ноет из-за Эвелин, Ви ее утешает, потому что Джуди еще может ей пригодиться. На самом деле, она без сомнения свернула бы Эвелин шею своими собственными руками. Да, так. В этом смысле Ви, конечно, жаль, что Эвелин сдохла самостоятельно. Заезжает за пивом для Барри. Возвращается домой, заносит пиво соседу – тот от депрессии совсем серый, до ларька не может доползти, но живет. Обещал. И повторяет свое обещание, и еще обещает все вернуть, но у Ви в эти дни и так дохуя эдди. Поднявшись к себе, Ви кормит кота. Садится на диван, кладет ноги на стол, съедает пачку крекеров за просмотром новостей и рекламы. Джонни возвращается глубокой ночью, когда она уже в постели, на грани яви и сна. – Ви, я дома! – объявляет он, возникнув у порога. – Ну пиздец. Еле дошел. Закрыв глаза, Ви воображает, какими звуками могло бы сопровождаться его возвращение. Как он стаскивает и бросает сапоги, роняет что-нибудь с грохотом, включает воду, шарит в холодильнике. Как шипит открытая жестянка пива, пусть даже безалкогольного. Затем он заваливается на кровать за ее спиной. Ви представляет, как просел матрас. – Меня подвез кочевник, – говорит Джонни. – А то я бы и к утру не вернулся. Че, спрашивает, с тобой стряслось? Поссорился, говорю, с бабой. Вытолкала меня из тачки и уехала. Сказала: «Пиздуй до города пешком». А он мне: «Все беды из-за траханья». А я ему: «Какое траханье?». Траханье тут вообще не при чем, у нас все серьезно. Глубокие, блядь, настоящие чувства! Родство душ. Джонни поворачивается на бок и кладет Ви на плечо невесомую серебряную руку. – Он охуел, конечно, от моего пыла. А потом спрашивает, хули я тебе не вломил. – А ты что? – сквозь сон спрашивает Ви. – А я говорю, моя девушка – самая крутая наемница во всем Найт-Сити. Легенда, блядь. Когда такая девушка говорит тебе уебывать из ее тачки – ты уебываешь из ее тачки, пока цел. – А он что? – Сразу допер, что я про тебя, – отвечает Джонни, и Ви улыбается, проваливаясь в темноту.