Раствориться

В февральских морозах нет ничего святого, праведного, чистого, в февральских морозах только боль послевоенная хранится, да голод волчий с завывающем в каждую щель ветром, и поднимает он пыль стеклянную в воздух, бросая бескровным в глаза. От морозов выть хочется, слезы горькие лить от ожогов ледяных, и кричать громко-громко от всей боли, но Москва слезам не верит — никто слезам не верит. Бросает в дрожь при виде неба ясного да дыма, идущего столбом, — холода близятся, скоро вновь кошмар наяву начнется, когда примерзают некогда теплые тела к холодным бетонным плитам: все они хотят жить, не все могут себе это позволить. — Дядько… Товарищ, — мальчишка с белобрысыми как снег волосами и зелеными огромными глазами, прямо как свежее майское поле под ещё не палящим солнцем, в шрамах весь, будто только вчера с фронта пришел. И совсем не по погоде одет: в заношенном до дыр тулупе, что короток настолько, что живот виден, штаны все в заплатках, рубаха на размер два больше, — мелочи на хлеб не будет? И смотрит чернь жалобно, глазами хлопает, а за ним будто псина дикая стоит, смотрит исподлобья, скалится почти, вот-вот нападет и пол руки отгрызет, но останавливает что-то: невесть совесть или мальчишка белокурый. Глаза красные — кровью залиты, дьявольские. — Ишь мелюзга! — бросает злобно мужчина, каждое слово ядом брызжет, как у змеи. В глазах презрение, и где-то глубоко, в самих зрачках отражается — страх. Смотрит он на красноглазого и дрожит от взгляда его, от оскала волчьего, нечеловеческого, словно мужчину загрызть готовы. — Рэйзор, не нужно! — кричит мальчишка, обнимая, оттаскивая, — он правда того не стоит! Мужчина только фыркает, да уходит поскорее, не место ему здесь среди оборванцев, боится он грязи и стать пылью, как эти дети. В морозах нет ничего святого, Беннет всегда знал это. Знал ещё тогда, когда ребенком был пятилетним, смотрел как батя уходит на фронт, растворяясь в метели. Помнит свои попытки догнать его, как бежал в одной рубахе брата, босиком по колючему снегу, крича в след: «Батя! Батя!». Помнил и обещания отца вернуться, вот только ничего не исполнено — потерялся в серебре октябрьского снега, потерялся в огнях гражданской войны. Матери тоже скоро не стало: умерла за станком в феврале месяце от холода и голода, просто упала и заснула вечным прекрасным сном, оставив сыновей одних. Февральский буран забрал её душу в прекрасное далеко, которое для них никогда не настанет. В тот день вся жизнь Беннета изменилась, словно стрелки часов остановились. Брат взял его за руку, прося выйти с ним на улицу: «Нам тут больше нечего делать», — вторил он, а Беннет и не понимал в чем дело, зачем им растворяться в серебре снега? Зачем им уходить? Брат ушёл следующим — растворился в мартовском снегопаде, оставив после себя ещё не запорошённые толстым слоем снега следы. Он ушёл на рассвете в малиново-сиреневое небо сумерек и больше не вернулся. Потерялся где-то, как дымка по утру. Беннет остался один среди грязных стен подвала и пронизывающего холода. Беннет остался один, чтобы выжить. У Рэйзора жизнь не лучше — Беннет нашел его в заброшенном доме, на окраине леса, с собакой полумертвой да трупом женщины сгнившем. Сидел, практически прижавшись к полу, а в доме ни окон, ни дверей нормальных, и ветер ходуном по «коморке» шагает. Он и говорить то не умел, рычал только, иногда произнося короткие почти несвязанные между собой фразы. Смотрел не с доверием, как на огонь, прижимал к себе полудохлую собаку ближе к сердцу — боялся, так по-волчьи, по-собачьи, дико. Беннет неудачлив до безумия, удача умерла ещё давно, когда он только родился. На протянутый кусок хлеба смотрел с недоверием, опаской, точно собака, смотрящая на брошенный кусок мяса и размышляющая: «А не ударят ли?» Но голод не тетка, и медленно вытянув руку, схватил корку хлеба и в рот, рычал, словно говоря: «Не подходите». А Беннету и невдомек было, что есть некто столько же неудачливый, как и он, некто без дома и семьи, столь же одинокий и ненужный никому. «Пойдем со мной!» — сказал Беннет, лучезарно улыбаясь. У них обоих удачу отобрали при рождении. У них обоих отобрали возможность жить, а не выживать. В морозах нет ничего святого, только прожженная душа да чьи-то вопли от боли и страданий. Нет ничего хорошего и в подвалах, где сырость, грязь, а кости холод ломит так, что не видать перед собой ничего — глаза от боли жмуришь сильно. И пронизывает всё тело тысячи иголок, конечностей не чувствуешь, в сон клонит. Они жмутся друг к другу сильно-сильно, только бы теплее стало, только бы пережить метель и увидеть завтра солнце. Беннет теплый, как печь, а Рэйзор пытается раствориться в этом тепле, так же, как вся родня Беннета растворилась в снегу. Но не даёт тело Рэйзора сейчас обратное тепло, холодным в одночасье стало. Перед глазами узоры странные, перед глазами словно пустота, но чувствует он ещё как Рэйзор обнимает его, обвивает ногами и руками, но в шею не дышит он, замерз на смерть ночью. У Беннета удачи нет, у Беннета ничего нет, кроме трёх спичек в кармане и мертвых друзей, родных. Он зажигает спички одну за другой, в надежде согреться. Одна искра, одна малюсенькая искра, и наполняется воздух гарью, а сам Беннет — теплом. Растворяется в нём, как некогда все близкие люди во льдах. Запах дыма ударяет в нос, кружится голова — он ничего не может сделать, только холодное тело друга обнимает. Он навсегда растворился в огне.